Подвинув, таким образом, исследование, за пределы, у которых останавливались Адам Смит и следовавшие за ним писатели, мне кажется, я освободил назойливый тарифный вопрос от его наибольших трудностей и расчистил путь к окончанию спора, который, иначе, мог бы продолжаться неопределенное время. Достигнутые нами заключения придали и самой доктрине свободной торговли, вместо оскопленной формы, в какой проповедовали ее английские экономисты, ту полноту, в какой она представлялась предшественникам Адами Смита, – тем знаменитым французам, от которых ведет свое начало девиз Laissez faire и которые, при всей запутанности своей терминологии и ошибочности метода, усматривали, однако, основную истину, все время игнорируемую фритредерами.
Короче, я стремился произвести настолько беспристрастное и полное исследование тарифного вопроса во всех его фазах, чтобы люди, для которых наш предмет представляет собой запутанный лабиринт, могли достигнуть ясных и твердых заключений. И я верю, что при этом мне удалось несколько сообщить движению, теперь трусливому, страстность и силу радикального убеждения; воспрепятствовать разделению на враждебные лагери людей, которых должна соединять общая цель; придать усилиям к освобождению труда более определенное направление и искоренить то верование в противоположность национальных интересов, которое побуждает народы, даже родственные по крови и языку, смотреть друг на друга, как на естественных врагов.
Если не может, – то надо признать тогда покровительственную систему за обман и ловушку, ибо она, даже и не причиняя положительного вреда рабочим классам, развлекает внимание и разделяет силы. Чем скорее будет понято, что таможенные тарифы не могут поднять заработной платы, тем скорее люди, желающие поднять ее, найдут к тому какое-нибудь другое средство. Знание, каким образом что-либо не может быть сделано, есть первый шаг к знанию того, каким образом оно может быть сделано.
Некоторым лицам наше предприятие может показаться слишком смелым и рискованным. В течение целого столетия ни один вопрос общественной важности не обсуждался столь многосторонне и настойчиво, как вопрос о покровительственной системе или свободной торговле. И тем не менее в наше время вопрос этот представляется столь же далеким от решения, как и в прежние времена. Многие прямо считают его за вопрос, по которому невозможно прийти к сколько-нибудь определенным заключениям, а большинство прямо видит в нем вопрос слишком сложный и темный для того, чтобы его могли понять лица, не прошедшие длинной школы. Да, это поистине безнадежный взгляд. Мы можем спокойно предоставлять многие отрасли знания ведению тех лиц, которые посвящают себя специальному их изучению. Мы можем без опасения принимать то, что химики говорят нам о химии, астрономы об астрономии, филологи о развитии языка и анатомы о внутреннем строении нашего тела. Ибо не только никакой денежный интерес не может извращать суждения в таких областях знания, но и обычные обязанности человека и гражданина не требуют специального их изучения. Огромная масса народа может иметь обо всем этом самое грубое представление и, однако, жить счастливой и полезной жизнью. Иное дело вопросы, которые касаются производства и распределения богатства и потому имеют ближайшее отношение к благосостоянию и средствам существования людей. Разум, который один только может быть надежным руководителем в вопросах такого рода, должен быть тут разумом массы, ибо при решении этих вопросов общественное мнение, а не мнение ученого меньшинства, находит свое выражение в законодательстве.
Тем не менее нелишне будет заметить, что общее одобрение какого-либо верования также в отношении многих верований, теперь признанных уже за безусловно ложные. Особенно же мало значения может иметь это одобрение в отношении теорий, опирающихся, подобно теории покровительства, на могущественные личные интересы. В истории человечества немало примеров того, как обеспечивалось признание за самыми чудовищными доктринами, именно, благодаря содействию специальных интересов, способных организоваться и действовать сообща. И нам стоит лишь оглянуться вокруг, чтобы увидеть, как сильно влияет на образование общественного мнения и составление законов ничтожный специальный интерес и как слабо – интерес общий, хотя бы и крупный. Общее дело всегда есть ничье дело, и общий интерес ничей интерес. Два или три обывателя приморского города заметят, что постройка таможни или углубление гавани может помочь им набивать карманы; кучка владельцев серебряных рудников решит, что для них будет очень хорошим делом, если правительство станет складывать в запас ежемесячно серебра на несколько миллионов; строитель судов сообразит, что для него будет выгодна починка бесполезных броненосцев или постройка ненужных крейсеров, – и вот ничтожные личные интересы оттесняют на задний план крупные интересы всего народа. Кажется, ясно, что долговое обязательство, прямо исходящее от правительства, имеет, по меньшей мере, такую же цену, как обязательство, опирающееся на правительственную гарантию. Однако специальные интересы оказались у нас достаточно сильными, чтобы установить и поддерживать смешанную систему денежного обращения, для которой нельзя указать иного основания, кроме выгоды нескольких лиц.
Люди, специально заинтересованные в покровительственных тарифах, легко приходят к убеждению, что покровительственная система благодетельна для всех. Непосредственность их интереса дает им энергию распространять свои взгляды, а обладание обширными средствами (известно, что в покровительствуемых отраслях промышленности заняты крупные капиталы) и готовность при случае тратить деньги на распространение своих доктрин делают их способными оказывать огромное влияние на органы общественного мнения. Свободная торговля, напротив, не представляет никаких особенных выгод для какого-либо частного интереса, а при теперешнем состоянии общественной нравственности благодеяния или обиды, касающиеся всей массы народа, не чувствуются людьми так глубоко, как благодеяния или обиды, касающиеся кого-либо в отдельности.
Факты, которыми мы должны пользоваться, и принципы, которые мы должны прилагать к делу, суть обыкновенные факты, известные каждому из нас, и принципы, признаваемые каждым в обиходной жизни. Исходя из посылок, относительно которых не может быть сомнения, нам нужно лишь в рассуждении быть внимательными к каждому нашему шагу, чтобы достигнуть вполне надежных заключений. Мы не можем производить опытов над человеческими обществами, как то возможно для химиков над веществами природы или для физиологов – над животными. Мы не можем также найти двух наций, сходных во всех отношениях, кроме одного, и приписываем затем какое-либо различие в их условиях присутствию или отсутствию единственной причины, не уверившись наперед в действии этой причины. Но воображение предоставляет в наше распоряжение метод исследования экономических проблем, который в известных пределах является едва ли менее полезным, чем действительный опыт. Мы можем испытывать действие известных начал, умственно отделяя, комбинируя или выделяя условия. Позволю себе пояснить сказанное посредством примера, которым я уже пользовался однажды001.
Когда я был мальчиком, я ходил на набережную вместе с товарищем смотреть первый железный пароход, пришедший из-за океана в Филадельфию. Слышать о железном пароходе было для нас тогда чем-то вроде того, как слышать о свинцовом змее или о деревянной кухонной печке. Недолго мы побыли на палубе этого парохода, как мой товарищ заметил презрительным тоном: “Э! Я вижу, в чем дело. Он весь выложен деревом, потому-то он и плавает”. Я не мог в ту минуту возражать ему, но не удовлетворился его объяснением и, сойдя на берег, стал доискиваться истины, производя опыты в уме. Если бы плавать этому пароходу позволяло дерево внутри него, то в таком случае чем больше было бы в нем дерева, тем выше поднимался бы он из воды. И вот, в уме, я нагрузил его деревом. Но, будучи хорошо знаком с процессом изготовления лодок из деревянных чурок, я сразу заметил, что он погрузился бы глубже, а не поднялся бы выше. Затем, я мысленно выбрал из него все дерево, подобно тому, как мы выдалбливали наши деревянные лодки, и понял, что таким образом облегченный пароход поднялся бы еще выше. Затем, в воображении, я проделал в нем дыру, и понял, что вода устремилась бы в него, и он стал бы тонуть, как то бывало с нашими деревянными лодками, снабженными свинцовым килем. И таким образом я заметил столь же ясно, как если бы я на самом деле производил эти опыты над пароходом, что плавать ему позволяла не деревянная обшивка внутри его, а его пустота, или, как я выразился бы теперь, вытеснение воды.
