Текст ниже 2019 года. И лучше чем что-либо другое доказывает, что уже тогда Госдеп, Моссад, НАТО и марсиане готовились обвинять высокодуховных чиновников и коррупционеров в нехватке врачей в России
Врач-педиатр Олег Тигбо. На него молилась вся женская часть населения Цветочного бульвара, ибо после исчезновения доктора Ованесяна, он занял его нишу — был добрым ангелом всех рыдающих и температурящих младенцев зоны обслуживания Центральной подстанции. Как когда-то сказала одна из мам, пришедшая на станцию со здоровенным тортом: «Ваш доктор Олег приедет, песенку споет — и мой пупырышкин успокоится. А если не успокоится — он еще одну споет». Олега любили, Олега ценили, Олег всегда был на хорошем счету у начальства и пациентов. Был у него, при всех плюсах, один ощутимый недостаток — прям был в суждениях и высказываниях, без всякого пиетета и скидок на впечатлительность. На все тычки работающих с ним фельдшеров резко отвечал: «Я в институте учился детей лечить, а не задницы полировать!». Как следствие — вызов к ребенку сына… ну, не сильно уже важна фамилия, важен статус дедули, к чьему внуку было прямое распоряжение главного врача гнать педиатрическую бригаду прям бегом, игнорируя ранее поступившие вызовы. Богатая квартира-студия, юный, но уже сознающий свою исключительность, счастливый отец двадцати годов, вставший в дверях и требующий от тяжело дышащих после подъема на шестой этаже медиков непременных бахил, ибо ковры и грязные лапы. Под осмотр — фоном перечисление фамилий и чинов, которым он, если что, тут же позвонит, язвительное комментирование всех действий врача и поставленного диагноза, интимно заданный вопрос — за сколько купил диплом? Я, мол, и без тебя сам разберусь, что у чада пищевая токс… токз… зикоинфекция, короче, тебя, коновала бездарного, сюда для чего пригласили, не побрезгали? Чтобы ты умничал? Или чтобы быстро вылечил? Люди, между прочим, устали, спать хотят, а не твой лепет слушать. Под конец — откровенно хамское: «Вижу, твой папаша явно на твоем образовании сэкономил!». Олег остановился, повернулся, дернул головой, оскалился: «Да и твой, вижу — на презервативах жался. Или дешевые брал, или дырявые». Олега уволили в рекордный срок — за один день. До сих пор в диспетчерской раздаются голоса из телефонных трубок: «Вы нам только доктора Тигбо пришлите… что-что? Как — уволен? КАК УВОЛЕН? ВЫ ЧТО, С УМА ТАМ ПОСХОДИЛИ, НА ВАШЕЙ ЭТОЙ «СКОРОЙ!». Врач Борис Ильинский. Человек с тяжелой судьбой, когда-то — блестящий врач, потом — врач пьющий, потом — врач уволенный. Длительное время живший непонятной, полубездомной, пьяной жизнью, потом — вернувшийся на станцию, помятый, истрепанный, но — бросивший пить и горящий желанием работать. Несмотря на косые взгляды, целый год беспорочно отработавший на линии, без жалоб, без ошибок в терапии, с идеальным оформлением медицинской документации, равнодушный к зарплате и надбавкам, наслаждающийся почти потерянным счастьем — быть человеком и профессионалом, в котором нуждаются, которого ждут. Те, кто не терял все и не опускался на самое дно — не поймут… Жалоба ушлой соседки, вызвавшей бригаду к бабульке, на чью квартиру она всерьез нацелилась, это все перечеркнула жирным штрихом почерка заявления на увольнение. Ильинский ушел со станции, тяжело пил, на Цветочном его часто встречали в жутком виде и невменяемом состоянии. Там же и нашли — с проломленной ударом чего-то тяжелого головой, холодного, окоченевшего, с оскаленным страшным лицом. Хоронили силами станции, родных у него не осталось… ну как — станции, собирали деньги по бригадам, начальство, то, что сидит, повыше, денег на похороны бывшего врача «Скорой помощи» Ильинского найти не смогло. С его, начальства, сконфуженных слов, конечно. Николай Ильич Трунов, «дядя Коля» — для многих поколений фельдшеров, долго и упорно трудившийся на бригаде кардиологии, многих воспитавший, многих научивший премудростям анализа ЭКГ, терпеливо разъяснявший неофитам разницу между депрессией и подъемом сегмента ST, достававший памятные кардиограммы с уникальными патологиями, рассказывающий забавные случаи из практики, живая легенда подстанции, которая инфаркты выслушивает, а потом уж снимает «пленку» — для отчетности, не для постановки диагноза. Старенький, сгорбленный, в