Врач-анестезиолог, блоггер и выходец из Донбасса Александр Чернов признался в эфире Ukrlife.tv, что убивал медикаментозными средствами «вражеских пациентов» - ополченцев, оказавшихся на его операционном столе. «Я условно разделил свои действия на три составляющих (в условиях боевых действий в Донбассе, ныне – территория ДНР, где он тогда жил и работал - ВЗГЛЯД). Первое: обеспечение собственной безопасности и нанесение (ущерба сопернику) по мере возможности медикаментозными средствами. Любые коллеги, которые со специальностями, особенно моей, они знают, что очень многие препараты таковы, что только очень углубленная и дорогая экспертиза может докопаться, что человек был убит совокупностью этих медикаментов. При желании человека можно так убить», - рассказал он в интервью Ukrlife.tv. Запись интервью представлена на канале ТВ в Youtube (с 14.05).
«На первый взгляд это будет сердечный приступ, инсульт, или просто дышал-дышал, никого не было, а потом перестал дышать. Это первое: обеспечение собственной безопасности и максимальное нанесение вреда вражеским пациентам, скажем так», - заявил Чернов.
Он также заявил, что «для врачей, оказывающим помощь раненным боевикам, следует помнить, что они не стоят вне политики, а клятва Гиппократа не освобождает от уголовной ответственности за пособничество террористам». Чернов нарушил сразу множество этических кодексов врачей, принятых в мире и на Украине.В частности, и классическую клятву Гиппократа. «Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного, неправедного и пагубного», - говорится в исконном тексте клятвы Гиппократа. В 1992 году на Украине был утвержден текст клятвы врача, альтернативный клятве Гиппократа. В ней также говорится: «Неизменно руководствоваться в своих действиях и помыслах принципами общечеловеческой морали. … Соблюдать правила профессиональной этики». http://vz.ru/news/2016/6/20/816993.html
Если Вам было интересно это прочитать - поделитесь пожалуйста в соцсетях!
Сегодня попался где-то этот ролик, я его даже смотреть не стал, хватило протыкать пару минут, настолько стало мерзко. Таких гнид просто надо давить, без суда и следствия, ибо оно не человек. Херой укрии.
В горах, километрах в пятнадцати от Волового, у женщины тяжелое кровотечение после десятых родов. С Мотей мы вызвались оказать помощь. Гинеколог подробно и грамотно объяснил нам, что следует делать. Секретарь окружкома партии дал нам свой «виллис». Случай был (или показался нам) более сложным, чем представлялся во время получения наставлений гинеколога. Шофер несколько раз заходил в хату и просил нас, нет, не просил, а умолял, поторопиться. Наконец, пациентка в полном порядке. Густые сумерки уже окутали горы, когда мы сели в автомобиль. Я — рядом с шофером, Мотя — на заднем сидении. Небольшая подробность, важная для дальнейшего рассказа: у меня на груди была колодка с орденскими планками, у Моти на его старом кителе — ордена и медали, советские, польские и чешские. Шофер, с которым до этого мы уже не раз выпивали и были в приятельских отношениях, на сей раз почему-то был настроен недружелюбно. Более того — агрессивно. Быстро темнело. Шофер включил дальний свет. За очередным поворотом посреди дороги фары высветили трех массивных мужчин с автоматами в руках. Так. Бандеровцы. Ничего ужаснее нельзя было придумать в ту пору. Представителей советской власти они не просто убивали, а подвергали зверским мучениям. — Жми! — скомандовал я шоферу. — Куда жми? — спокойно, даже несколько флегматично отреагировал Мотя. — Ты не в танке. Машина остановилась в нескольких метрах от живописной группы бандеровцев. Один из них подошел сбоку, осмотрел нас и оповестил товарищей: — Нэма цього гада. То паны дохтуры. Пробачте, паны дохтуры. Он поднял кисть к полям шляпы с пером и вместе с товарищами