Ввиду этого я попрошу теперь читателя, до сего времени признававшего покровительственную теорию, рассмотреть те следствия, какие предполагаются по необходимости универсальным характером этой теории. Именно попытка вникнуть в эти следствия привела меня к сомнениям в истинности самой теории. В течение нескольких лет, уже достигнув зрелого возраста, я тоже был протекционистом, или, вернее, воображал себя им, так как я принял это верование, не рассмотрев его толком, а принял, как все мы сперва принимаем наши верования, на основании одного авторитета других. Однако, насколько я думал о предмете, я был последователь. И когда Флорида и Алабама (крейсеры южан) топили в море американские суда, я думал об уничтожении последних, в конце концов, как о чем-то хорошем для того штата, в котором я жил, – для Калифорнии. Возраставшие риск и стоимость провоза через океан на американских судах (тогда единственный способ доставки товаров из Восточных штатов в Калифорнию), казалось мне, давали возникавшей промышленности Калифорнии как раз ту самую защиту от промышленности Восточных штатов, с их более низкой заработной платой и лучше устроенными промышленными предприятиями, которой она лишена была из-за постановления Федеральной конституции, запрещавшего тарифы отдельных штатов. Полное значение такого рода соображений оставалось неясным для меня до тех пор, пока мне не пришлось слышать, как один способный человек старательно развивал покровительственную теорию. Он говорил, что американская промышленность должна быть ограждена от конкуренции чужестранной: что мы должны обрабатывать наше собственное сырье и не допускать до ввоза ничего такого, что мы можем производить сами. И тогда-то я понял, что эти предложения, если они справедливы, должны быть универсально справедливыми, что не только каждая нация должна отгородить себя от других наций, не только различные части сколько-нибудь значительной страны должны установить собственные тарифы для защиты своей промышленности от конкуренции других частей этой страны, но что каждое семейство должно последовать той же системе и отгородить себя от других семей. И эти-то выводы побудили меня взвесить те аргументы, которые я принимал ранее без внимательного рассмотрения
Мне кажется невозможным размышлять о необходимо универсальном характере покровительственной теории и в то же время не сознавать, что она противна нравственному чувству людей и несовместима с той простотой и гармонией, которые мы всюду видим в естественных законах. Что мы подумали бы о человеческих законах, данных в руководство правительству какой-либо страны, если бы они побуждали каждое семейство держать настороже против каждого другого семейства, тратить большую часть времени и труда на предупреждение обмена с другими семьями и искать благоденствия, противодействуя естественным усилиям других семейств достигнуть благоденствия? А однако покровительственной теорией предполагается, что именно такие законы даны были Создателем семействам людей, которые населяют землю. Ею предполагается, что в силу общественных законов, столь же неизменных, как физические законы, каждая нация должна ревниво стоять на стороже против других наций и воздвигать искусственные препятствия к международному обмену. Ею предполагается, что федерация человечества, – подобная той, которая препятствует установлению тарифов между штатами Американского союза, – была бы бедствием для человеческого рода, и что в идеальном мире каждая нация была бы ограждена от всех других наций цепью собирателей пошлин с их сподвижниками: шпионами и доносчиками.
Относительно происхождения такой мысли знаменательно, что она неизвестна среди дикарей. Не могла бы она возникнуть и среди цивилизованных людей, если бы их привычная торговля велась так же, как торговля дикарей. Не так давно, из дома в дом ходили торговцы особого рода, известные под именем “soap-fat men” – “сало-мыло”, обменивавшие на мыло ненужное сало, которое накапливается у хозяек. При этой маленькой торговле, производившейся таким первобытным способом, никоим образом не могло бы возникнуть привычки думать, что в прибыльной торговле ценность продаж должна превышать ценность покупок, ибо тогда явно было в интересе каждой стороны, чтобы ценность того, что она продает (или вывозит) была возможно меньше, а ценность того, что она покупает (или ввозит) была возможно больше. Однако, в цивилизованном общества эта форма торговли представляется лишь в исключительных случаях. Покупка и продажа, как мы освоились с ними в нашей повседневной жизни, являются не обменом товаров на товары, а обменом денег на товары, или товаров на деньги. Путаница в мыслях, зависящая от такого употребления денег, и дает начало верованию, будто народ должен богатеть от вывоза и беднеть от ввоза, – верованию, ради которого принесены были в жертву в кровавых войнах миллионы человеческих жизней и несметные богатства, и которое продолжает до нашего времени руководить политикой почти всех цивилизованных стран и ставить искусственные преграды мировой торговле.
Такова в коротких словах история того сберегающего труд орудия, которое изменяется в своих формах, начиная с раковин туземцев Африки и краснокожих индейцев до банковых или кредитных билетов, и которое так много делает для облегчения торговли, что без него была бы невозможна цивилизация. Роль, которую играет оно в общественной жизни и сношениях, настолько важна, его употребление в мысли, в слове и в деле настолько всеобще, что очень легко могла возникнуть некоторая путаница в понятиях о нем. Мы не имеем нужды говорить о том заблуждении, будто процент проистекает от употребления денег, или о заблуждении, будто накопление денег обозначает собой накопление богатства, или о заблуждении, будто бумажные деньги не могут надлежащим образом выполнять своего назначения до тех пор, пока эквивалентное количество чеканной монеты не будет погребено в банковых подвалах ( здесь заблуждается, конечно, сам Г. Джордж. Это вообще, наверное, главная его ошибка, относящаяся к области Политэкономии. Даже полное осуществление его Великой земельной реформы не спасёт положения, если вместе с ней не осуществить реформу ДБС, а концепция Свободы торговли превращается в фикцию. – Ш. Э. , см.- ………………………………………………………………………….); мы остановимся лишь на той путанице в мыслях, которая имеет отношение к международному обмену. ?
Система эта, которую Адам Смит, в своих нападках на нее, называл меркантильной системой политической экономии, рассматривала нации, как торговцев, конкурирующих друг с другом из-за денег, находящихся в мировом обороте, и добивалась обогащения государства путем привоза в него возможно большего количества золота и серебра и путем допущения возможно меньшего их вывоза. Ради этого стремились не только запрещать вывоз из страны драгоценных металлов, но также поощрять отечественное производство товаров, которые можно было бы продавать за границей, и устраивать всевозможные помехи тем же отраслям производства в чужих странах и колониях. Облагались тяжелыми пошлинами или подвергались абсолютному запрещению не только произведения иностранной промышленности, которые могли конкурировать с отечественными произведениями; облагался тяжелыми пошлинами или целиком запрещался под страхом дикого наказания смертью или изуродованием также вывоз сырых материалов, которые могли требоваться для иностранной промышленности. Мастерам запрещалось покидать родину, из опасения, чтобы они не научили иностранцев своему искусству; отечественная промышленность поощрялась субсидиями, установлением монополий, созданием искусственных рынков и нередко вывозными премиями и законами, обязывавшими пользоваться ее продуктами. Одним из примеров поощрений последнего рода был акт парламента, предписывавший хоронить покойников не иначе, как в шерстяных саванах, – образчик тупоумия, наряду с которым можно поставить только лишь законы, облагающие американский народ налогами ради того, чтобы опускать в подземные кладовые ежемесячно по 2 000 000 долларов серебряной монеты, и удерживающие в казначействе без всякого употребления целые сотни миллионов золота.