непременном белом колпаке, в очках с диоптриями, с обязательной хитрой ухмылкой, всегда по-доброму насмешливый и ироничный — когда к нему бросался очередной фельдшер или интерн со свежей кардиограммой; в такие моменты он почти всегда приобнимал за плечи, усаживал, разглаживал термоленту аккуратными движениями мозолистых сморщенных ладоней, откашливался, поправлял очки. И лента оживала — невнятный частокол черных осцилляций на розовой бумаге (частенько — смазано, с «наводкой») превращался в атривентрикулярные блокады, пароксизмы мерцательной аритмии, декомпенсированные «правые» пороки, синдромы Вуда, стенокардию Принцметалла, узловые ритмы второго типа, блокады Самойлова-Венкебаха, синдром Вольфа-Паркинсона-Уайта… все короткими, скупыми, емкими фразами, с непременными примерами и подробным объяснением терапии. Часто в такие моменты (как правило — в коридоре подстанции, перед диспетчерской), фельдшера, приезжающие с очередного вызова, останавливались, создавая небольшую толпу, слушали, кто-то торопливо записывал на обратной стороне расходного листа или бланка сообщения в поликлинику, наспех рисуя ломаную линию кардиограммы, вполголоса чертыхаясь, когда внезапно отказывала ручка. Ночной вызов, пьяный джип навстречу, орущий музыкой, оскалившийся хромированным «кенгурятником», длинный сигнал и громкий удар, завершившийся хрустом мятого железа и дерущим уши визгом протестующей резины. Удар пришелся строго в ту сторону «Газели», где дремал уставший за бессонные сутки врач. Приехавшая первой на место Аня Лян после билась в истерике: «Мальчики, там месиво просто… месиво… понимаете?! КАК ТАК МОЖНО?! МЕСИВО ПРОСТО! Я ЕГО ДАЖЕ НЕ УЗНАЛА!!». Юноша, опрокинувший машину бригады, невнятно матерясь и сплевывая, постоял какое-то время, глядя на сочащуюся из-под искореженной двери кровь, после — петляя, ломясь сквозь кусты, сбежал. Как показала практика — правильно сделал, ибо негоже сыну некого чина из тех, кто носит непростые погоны, пьяным лететь по встречной в пять утра. Было разбирательство, длительные допросы, куда-то загадочно исчезла карта вызова, на который ехала бригада, потом — телефонная запись вызова, на который ее отправила диспетчер, бодренькая кампания в местных СМИ на тему «Нескорая «Скорая» ехала по своим личным делам, пока больные ждали — но их покарал случай!», красиво поданный материал в суде, что сей юноша ехал строго по знакам и трезвым, и лишь судьба уберегла молодой и растущий организм от нападения пьяной в дупель бригады врачей-убийц. Дело закрыто. Roma locuta, causa finita. Щекастое личико сына того самого, дающего сконфуженное интервью угодливо «угукающему» корреспонденту местной телерадиокомпании — мол, да, выжил, сам не знаю, как, бог их простит, врачей этих… Мертвые, пустые глаза фельдшеров, смотрящих на экран, где распинался оправданный убийца. Уволившаяся сразу после этого врач Таня Мангусова — пришедшая на смену погибшей бригаде. «Их лечить после этого? ИХ? ИХ, НАДЕЖДА АЛЕКСАНДРОВНА?!» Надежда Александровна отшвыривает сигарету. До утра еще далеко — очень далеко. — НАДЕЖДА АЛЕКСАНДРОВНА! — гулко, раскатисто. Она идет торопливо обратно в кабинет, берет трубку телефона, что протягивает диспетчер. Гримасой показывает — тот самый! — ТЫ, $УКА, СЛУШАЙ МЕНЯ СЮДА! — несется из динамика. — ЕСЛИ ТЫ, bЛЯdЬ ТУПАЯ, СЕЙЧАС ЖЕ ВРАЧА НЕ ПРИШЛЕШЬ, Я ТЕБЯ ЖИВЬЕМ В ЗЕМЛЮ ЗАКОПАЮ! СЛЫШИШЬ МЕНЯ, ТЫ?! Старший врач на миг закрывает глаза. Где-то в другом конце города сейчас Карину сдают приемному отделению психоневрологического диспансера бледные, злые, избегающие смотреть на нее и друг на друга сотрудники седьмой бригады. Дальше — долгая терапия нейролептиками, постановка на учет, прощание с работой на «Скорой помощи», периодический вылет из ремиссии основного заболевания, последующие госпитализации, медленный, страшный ад для дочери — которая сейчас спит в кроватке, не зная, что произошло с мамой. Послать эту тварь — длинной, долго вынашиваемой, составленной из специальной подобранных слов, тирадой? Заорать, выплеснуть ему в уши все то дерьмо обратно, которое он лил на диспетчера? Пообещать закопать его ответно, куда глубже, с осиновым колом в брюхо и в простату, дабы не наплодил себе подобных? Добавить еще один минус