растворился в лесу. До самой больницы никто из нас не проронил ни слова. Сейчас, сорок девять лет спустя, описывая это событие, я не вспомнил, а ощутил шок, в котором мы пребывали. Шутка ли, бандеровцы! Злейшие враги моей родной советской власти и вообще всего прогрессивного человечества! Но какой-то намек на сомнение, вызванный извинением этого лютого врага, закрался в мой тщательно промытый мозг. А еще через несколько дней, придя утром на работу, мы узнали, что ночью арестовали главного врача больницы. Мы с Мотей только переглянулись. Вопросов в ту пору не задавали. Шел тысяча девятьсот пятидесятый год. В то же утро случилось нечто совершенно невероятное. Проливные дожди отрезали Воловое от окружающего мира. Не это было невероятным. В больницу пришел заведующий окрздравом, симпатичный доктор Немеш и объявил мне, что приказом Закарпатского областного здравотдела временно, на несколько дней я назначен на должность хирурга. Естественно, я отказался. У меня нет диплома врача. И вообще, какой из меня хирург? По-видимому, мои возражения произвели впечатление на доктора Немеша. Здесь же из больницы он позвонил в Ужгород. После продолжительной телефонной беседы, во время которой доктор Немеш излагал мои аргументы, подкрепляя их своими, он вручил мне трубку. Начальственный голос не желал слушать моих возражений. Я отказался категорически и положил трубку. Но через несколько минут меня позвали к телефону. Звонили из обкома партии. Голос был еще более начальственным. Голос напомнил мне, что это не предложение, не увещевание, а приказ коммунисту из высокостоящей партийной инстанции. Все. В Ужгороде положили трубку. На следующий день в больницу доставили шестнадцатилетнего паренька с правосторонней ущемленной паховой грыжей. Ущемление произошло одиннадцать часов назад. Состояние больного тяжелое. Тут же я взял его на операционный стол. Ассистировал Мотя. Под местным обезболиванием произведен разрез кожи, фасции, вскрыт грыжевой мешок. И тут, — о, ужас! — пред нами предстал участок тонкой кишки длиной сантиметров десять, черный, как уголь. Я застыл в отчаянии. Мотя не проронил ни слова. Молчала операционная сестра. Необходима резекция кишки. Необходима!.. Но кто ее осуществит? Дважды я делал резекцию тонкой кишки: один раз на трупе, второй — на кошке. Но на столе предо мной не труп и не кошка — Мыкола Ковач, шестнадцатилетний паренек. Боже мой! Что делать? О резекции не может быть и речи. Боюсь. Я начал греть кишку салфетками с теплым физиологическим раствором. Через каждых несколько минут я обращался с вопросом к Моте и операционной сестре, выясняя, изменился ли цвет кишки, появилось ли хоть какое-нибудь, пусть малейшее движение в пораженном участке. Ответы либо отрицательные, либо неопределенные. Консультантами я избрал и двух санитарок. Но и они не давали однозначного ответа. Я продолжал греть и спрашивать. Кишка не светлела и не шевелилась. Нужна резекция. Нет, я не мог решиться на это. Мне казалось, что я убью Мыколу в тот самый момент, когда отсеку кишку. Я не мог. Но ведь и оставлять кишку в таком виде равносильно убийству. Что делать? В какой-то момент нам показалось, что по пораженному участку прошла волна. Я рассек ущемляющее грыжевое кольцо и вправил кишку в брюшную полость. Не помню, как я сделал пластику, как зашил рану. Помню только себя на табуретке рядом с кроватью Мыколы Ковача. С кратчайшими перерывами я просидел на этой табуретке двадцать часов, время от времени проверяя, не появились ли признаки перитонита и, приходя в ужас от самой мысли о том, что предстоит предпринять, если, не дай Бог, такие признаки появятся. На следующее утро Мыкола чувствовал себя вполне прилично. Живот был мягким. Звуки отходящих газов я слушал, как музыку Моцарта. Все. Я мог расслабиться и приступить к текущей работе.