Однако та мысль, что деньгами, в собственном смысле, могут лишь быть золото и серебро, и что они, ввиду этого, имеют особую ценность, все же еще продолжает поддерживать аргументацию протекционистов003, а привычка отождествлять доход с продажей, а расход – с покупкой, образующаяся благодаря нашим повседневным мыслям и разговорам, продолжает еще располагать людей к принятию политики, которая стремится к сокращению ввоза покровительственными тарифами. Привыкнув измерять прибыль торгового человека излишком его продаж над покупками и приняв вывоз страны эквивалентным продаже торговца, а ее ввоз – его покупкам, люди легко приходят к заключению, что государство ведет тем более прибыльную торговлю, чем больше его вывоз и чем меньше его ввоз004. ?
ГЛАВА ХХ Отмена покровительства Наше исследование в достаточной мере показало все ничтожество и нелепость покровительственной системы. Теперь нам остается только рассмотреть один довод, который всегда выставляется в пользу покровительства, когда не оказывается для него других оправданий. Довод этот заключается в том, будто было бы несправедливо и жестоко сразу отменить покровительственные пошлины, ибо лишь опираясь на покровительственный тариф, вкладывались в известные дела капиталы и организовалась промышленность. Что сокращение покровительственных пошлин, ввиду этого, должно совершаться постепенно и медленно, – признается и проповедуется даже людьми, которые вообще являются самыми сильными противниками покровительства. Тем не менее довод этот не выдерживает критики. Если покровительство несправедливо, если оно есть нарушение равенства прав, дающее некоторым гражданам власть облагать налогами других граждан, то в таком случае все, кроме его полной и немедленной отмены, будет лишь продолжением несправедливости. Никто не может приобрести законного права обижать других; никто не может предъявлять прав собственности на привилегию. Допускать, что привилегии, опирающиеся на законодательный акт, не могут быть во всякое время уничтожены законодательным актом, значит отдавать себя во власть той нелепой доктрины, которая доведена до чудовищных размеров Великобритании. Там прямо утверждают, что синекуры не могут быть уничтожены без выкупа их у владельцев и что наследственная передача привилегии жить на чужой счет есть священное право индивидуума. Истинная доктрина выражена в нашей Декларации независимости, и мы не должны ни на йоту отступать от нее. Она признает, что люди одарены Творцом равными, неотчуждаемыми правами, и что всякий закон или учреждение, отрицающие или уничтожающие это естественное равенство ( во избежание недоразумений и недопонимания, стоит заменить выражение «естественное равенство» на выражение «естественное равноправие», то есть, перед судом народа все равны – Ш. Э. ), могут быть во всякое время изменены или уничтожены. И едва ли можно теперь дать более полезный урок капиталистам всюду на свете, как показавши им, что лишь справедливость есть основа надежного помещения капитала, и что человек, который ведет промышленное дело, опираясь на невежество или порабощение народа, ведет это дело на свой страх и риск.
В своих обычных выражениях тарифный вопрос при существующих общественных условиях представляется то одной, то другой стороной щита; и люди, видящие либо правую, либо левую сторону его и закрывающие глаза перед другой стороной, могут с одинаковым правом держаться прямо противоположных мнений. И мы поймем, когда разовьем теорию, обнимающую все факты, что различие между этими людьми не без основания может быть выражено, как различие между людьми, исключительно рассматривающими теорию, и людьми, исключительно рассматривающими факты. Мы поймем также, когда разовьем эту теорию, почему честные люди в вопросе о покровительстве или свободной торговле разошлись в диаметрально противоположные стороны и почему защитники той и другой политики были нерасположены приблизиться к пункту, где честные различия мнений могли бы быть согласованы. Ибо мы достигли теперь того места, где Огайо тарифного вопроса впадает в Миссисипи великого общественного вопроса. Нас не должно удивлять то обстоятельство, что обе стороны останавливались в своем споре, не доходя до этого пункта. Ибо ожидать сколько-нибудь полного обсуждения общественного вопроса от состоятельных классов, представляемых Кобденским клубом и Американской ассоциацией железо- и сталепромышленников, или от их защитников на профессорских кафедрах было бы также разумно, как искать сколько-нибудь полного обсуждения вопроса о личной свободе в спорах рабовладельцев-прогрессистов и рабовладельцев-демократов пятидесятых годов или в речах проповедников, получавших от них жалованье.
ГЛАВА XXII Практическая несостоятельность свободной торговли Мы уже видели, каким образом отмена покровительственной системы могла бы оказать возбуждающее действие на производство, ослабить монополии и устранить великую причину испорченности администрации. “Но была ли бы она, – могут спросить нас, – благодетельна для рабочих людей? Возросла ли бы заработная плата?” да, на некоторое время и до известного размера – возросла бы. Ибо подъем промышленной энергии, который явился бы следствием избавления от мертвого груза пошлин, на некоторое время усилил бы спрос на труд и сделал бы работу более постоянной. Рабочие в тех занятиях, где они могут устраивать союзы, получили бы возможность добиться сокращения рабочего дня и повышения заработной платы, как то и было в Англии во многих отраслях промышленности при отмене покровительственного тарифа. Тем не менее, даже при полной отмене покровительства, нельзя было бы предсказать сколько-нибудь общего и постоянного повышения заработной платы или сколько-нибудь общего и постоянного улучшения в положении рабочих классов. Как бы ни было велико и благодетельно действие отмены покровительства, но оно, по природе своей, всегда будет оставаться подобным действию тех изобретений и открытий, которые в наше время могущественно увеличивали производство богатства, но нигде, в сущности, не повышали заработной платы и нигде сами по себе не улучшали положения рабочих классов. В этом-то обстоятельстве и заключается причина бессилия свободной торговли, обычно признаваемой и проповедуемой. Рабочий спрашивает защитника свободной торговли: “каким образом предлагаемая вами реформа будет полезна для меня?” И защитник свободной торговли может лишь ответить: “она увеличит богатство и понизит цену товаров”. Но уже и в наше время рабочий видел громадный рост богатства, и тем не менее не чувствовал себя участником в этом благе. Он видел огромное понижение цены товаров, и тем не менее сознавал, что ему от этого не становилось легче жить. Пред его глазами – Англия, где с некоторого времени правительственный тариф уже заменен фискальным. Однако он видит там рабочих униженных и плохо оплачиваемых, видит общий уровень заработной платы более низкий, чем тот, какой преобладает у нас; и он понимает, что те улучшения, какие были сделаны там со времени отмены покровительственной системы, во всяком случае следует приписывать не этой отмене, а рабочим союзам, обществам трезвости, благотворительным обществам, эмиграции, народному образованию и тем законодательным актам, которыми регулировался труд женщин и детей, равно санитарное состояние фабрик и заводов. А потому рабочий, хотя бы он и сознавал с большей или меньшей силой лицемерие промышленных съездов и синдикатов, требующих таможенных пошлин “для покровительства американскому труду”, все-таки крепко держится заблуждений покровительства или, по меньшей мере, не делает никаких усилий, чтобы избавиться от них. Не заблуждения эти сильны, а слаб призыв свободной торговли к рабочему. Значительная часть американских рабочих, – по крайней мере из числа более образованных и влиятельных, – прекрасно понимает, что “покровительство” ровно ничего не делает для них; но они не думают также, чтобы и свободная торговля что-нибудь сделала для них. И потому они смотрят на тарифный вопрос, как на вопрос, лишенный практического значения для рабочих. Они относятся к нему безразлично, а это для покровительствуемых интересов почти так же желательно, как полная вера в покровительство. Ибо когда какой-либо интерес уже получает выражение в законе и привычках мысли, тогда не стоять против него – значит стоять за него. Одного доказательства, что отмена покровительственной системы повела бы к увеличению всей совокупности богатства, еще недостаточно, чтобы создать силу, необходимую для ниспровержения покровительства. Надо также еще доказать, что отмена покровительства вела бы к улучшению в положении народных масс.
