\"Наконец-то Ирландия приняла Лиссабонский договор, - пишет колумнист The Financial Times Гидеон Рахман, - и теперь Европейский союз может продвигаться дальше, согласно своему плану установления мирового господства\". В течение нескольких ближайших месяцев у ЕС, скорее всего, появятся президент и министр иностранных дел. Тони Блэр претендует на высший пост, а кандидаты из Швеции, Голландии и Бельгии поборются за роль главы внешнеполитического ведомства.
Укрепленный своими новыми внешнеполитическими институтами, Евросоюз сможет потребовать относиться к себе как к серьезной глобальной сверхдержаве. К примеру, Дэвид Милибэнд, британский министр иностранных дел, заявил: \"Не должно быть G2 из США и Китая. Должна быть G3 с Европейским союзом\".
Впрочем, продолжает Рахман, то, что происходит в Брюсселе или даже в трехсторонних отношениях между США, Китаем и Европой, имеет второстепенное значение. В полной мере глобальные амбиции Европы проявляются в \"двадцатке\".
Жан Монне, отец-основатель ЕС, верил в то, что европейское единство является не конечной цель, но \"лишь этапом на пути к организованному миру будущего\". Его преемники в Брюсселе не делают секрета из того, что, по их мнению, наднациональное управление в ЕС должно стать моделью для остального мира.
\"Осознание того, что \"двадцатка\" - троянский конь Европы, пришло ко мне на последнем саммите \"двадцатки\" в Питтсбурге пару недель назад, - пишет Рахман. - Окружение и атмосфера казались на удивление знакомыми. И тогда я понял, что вновь оказался в Брюсселе, а это лишь глобальная версия саммита Европейского союза\".
Даже формат саммита был тем же самым: вечером накануне - совместный ужин, затем день на переговоры по нерешаемым вопросам, коммюнике, наполненное специальным жаргоном, создание непрозрачных рабочих групп, национальные брифинг-румы для пресс-конференции по окончании встречи.
Все эти процедуры знакомы европейским лидерам и в то же время сравнительно новы для их коллег из Америк и Азии, которых, впрочем, европейцы тщательно \"втаскивают\" в эту структуру. Колумнист вспоминает, что испытал сочувствие, увидев беззаботного делегата от Индонезии, подумав, что тот еще не знает, во что ввязывается.
Европейцы не просто задавали тон на саммите \"двадцатки\", они также господствовали в процедурных вопросах. Такие огромные страны, как Бразилия, Китай, Индия и США, были представлены лишь одним лидером, тогда как от Европы было 8 человек - от Британии, Франции, Германии, Италии, Испании, Нидерландов, а также председатели Еврокомиссии и Европейского совета. Главы большинства неправительственных международных организаций также были европейцами - Доминик Стросс-Кан от МВФ, Паскаль Лами от ВТО и Марио Драги от Совета по финансовой стабильности.
Могут возразить, что европейские процедуры, напротив, стали синонимом неэффективности и бюрократизма. Тот же Лиссабонский договор, в конечном счете, еще может быть отклонен Британией или Чехией. Однако длящаяся 8 лет сага об этом договоре может быть понята и иначе, настаивает Рахман. Едва лишь ЕС возьмется за что-то, он держится мертвой хваткой. Процессы, инициируемые на саммитах ЕС, продвигаются скромными шажками, но через годы приводят к серьезным политическим последствиям. То же самое может произойти и с решениями, принятыми в Питтсбурге.
Конечно, между возможностями ЕС и \"двадцатки\" в ее нынешнем виде существенная разница. У \"двадцатки\" нет своей армии бюрократов наподобие той, что заседает в Брюсселе. Также не существует законодательного и судебного органов \"двадцатки\", которые могли бы принуждать к выполнению решений форума. Более того, ясно, что США и Китай будут ревностно оберегать свой суверенитет.
И все же ядро чего-то нового было создано, заключает колумнист. Чтобы понять его потенциал, стоит обратиться к декларации Шумана от 1950 года, которая легла в основу процесса европейской интеграции. Там говорится, что \"Европа не будет создана сразу или же в соответствии с одним планом. Она будет построена через конкретные достижения, которые сперва создадут солидарность де-факто\".
