Неизвестные харьковчане разукрасили дом вандала, принимавшего участие в сносе памятника Ленину на главной площади Харькова. На заборе у дома националиста появились надписи: «За Ленина жги фашистов», «ХНР» и «Слава России».
По имеющимся данным, изначально сторонникам Харьковской республики стал известен адрес так называемого патриота Украины на улице Баррикадной. Дом его можно найти по фотографиям, опубликованным на официальной странице одного из харьковских публичных сообществ в социальной сети.
Я так думаю, это сам Ленин отомстил придурку. При сносе памятника Ленин выбил глаз одному рагулю, одному сломал ногу, второму повредил позвоночник. Еще одному теперь облагораживает дом. Кто следующий?
08:58 24.10.2014
они забыли, что Ленин живее всех живых. а уж бандеру - точно.
14:25 28.10.2014
Ленин Октября Максим Шмырёв 27 октября 2014
- Я поведу тебя в музей! - сказала мне сестра.
Сергей Михалков
Начну я с музея Ленина конца 1980-х годов. Он, музей Ленина – некогда бывший центральным музеем страны, таинственным алтарём недалеко от Мавзолея, где сердце Советской державы мерно билось в такт шагам Почетного караула; музей Ленина, где принимали в пионеры – только самых лучших – и в залах перекатывался тихим рокотом залп «Авроры», а двери скрипели, подобно воротам Зимнего дворца, на которых гроздьями висели штурмующие большевики – так вот, к этому моменту музей Ленина уже съежился, стал совсем маленьким. Быть может, он хотел бы спрятаться совсем – укрыться тенями кремлевских башен, затаиться в подземном переходе станции метро – потому что уже заканчивалась Перестройка, журнал «Огонёк» догадался, что во всем виноват не только Сталин, но и Ленин; «Огонёк» тогда выходил миллионными тиражами, и в интеллигентных семьях устанавливались очереди на его прочтение. Среди старшеклассников в моду вошли октябрятские звездочки со спиленным Лениным – типа шерифских знаков. Напильником сдиралась эмаль, весь рисунок – красные лучи, трогательный золотистый ребенок, даже не Ленин, нет – дитя Золотого века, перевитый алыми зорями, - все это стиралось до серого однородного фона. И вот, в те дни появилось объявление о новой экспозиции в музее Ленина – это было очень трогательно, почти до слез, – они, эти несчастные служители музея, они не хотели расставаться со своим Ильичём, они хотели показать людям, что он был – ну, пусть уже не вождь, не гений, - нет, что он был все же неплохим человеком, читал книжки детям, бродил один в своих Горках, совершенно один, разве что Крупская смотрела на него печальными раскосыми глазами – один, без Бога, без политбюро, без революции – она растеклась и сгинула в безмерной России, которая опять все погубила своим временем и расстоянием. Они – служители музея – расставляли новые фотографии Ленина, даже в неудачных ракурсах, ближе к людям, теплее, мягче, чтобы посетители – быть может – унесли из музея воспоминание, живой образ Ленина, которому было страшно в этих пустых коридорах, рядом с огромными приливами митингов на Манежной площади. Не знаю, как прошла эта выставка. Но уже очень скоро бородатый человек в очках – я видел это фото – вытаскивал из музея какие-то стенды; мужчина в очках, такой типаж тогдашнего демократа – он вытаскивал, выбрасывал плакаты с Лениным, слова Ленина, все, что хоть немного напоминало Ленина. В эти дни к Музею революции поставят превращенный в хлам троллейбус, разбитый танком во время августовского путча в Москве, и он – вместе со статуей Дзержинского – троллейбус и Дзержинский, да еще и голова памятника, лишенная подписи на станции «Китай-город» - то есть троллейбус, Дзержинский и голова – станут символами, грустными бездомными странниками мертвой осени 1991 года.
Но это не все – был же еще фильм про Ленина, жуткий фильм, где в ванной, наполненной раствором, я увидел жалкий костяк, несчастное тело, подвергнутое нечеловеческим мучениям, съеженное, страдающее тело, которое хочет и не может прикрыться своими непослушными ладонями. Огромные косые ступни наезжали в экран, шли реплики туда-сюда, хоронить - не хоронить, это казалось не особенно важным, в сущности, не имело значения, на фоне этого зримого, ощутимого, пронизывающего страдания. Быть может, посмертное земное бытие Ильича: Мавзолей, октябрятские звездочки, собрания сочинений, плакаты и многое другое, нужны были и для того, чтобы потом, когда все это потеряет значение, истончится и развеется по ветру, мы могли просто пожалеть Ленина, пожалеть несчастного Ильича, живую душу, попавшую в такой переплет.
...Приезжая в другой город, я всегда отмечаю две вещи, по привычке. Замечаю над крышами храм, купол с крестом: «Спаси, Господи, люди Твоя». И где-нибудь на площади, в сквере – памятник Ленину, такой же, как в других городах и селах моей Родины. И тогда все окончательно встает на свои места, и чужой город приобретает знакомые очертания, потому что я на своей земле, потому что я – дома.