Не будем спрашивать, каким образом может последовать обновление от более сильных продуктов деревенской жизни, когда переписи указывают на все большую и большую степень концентрации народонаселения в городах, и когда проселочные дороги до самых отдаленных границ переполнены бродягами. Я перепечатываю эту заметку, как образчик признания того очевидного факта, что в Соединенных Штатах становится все трудней и трудней снискивать себе пропитание человеку, который может рассчитывать лишь на свои силы, как образчик признания, которое делается даже людьми, формально отрицающими самый факт. А факт этот не только разбивает предположение, будто наш покровительственный тариф повышает и поддерживает заработную плату, но делает также невозможным и предположение, будто отмена покровительства могла бы изменить каким-либо образом ту тенденцию, которая, вместе с ростом богатства, усиливает борьбу за существование. Эта тенденция проявляется всюду в цивилизованном мире и возникает благодаря большей неравномерности в распределении, которой всюду сопровождается рост богатства. Как могла бы повлиять на нее отмена покровительства? Самое худшее, что можно сказать о покровительстве, сводится к тому, что им несколько усиливается эта тенденция. И самое лучшее, что тенденция эта была бы несколько сдержана. В Англии эта тенденция не перестала обнаруживаться и после отмены покровительственной системы, невзирая на серьезное воздействие других факторов, стремившихся облегчить и возвысить положение народной массы. Усилившаяся эмиграция, большее распространение образования, рост рабочих союзов, санитарные улучшения, более правильная организация благотворительности и правительственное урегулирование труда и его условий, за все это время должны были непосредственно вести к улучшениям в положении рабочих классов. Тем не менее нужда сохранила свои ужасающие размеры, а контраст между бедностью и богатством сделался даже более резким. Противники хлебных законов думали сделать голод невозможным, тем не менее и спустя долгое время после отмены этих законов смерть от голода продолжает еще фигурировать в статистических таблицах страны, изобилующей богатством. В то время, как статистики выставляют ряды цифр, доказывая ими, к великому удовольствию людей, живущих в роскоши, что бедный Лазарь все богатеет и богатеет, протестантское духовенство величайшего и богатейшего в мире города провозглашает в своей “Горькой жалобе отверженцев Лондона”: “Мы строим церкви, ищем утешения в нашей религии и воображаем, что наступило тысячелетнее царство Христа; между тем бедняк становится беднее, несчастный еще более жалким, и человек безнравственный – более испорченным. С каждым днем расширяется пропасть, отделяющая наш низший класс от наших церквей и часовен и от всех приличий и порядков цивилизованной жизни. Конечно, можно было бы подобрать ряд таких фактов, которые, по-видимому, приводили бы к противоположным заключениям. Но какое значение имели бы они? Мы просто жили бы одними иллюзиями, если бы вообразили, что все факты такого рода, вместе, составляют хотя бы одну тысячную часть того, что должно бы было иметь место на самом деле. Мы не должны закрывать глаз перед действительностью, а она невольно ведет к заключениям, что этот ужасный поток греха и нищеты одолевает нас. И поток этот с каждым днем становится все шире и глубже”.
. Как могла бы повлиять на нее отмена покровительства? Самое худшее, что можно сказать о покровительстве, сводится к тому, что им несколько усиливается эта тенденция. И самое лучшее, что тенденция эта была бы несколько сдержана.
Стоит только поговорить с самыми заурядными приверженцами покровительства, следя более за ходом их мысли, чем за их аргументацией, чтобы убедиться в том, что за доводами, служащими для оправдания покровительства, всегда кроется нечто такое, что придает этой доктрине жизненность, невзирая на ту легкость, с какой могут быть разбиты ее основания.
В сущности, заблуждения покровительственной системы получают свою действительную силу от одного великого факта, являющегося для них тем же, чем была земля для мифического Антея, так что они, если и ниспровергаются, то только лишь для того, чтобы подняться с новой силой. Факт этот не дала себе труда выяснить ни та, ни другая из спорящих сторон: приверженцы покровительства – спокойно пользуются им. Тем не менее факт этот из всех общественных фактов – наиболее очевидный и важный для рабочих классов. Он заключается в том, что лишь только общество достигает известной ступени развития, как работников, ищущих занятия, оказывается более того числа, какое может найти занятие. Получается излишек рабочих, который, при повторяющихся периодах промышленного застоя, достигает весьма значительной цифры. Потому на возможность работать начинают смотреть, как на привилегию, а работа в народной мысли представляется, как благо, сама по себе003 .
Вот этот-то факт, а не натянутые аргументы протекционистов и корыстные интересы промышленников, является истинным источником силы покровительственной доктрины. За теми привычками, о которых я говорил, как о располагающих к принятию заблуждений покровительственной системы, кроется одна еще более важная, – привычка говорить и думать о работе, как о милости. Покровительственная система, как мы видели, приводит к тому, что уменьшается способность страны к добыванию богатства, уменьшается тот результат, который может получаться от данного количества труда. Она “доставляет больше работы” в том самом смысле, в каком фараон доставлял больше работы евреям, когда отказывал им в соломе; в том смысле, в каком пролитие сала на пол доставляет больше работы хозяйке, или дождь, смочивший сено, доставляет больше работы крестьянину.
Люди, воображающие, будто они могут уничтожить народное пристрастие к протекционизму, доказав, что покровительственные тарифы делают необходимым большее количество труда для достижения того же результата, игнорируют тот факт, что во всех цивилизованных странах, достигших известной ступени развития, большинство населения состоит из лиц, которые не могут работать самостоятельно и оказываются в беспомощном положении, когда никто не дает им работы; что масса, ввиду этого, обыкновенно смотрит на труд, как на нечто желательное само по себе и на все, прибавляющее работы, – как на благодеяние, а не как на зло.
Таким образом возникает чувство, что человек, который дает работу другому, есть его благодетель, – чувство, которое из всех сил поддерживали своим учением о капитале, дающем занятие и содержание труду, даже те экономисты, которые боролись с народными заблуждениями, проистекавшими из этого чувства. Чувство это разделяется всеми классами общества и кладет свой отпечаток на все наши мысли и разговоры. Всякий, читающий наши газеты, не может не заметить, что любое известие о новой постройке или проектированном предприятии какого-либо рода обыкновенно сопровождается у нас заключением, что, благодаря этой постройке или предприятию получить работу такое-то количество народу. Всегда такого рода доставление работы признается печатью за благодеяние для общества, к которому все должны относиться с признательностью. Чувство это, сильное среди рабочих, еще сильнее среди предпринимателей. Богатый фабрикант, железопромышленник, судостроитель, говорит и думает о людях, которым он дает работу так, как будто, на самом деле, он давал им нечто, обязывающее к благодарности. Предприниматели всегда склонны бывают думать, и в большинстве случаев так и думают, что рабочие, устраивая союзы с целью добиться повышения заработной платы и сокращения рабочих часов или стремясь так или иначе поставить себя в положение свободнодоговаривающейся партии, поднимают свою пяту на того, кто кормит их. Тогда как на самом деле очевидно, что рабочие отдают хозяевам ценность большую той, какую получают от них, ибо иначе хозяева не богатели бы от труда своих рабочих.