в худеющий график дежурств подстанции? — Ваш вызов принят, бригада будет, ждите. Щелчок, разъединяющий разговор. Надежда Александровна тяжело дышит, достает баллончик «Астмопента», встряхивает, переворачивает, впивается сухими губами в мундштук, нажимает на выпускной клапан. Замирает, ожидая, пока ингалированный бета-адреномиметик растечется каплями по глотке. Это в математике только минус на минус дает плюс. Здесь же, в реальной жизни, на подстанции «Скорой помощи» — эти минусы встраиваются лишь в кресты. В черные, траурные кресты неспасенных человеческих жизней. Стук в дверь. — Да… да? Парень в красной куртке и черной кепке, глаза с отеками, губы трясутся, майка под курткой одета наизнанку. — П-простите, вы… в-вы доктор? — Да, что у вас. Он, суетясь, распахивает дверь, аккуратно приобнимая женщину, одетую в ночную рубашку, поверх которой накинута здоровенная, в леопардовых пятнах, шуба. Женщина тяжело дышит, лицо бледное, губы вытянуты в тонкую синюю нить. — Мама вот… упала… руку, кажется, сломала… От парня ощутимо пахнет алкоголем, по виду судя — поднял с постели крик упавшей матери. Не скандалил, не орал в телефон, молча собрался, намотал на сломанные кости предплечья импровизированную шину из свернутых журналов и шарфа, привел сюда. Надежда Александровна выпрямляется: — Лена, карту оформляй, в амбулаторный укладку давай! Обнимает пострадавшую за плечи. — Все, сынок, отпускай, дальше я сама. Женщина, со мной… аккуратненько… дойдете? — Да дойду, куда ж я денусь… — едва слышно отвечает больная. — Вы простите, что мы так поздно… Станция пуста, все бригады на вызовах. Надежда Александровна молча накладывает шину (парень, покачиваясь, неловко помогает, придерживая, убирая пальцы, когда надо пропустить тур бинта), колет кеторол в плечо, подтягивает руку к шее бинтовой косынкой. Дверь амбулаторного кабинета открывается. — Надежда Александровна, шестая вернулась! — Везите, раз вернулась. Парень медлит, рука ныряет в карман джинсов, неловко, стесняясь. — Доктор, я… вот… Сняв очки, старший врач смотрит на него в упор. — Зовут тебя как? — К-кого? Меня? А… Юра. Юра я. Я это… — Спрячь, Юра. Не надо. — Да п-почему не н-надо-то? Врач и фельдшер шестой бригады уже ведут его мать в машину. Надежда Александровна крепко сжимает ладонь сына. — Потому что ты — плюс, Юра. Плюс, понимаешь? Смотрит молча, пьяно, растерянно моргает. Не понимает. — Иди, не думай. Иди, говорю! И маму береги! Сын, оглянувшись, уходит по коридору. Надежда Александровна прислоняется к косяку двери амбулаторного кабинета. Зажмуривается. Хватит минусов. Хватит, Господи, пожалуйста. Потом, если будет твоя воля — плоди их и размножай, пачками, толпами, ордами, поколениями, как пожелаешь. Ты не вернешь Карину. Не вернешь Ильинского. Не вернешь Альсарову, Керимова, Тигбо, Данилину. Не вернешь дядю Колю. Не вернешь еще сотню тех, кому нет замены и эквивалента. Дай этой подстанции хоть один плюс. Или несколько. Если не будет их — кто будет лечить, отче ты наш? Кто? Шатаясь, старший врач идет обратно в кабинет. Надрываясь, звонит телефон. Тот же номер, по ту сторону трубки ждет тот же голос — беснующийся, злой, ненавидящий. Которому плевать на Юру и его маму, которая стойко терпела боль, пока пешком шла до подстанции через темноту Цветочного бульвара. — Подстанция скорой помощи номер три, старший врач Васильева, слушаю вас! Молча слушает ругань. В голове упрямо бьется: «Минус! Минус! Минус!» Минус. Минус…
> Закулисинъ (Закулисинъ) писал (а) в ответ на сообщение:
>> kaluk (kaluk) писал (а) в ответ на сообщение:
>>> pontiec (pontiec) писал (а) в ответ на сообщение: >>>> За-коолисень, вы какой институт заканчивали? >>> Он не ответит. Причина … cам догадаешься. quoted3
>>>> pontiec (pontiec) писал (а) в ответ на сообщение: >>>>> За-коолисень, вы какой институт заканчивали? >>>> Он не ответит. Причина … cам догадаешься. quoted3
> Тебя спросили, но ты заскользил и даже соврать не решился на этот раз. quoted1
Я проявил свойственное мне великодушие и позволил задавшему вопрос попытаться объяснить - каким боком это относится к теме. А так-то да - ты ж знаешь лучше других - что я делаю с не имеющими отношения к теме вопросами, мнениями и хотелками .. иногда их предварительно даже не помяв