Такие понятия сами по себе могут быть тем, чем называет их Самнер: “жалкими заблуждениями, противными здравому смыслу”; тем не менее они возникают из признания действительно существующих отношений. Возьмите самые нелепые из них. Сожжение города, без сомнения, означает собой уменьшение всей совокупности богатства, расточение его. Но разве менее реально то расточение, которое предполагается праздностью людей, готовых работать над постройкой города? Где каждый, нуждающийся в работе, легко находил бы ее, там, действительно, было бы ясно, что пребывание в праздности заключенных, призреваемых или богачей должно уменьшать заработок трудящихся; но где сотни тысяч людей терпят лишения из-за невозможности найти работу, там работа людей, которые могут существовать без труда или которых можно содержать в праздности, неизбежно представляется чем-то вроде отнятия возможности трудиться у людей, которые всего более нуждаются в работе или всего более заслуживают ее. И эти “несчастные заблуждения” до тех пор будут сохранять свою власть над умами людей, пока не будет дано сколько-нибудь удовлетворительного объяснения тем явлениям, которые превращают в милость позволение трудиться. Фритредеры самнеровского типа в своих попытках искоренить протекционные идеи, игнорируя эти факты, будут всегда приходить к самым жалким результатам. То, что они принимают за отдельные растеньица, которые при достаточном усилии легко вырвать, в действительности представляет из себя отпрыск дерева, корни которого простираются до самых основ общества. И политическая экономия, не заходящая глубже признания общественным злом установление покровительственного, вместо фискального, тарифа, и, за ничтожными исключениями, оправдывающая существующий порядок вещей, будет всегда противна инстинктам народной массы. Сказать рабочим, как говорит профессор Самнер, что “принцип рабочих союзов есть такая же ложь, как принцип протекционизма”, значит лишь расположить их к протекционизму. Ибо рабочие могут не понимать влияния протекционизма, но влияние рабочих союзов им хорошо известно. Они прекрасно знают, что союзы эти подымали заработную плату во многих занятиях и что одни только эти союзы давали рабочим классам возможность сопротивляться силе конкуренции, которая, не будучи сдерживаема, довела бы их до максимума работы за минимум вознаграждения. Та теория свободной торговли, которую развивает профессор Самнер, которая проповедуется в Англии и которая пыталась выступить против протекционизма в Соед
17:43 04.04.2010
1. Налоги на роскошь (тщеславие). Так как побуждением к роскоши является просто желание выказать свое богатство, и так как выказывать его можно одинаково хорошо и в уплате налога, то и налоги на роскошь, надлежащим образом организованные, не только не задерживают производства богатства, но нисколько не стесняют и пользования им. Тем не менее такие налоги, хотя им и уделяют место в теории, не имеют практического значения. Ничтожные суммы получаются в Англии от налога с лакеев, носящих напудренные парики, от налога на гербы и проч.; в Соединенных Штатах такие налоги вовсе неизвестны, да и вообще ни в какой стране они не могут давать сколько-нибудь значительного дохода. 2. Налог на ценность земли. Налога на ценность земли не должно смешивать с налогами на землю, от которых он отличается по существу. Налоги на землю, – то есть налоги, взимаемые с земли по ее количеству или площади, – взимаются одинаково со всевозможных земель и потому падают в конце концов на производство, являясь препятствием к пользованию землей, первым условием допущения к ней производителей. Между тем как налог на земельные ценности падает не на всякую землю, а лишь на земли, имеющие ценность, и на эти земли – пропорционально их ценности. Стало быть, он отнюдь не может служить для трудящихся помехой к пользованию землей, и все его действие сводится к обращению в пользу государства некоторой части тех платежей, которые собственник ценной земли может требовать с трудящихся за пользование ею. Другими словами, налог на землю, взимаемый по ее количеству, может в конце концов перелагаться собственниками земли на лиц, пользующихся землей, и превращаться таким образом в налог на производство. Но налог с ценности земли, как то признают все экономисты, падает неизбежно на собственников земли и никоим образом не может перелагаться ими на лиц, пользующихся землей. Принудить к уплате налога, взимаемого с ценности земли, лиц, покупающих землю или снимающих ее в аренду, собственник земли мог бы не более, чем принудить их к уплате для него по его закладной. Налог на земельные ценности из всех налогов является наиболее удовлетворяющим требованиям совершенного налога. Земля не может быть ни скрыта, ни унесена; потому налог с ценности земли может быть раскладываем с большей точностью и собираем с большей легкостью и меньшими расходами, чем всякий другой налог, причем налог этот ни в малейшей степени не может стеснять производства или ослаблять побуждений к нему. На самом деле, это налог только по форме; по своей сущности это – рента, отбирание в пользу общества ценности, возникающей не из труда личности, а из роста общества. Ибо земля получает ценность отнюдь не от чего-либо такого, что делает на ней ее индивидуальный собственник или лицо, которое пользуется ею. Ценность, создаваемая ее собственником, есть ценность улучшений. И ценность эта, будучи результатом труда индивидуума, по справедливости принадлежит индивидууму и не может быть облагаема налогом без уменьшения побуждений к производству. Но та ценность, которая связана с самой землей, есть ценность, возникающая из роста общества и увеличивающаяся с ростом общества. Она, стало быть, по справедливости принадлежит обществу и может быть отбираема до последнего гроша без малейшего опасения за уменьшение побуждений к производству. Налог на земельные ценности является таким образом единственным налогом, при помощи которого может быть собираема, в согласии с принципом свободной торговли, сколько-нибудь значительная сумма доходов. И доводя принцип свободной торговли до пункта отмены всех налогов, теснящих и ограничивающих производство, мы, само собой разумеется, стали бы принимать почти те самые меры, которые признаны были нами за необходимые для обеспечения общего права на землю и установления равенства прав всех граждан. Чтобы привести к полному тождеству эти меры, было бы необходимо лишь поднять налог на земельные ценности, обращаться к которому для покрытия расходов побуждает нас истинная свобода торговли, и поднять до такой высоты, чтобы в нем отбирался по возможности весь тот доход, который возникает из ценности, придаваемой земле ростом общества. Но нам стоит ступить еще лишь один шаг, чтобы заметить, что этого, в сущности, требует также свобода торговли, и что обе реформы, таким образом, абсолютно тождественны. Свободная торговля означает собой свободу производства. А чтобы вполне освободить производство, необходимо не только устранить все налоги на производство, но также устранить и все прочие стеснения производства. Короче, истинная свобода торговли требует, чтобы активный фактор производства, труд, имел свободный доступ к пассивному фактору производства, земле. А для достижения этого должна быть уничтожена всякая монополия на землю и за всеми людьми должно быть обеспечено равное право на пользование естественными элементами через признание земли общей собственностью и дохода с нее – достоянием всего народа. Таким образом, свобода торговли требует от нас той же самой простой меры, какую мы признали необходимой для освобождения труда от его рабства и для достижения той справедливости в распределении богатства, которая будет делать улучшение или реформы благодетельными для всех классов общества. Частичная реформа, ошибочно называемая свободной торговлей, которая состоит в простой отмене покровительственной системы, – простая замена покровительственного тарифа фискальным – не может улучшить положения рабочих классов, так как она не касается основной причины того несправедливого и неравномерного распределения, которое, как это мы видим теперь, делает “труд вещью, ничего не стоящей, а народонаселение язвой” среди такого изобилия богатства, когда то и дело говорят о перепроизводстве. Истинная свобода торговли, напротив того, ведет не только к самому широкому производству богатства, но и к самому справедливому распределению его. Она открывает легкий и верный путь к той перемене, которая одна только может обеспечить справедливость в распределении богатства и сделать великие открытия и изобретения, до каких дошел теперь человеческий ум, средством для возвышения общества с самых его оснований. Это с чрезвычайной ясностью сознавали те великие французы, которые в прошлом столетии впервые подняли знамя свободной торговли. То, что предлагали они, представляло из себя не просто замену покровительственных пошлин фискальными, а полное уничтожение всех налогов, прямых или косвенных, кроме единственного налога с ценности земли, – l’impot unique. Они понимали, что это объединение налогов означало бы собой не просто освобождение торговли и промышленности от гнетущего их бремени, но означало бы также полную перестройку общества, – возвращение всем людям их естественных и равных прав на пользование землей. Только лишь понимая это, могли они говорить о предложенной ими реформе в выражениях, которые были бы крайним преувеличением, если бы они относились к чисто фискальным переменам, каким бы то ни было благодетельным, – уподобляя эту реформу, по ее важности для человечества, тем основным изобретениям, которые дали первый толчок к развитию цивилизации, – употреблению монеты и введению письменных знаков. И всякий, кто вникнет, к каким великим благодеяниям для человечества должна была бы повести та мера, которая, освободив от всех ограничений производство богатства, установила бы справедливое распределение его, поймет, что эти великие французы были далеки от преувеличения. Истинная свобода торговли была бы освобождением трудящихся.
Мы можем теперь объяснить, почему защита свободной торговли была столь нерешительной и слабой. Принцип свободной торговли, доведенный до своего логического заключения, уничтожил бы ту монополию на щедрость природы, которая дает возможность людям неработающим жить в роскоши на счет “бедняков, принужденных трудиться”, – потому-то, так называемые, фритредеры и не решались требовать даже отмены таможенных пошлин, а стремились ограничить принцип свободной торговли просто отменой покровительственных пошлин. Пойти дальше значило бы встретиться со львом, выступить против “законных интересов”. В Великобритании идеи Тюрго и Кенэ нашли для себя почву, на которой они могли развиться тогда лишь в уродливой форме. Сила земельной аристократии только еще начинала находить некоторый противовес в растущей силе капитала, а труд не имел голоса ни в политике, ни в литературе. Адам Смит принадлежал к тому классу писателей, который всегда бывает склонен смотреть на вещи, признаваемые за существенные господствующим классом, глазами этого класса, да и будь иначе, так все равно до распространения образования и удешевления книг, он не был бы услышан. В тени абсолютного деспотизма бывает можно иногда пользоваться большей свободой мысли и слова, чем при управлении со значительным участием народа. И Кенэ, придворный лекарь и любимец властелина Франции, имел возможность в Версальском дворце доводить свои предложения, касающиеся свободной торговли, до их законного заключения в виде l’import unique в то время, как Адам Смит, будь он столь же радикален, едва ли бы мог найти досуг, чтобы писать свое “Богатство народов”, или средства, чтобы печатать его. Я не сужу Адама Смита, я лишь выясняю те условия, которые влияли на развитие известной идеи. Задача, которую поставил себе Адам Смит, – доказать нелепость и непригодность покровительственных тарифов, – в условиях его времени и места сама по себе была уже достаточно трудной; и даже видя, куда в сущности ведут провозглашенные им принципы, он, как благоразумный человек, желающий делать лишь возможное для его времени и поколения и знающий, что там, где он положит основание, другие люди в свое время воздвигнут здание, – все же мог бы сознательно не дать этим принципам дальнейшего развития. Во всяком случае очевидно, что именно то обстоятельство, что свободная торговля завела бы слишком далеко, является причиной того, что британские приверженцы свободной торговли (по имени) удовольствовались отменой покровительственной системы, и сократив девиз Кенэ: “Расчищайте дорогу и предоставляйте дела их собственному течению” в девиз: “Предоставляйте дела их собственному течению”, урезали у него самую важную половину. Один шаг вперед – требование отмены фискальных пошлин наравне с покровительственными – уже поставил бы их на опасный путь. Английские авторы, оправдывая сохранение фискального тарифа, намекают, что обращение к прямым налогам было бы невозможно без того, чтобы не побудить британский народ спросить себя о том, почему он должен содержать потомков королевских фаворитов и почему он должен платить проценты на огромные суммы, затраченные при прежних поколениях на более чем бесполезные войны. Но это не единственная причина. К системе прямых налогов нельзя было бы обратиться также потому, что защищать ее было бы невозможно без опасности для еще более важных “законных интересов”. Один шаг вперед вслед за отменой покровительственных пошлин, и британское движение в пользу свободной торговли целиком направилось бы против того фетиша, к которому целые поколения британского народа приучались относиться с таким же благоговением, как к Ковчегу завета, – против частной собственности на землю. Ибо частная собственность на землю в британском королевстве (за исключением Ирландии и Шотландских гор) была установлена не тем быстрым и легким путем, каким хотел установить ее Вилльям Эткинз на острове Крузо. Она вырабатывалась постепенно, как результат длинного ряда узурпаций и похищений. В глазах британского закона у британской земли есть в настоящее время только один собственник – корона, т.е. британский народ. Индивидуальные владельцы земли остаются еще в конституционной теории тем же, чем они были некогда на самом деле, – простыми арендаторами. Процесс, посредством которого они сделались фактически собственниками земли, состоял в том, что рента и налоги, которые они некогда должны были платить в виде вознаграждения за землю, заменены были косвенными налогами, а затем они владения свои увеличили еще путем захвата общинных земель приблизительно теми же самыми способами, какими некоторые лица того же класса захватили огромные пространства нашей собственной государственной земли. Полная отмена британского тарифа имела бы своим роковым следствием уничтожение большей части внутренних косвенных налогов и побудила бы таким образом ввести высокие прямые налоги, падающие не на потребление, а на владение. При этом неизбежно возник бы вопрос о той доле участия в этих налогах, какую должны нести владельцы земли, а вместе с ним и вообще вопрос о законности права собственности на британскую землю. Ибо налог с земельных ценности, как на надлежащий источник государственных доходов, указывают не только все экономические соображения; на него указывают и все британские традиции. Земельный налог в размере четырех шиллингов с фунта стерлингов арендной цены земли до сего времени еще взыскивается номинально в Англии; но будучи разложен согласно оценке, сделанной в царствование Вильгельма III, налог этот, в действительности, достигает немногим более одного пенни на фунт. При отмене косвенных налогов люди естественно обратились бы к этому налогу. Сопротивление землевладельцев возбудило бы вопрос о праве владения, и таким образом движение в пользу замены прямыми налогами косвенных неизбежно закончилось бы требованием восстановления британского народа в его природных правах. Вот почему принцип свободной торговли был урезан в Великобритании до уродливой “британской свободной торговли”, доктрины, которая при случае идет вразрез даже с со своими собственными основными положениями, которая за доказательством несправедливости и нецелесообразности всяких таможенных тарифов указывает на фискальный тариф, как на нечто такое, что по необходимости должно существовать. Выясняя, почему движение в пользу свободной торговли не пошло далее отмены покровительственной системы, я, понятно, отнюдь не желал бы сказать, что приверженцы свободной торговли сознательно руководились теми соображениями, которые приведены были нами. Мы определенно высказывали то, что во многих случаях, без сомнения, лишь смутно чувствовалось ими. Симпатии, предрассудки и антипатии того круга, в котором мы вращаемся, скорее всасываются нами, как бы с молоком матери, чем приобретаются путем рассуждений. А выдающиеся защитники свободной торговли, люди, руководившие общественным мнением и воспитывавшие его, принадлежали как раз к тому классу, среди которого сильны были чувства, препятствующие реформе, – к классу людей, имеющих образование и досуг. Где несправедливое деление богатства отдает плоды труда людям, которые не трудятся, там и классы общества, заправляющие органами общественного мнения и воспитания, – классы, к которым масса привыкает обращаться за советом и руководством, – должны обнаруживать крайнее нерасположение к борьбе против основной неправды, в чем бы она ни состояла. Это – неизбежно, ибо класс, обладающий богатством и досугом, и потому наиболее влиятельный и культурный, никогда не бывает классом, который терял бы от несправедливого распределения богатства, а наоборот, всегда оказывается классом, который (хотя бы и относительно) выигрывает от такого распределения. Богатство отождествляется с властью и уважением, а бедность – с подчиненностью и унижением. Потому, в обществе с несправедливым делением богатства класс, руководящий массой и служащий для нее образцом, хотя и может относиться с терпимостью к смутным обобщениям и невыполнимым предложениям, тем не менее встретит враждебно всякую попытку к обнаружению истинной причины общественных зол, ибо это обнаружение может вредить его превосходству. С другой стороны, класс, страдающий от этих зол, уже вследствие своего обездоленного положения является классом невежественным и невлиятельным, – классом, сознающим свое убожество и потому склонным принимать учения и усваивать предрассудки людей, стоящих выше его, а люди этого класса, выдающиеся по своим способностям, выдвигающиеся вперед, обыкновенно принимаются в ряды высшего класса, которому есть чем вознаградить их. Вот почему так долго держится общественная неправда, вот почему так трудно идти против нее. Когда господствовало рабство в Южных Штатах, то общественное мнение, слагавшееся не только под влиянием самих рабовладельцев, но также под влиянием церкви и школ, лиц свободных профессий и печати, было в такой мере настроено против всякого сомнения в законности рабства, что люди, никогда не владевшие и не собиравшиеся владеть рабами, готовы были преследовать и изгонять из своей Среды всякого, кто посмел бы, хотя бы одним словом, заикнуться против собственности на мясо и кровь; – даже готовы были, когда наступило время, выступить лично на поле битвы и жертвовать своей жизнью, защищая это “самобытное учреждение”. Даже рабы считали людей, добивавшихся отмены рабства, позором человеческого рода и готовы были вместе с прочими мазать их дегтем и валять в перьях. Рабство представляло из себя учреждение, в котором заинтересован был лишь немногочисленный класс людей; оно было, в сущности, настолько невыгодно даже для этого класса, что теперь, когда рабство отменили, едва ли бы нашелся из бывших рабовладельцев хотя бы один человек, который пожелал бы его восстановления, будь оно возможно. И тем не менее это учреждение не только господствовало над общественным мнением там, где оно существовало, но даже на Севере, где его не знали, проявляло такое влияние, что слово “аболиционист” долгое время считалось там синонимом “атеиста”, “коммуниста” и “поджигателя”. Введение паровых и сберегающих труд машин в Великобритании оказало такое влияние на развитие фабричной промышленности, что сделало для промышленных классов ничтожными все благодеяния от ввозных пошлин, создало силу капитала, способную бороться с господством землевладельческих интересов, и сконцентрировав рабочих в городах, придало им значение более важного политического фактора. Отмена покровительственной системы в Великобритании была выполнена вопреки оппозиции помещиков комбинацией двух элементов, капитала и труда, из которых каждый, сам по себе, был бы не в силах одержать победы. Но из этих двух элементов тот, который представлен был манчестерскими фабрикантами, обладал гораздо большим могуществом, чем тот, дух которого выразился в рифмах, направленных против Хлебных законов. Капитал являлся руководителем, организатором, источником денежных средств для агитации, и когда его цель была достигнута, тогда дальнейший прогресс движения в пользу свободной торговли встал уже в зависимость от роста той силы, которая, как независимый фактор, только лишь теперь начинает оказывать некоторое влияние на ход британской политики. Всякий шаг к отмене фискального тарифа уже не только усиливал бы оппозицию помещиков, побуждая присоединяться к ним владельцев городских и горнозаводских земель, но поставил бы в оппозицию тот самый класс, который был душой движения в пользу свободной торговли. Ибо капиталисты, – за исключением тех случаев, когда их прямые интересы оказываются в явном и сильном противоречии с интересами землевладельцев, как то было в Великобритании в вопросе и покровительственных пошлинах, – как класс, обыкновенно разделяют чувства, одухотворяющие собой класс землевладельцев. Даже в Англии, где деление между тремя экономическими категориями, – землевладельцами, капиталистами и рабочими, – выступает с большей ясностью, чем где бы то ни было, различие между землевладельцами и капиталистами представляется более теоретическим, чем реальным. Другими словами, землевладельцы обыкновенно бывают также капиталистами, а капиталисты обыкновенно бывают в известной мере, на деле или в мечтах своих, землевладельцами или бывают заинтересованы в выгодах землевладения при посредстве арендных договоров и закладных. Государственные долги и доходы, основанные на них, тоже со своей стороны являются фактором, могущественно содействующим поддержанию во всем “Доме изобилия” глубокой антипатии против всего, что может подвергнуть сомнению вопрос о происхождении собственности. В Соединенных Штатах проявляли свое действие те же принципы, хотя, вследствие различий в промышленном развитии, их комбинация была иной. Здесь интересами, которым нельзя было оказывать “покровительства”, были интересы земледельцеского класса, а длительный и могущественный класс промышленников был на стороне покровительственных пошлин. Но если интересы “земледелия” не были у нас так хорошо ограждены, как в великобритании, зато земельная собственность в Соединенных Штатах распределилась между большим числом лиц, и при быстром нашем росте большая часть существующего народонаселения заинтересована была в спекуляции на земельные ценности, в захвате земель ради обложения данью людей, которые еще должны были явиться. Таким образом частная собственность на землю была у нас, в сущности, даже сильнее, чем в Великобритании, и в то же время именно к людям, заинтересованным в ней, обращались, главным образом, противники покровительства. Ввиду таких обстоятельств в соединенных Штатах заметно было даже меньше расположения, чем в Великобритании, доводить принцип свободной торговли до его законных заключений, и свободная торговля представлялась нашему народу лишь в безжизненном виде “реформы таможенного тарифа”, не доросшей даже до требования “британской свободы торговли”.
Однажды мне случилось ехать в поезде вместе с духовым оркестром из Питтсбурга, возвращавшимся с какого-то празднества. Дирижер сидел на одной скамейке со мною, и между песнями, которыми они старались скоротать ночь, у нас с ним завязался разговор, начавшийся с политики и перешедший на тариф. Я не высказывал ему своих мнений и не оспаривал его, но предложил ему несколько вопросов относительно того, каким образом покровительство может благодетельствовать трудящимся. Его ответы, казалось, не удовлетворили и его самого, и он неожиданно обратился ко мне со словами: “Послушайте, сударь, могу ли я вам предложить вопрос? Я не желаю обижать вас, но мне хотелось бы прямо спросить вас. Вы фритредер? “Фритредер”. “Настоящий фритредер, который желает отмены тарифа?” “Да, настоящий фритредер. Я желал бы, чтобы торговля между Соединенными Штатами и остальным миром была столь же свободна, как между Пенсильванией и Огайо”. “Позвольте же мне вашу руку, сударь”, воскликнул дирижер, вскочив со своего места. “Я люблю исключительных людей”. “Братцы”, обратился он к некоторым из своих музыкантов, “вот человек, каких вы никогда не видали; это – настоящий фритредер и он не стыдится себя признавать им”. И в то время, как “братцы” жали мои руки, вероятно, также, как они жали бы руки “Живому скелету” или “Китайскому великану”, – дирижер продолжал: “верите ли, сударь, всю мою жизнь слышал я о фритредерах, и тем не менее вы – первый, которого я встречаю. Я видал людей, которых другие называли фритредерами, но когда наступала их очередь, они всегда отрекались от этого. Самое большее, что они допускали, сводилось к тому, чтобы понизить несколько тариф или несколько улучшить его. Но они всегда настаивали, что у нас должен быть тариф, и я стал верить, что настоящих фритредеров не существует или что они существуют только лишь в воображении”. Мой питтсбургский приятель, мне кажется, был в этом отношении истинным образчиком большинства американских граждан нашего поколения. Единственными фритредерами, которых они видели или слышали, были люди, склонные отрекаться от этого названия, или, по крайней мере, люди, утверждавшие, что мы всегда должны иметь тариф и восстававшие против сильных понижений тарифа. Что же удивительного, если заблуждения покровительственной системы продолжают расти, встречая лишь такое противодействие? Свободная торговля, низведенная до степени простой реформы таможенного тарифа, лишается всякой гармонии и красоты; ее нравственная сила утрачивается; ее способность к подавлению общественных зол уже не может быть обнаружена, и не может быть изобличена несправедливость и гнусность покровительства. “Международный закон Бога” превращается в простой фискальный вопрос, который говорит лишь уму, а не сердцу, который может быть чувствителен для кармана, а не для совести, и который не может вызвать энтузиазма, необходимого для борьбы с могущественными интересами. Когда соглашаются, что таможни должны быть сохранены и должны взиматься ввозные пошлины, тогда средний человек приходит к заключению, что этими пошлинами могли бы быть и покровительственные, или, по крайней мере, начинает мало смущаться ими. Когда говорят, что следует остерегаться слишком быстрого движения, тогда люди вовсе не выказывают склонности к движению. Такая защита свободной торговли отнюдь не может считаться способной вызывать разговоры, будить мысль и двигать вперед великое дело наперекор могущественной оппозиции. Половина истины обладает не половинной силой целой истины, и принижать такой принцип, как принцип свободной торговли, в надежде обезоружить оппозицию, значит ослаблять его способность находить поддержку в гораздо большей степени, чем ослаблять антагонизм, который он должен встречать. Принцип, который в чистом виде был бы постигнут народной мыслью, утрачивает свою силу, будучи затемнен уступками и изуродован компромиссами. Но ошибка, которую делают такого рода защитники свободной торговли, коренится глубже, чем в непонимании своего образа действий. Этими защитниками, в большинстве случаев, являются люди, опирающиеся в своих взглядах на бессвязное учение оскопленной политической экономии, преподаваемой в наших университетах, или на политические традиции “государственных прав” и “точного смысла”, ныне разбитые и бессильные. Они не представляют свободной торговли в ее красоте и силе, ибо сами не видят в ней ни силы, ни красоты. Они не имеют смелости в убеждении, ибо у них нет убеждений. Они имеют мнения, но этим мнениям недостает той могучей силы, которая бьет ключом из живого убеждения. Они видят нелепость и расточительность покровительства; замечают нелогичность доводов в пользу его, и это оскорбляет их чувство справедливости и истины; но они не сознают того, что свободная торговля означает собой освобождение трудящихся, уничтожение бедности, возвращение обездоленным их природного права. Так фритредеры сильно напоминают собой те газеты, которые умеренно борются с протекционизмом перед выборами и бывают тише воды, ниже травы во время выборов. Они относятся к тому, что они называют свободной торговлей, с таким же расположением, с каким некоторые добряки относятся к обращению евреев в христианскую веру. Они будут говорить, когда это вполне удобно, писать, присутствовать на митингах, есть обеды или же давать на дело немного денег, но они едва ли решатся когда-нибудь порвать со своей партией или потерять какой-нибудь избирательный голос.
Но человек, доведший принцип свободной торговли до его логических заключений, может поражать покровительство в самый корень. Он может дать ответ на всякий вопрос и отстранить всякое возражение, а в своем призыве он будет обращаться к самым сильным инстинктам и к самым надежным побуждениям. Он будет видеть в свободной торговле не простую фискальную реформу, а движение, которое имеет своей целью ничто иное, как уничтожение бедности, вместе с ее следствиями: пороком, преступлениями и нравственным падением, путем возврата обездоленным их естественных прав и реорганизации общества на началах справедливости. Он будет вдохновляться делом, ради которого стоит и жить, и умереть, и энтузиазм его будет передаваться другим. Правда, защита свободной торговли в ее полноте стала бы возбуждать противодействие интересов, несравненно более сильных, чем те, которые стоят на страже покровительственных тарифов. Но с другой стороны, она стала бы группировать у знамени свободной торговли силы, ез которых не может иметь успеха. А людям, желающим будить мысль, страшно не столько противодействие, сколько безучастие. Без противодействия нельзя вызвать того внимания, возбудить той энергии, которые необходимы, чтобы преодолеть косность, этот могучий оплот существующих злоупотреблений. Сосредоточить свои силы на вопросе, против которого никто не возражает, любая политическая партия может не более, чем пар в открытом сосуде достигнуть давления, необходимого для работы. Рабочие классы в Соединенных Штатах, составлявшие на выборах опору протекционистов, в настоящее время уже подготовлены к движению в пользу истинной свободной торговли. Ибо в течение нескольких лет они испытывали на себе такого рода воспитательные влияния, которые подрывали их веру в покровительство. Если они еще не поняли того, что покровительство не может помочь им, то они, по крайней мере, вполне уже сознали, что покровительство не помогает им. Они уже начинают замечать тот факт, что в самом общественном порядке заключается несправедливость, хотя и не могут хорошо понять, в чем она состоит. Они уже начинают, понемногу, приходить к сознанию, что для освобождения труда требуются радикальные меры, хотя и не могут сказать, какие именно. И вот, среди этой огромной массы, начинающей приходить в движение и искать выхода, быстро растет число людей, которые знают, в чем заключается эта основная неправда, – людей, которые видят, что в признании за всеми равного права на элемент, необходимый для жизни и труда, и только лишь в этом признании заключается надежда на избавление от общественной неправды. К людям такого рода я и желал бы в особенности обратить свою речь. Люди эти – закваска, которая может поднять все тесто. Уничтожение частной собственности на землю есть предприятие настолько великое, что на первый взгляд оно может представиться невыполнимым. Но эта кажущаяся невыполнимость обусловливается просто тем фактом, что общество не сосредоточивало еще своего внимания на справедливости и необходимости этой великой меры. Ее осуществление есть просто дело пробуждения мысли. Нет надобности много заботиться о том, чтобы люди вотировали известным образом. Важно, чтобы они думали известным образом. Но главным средством к развитию мысли является гласное обсуждение. А чтобы вызвать наиболее общее и решительное обсуждение какого-либо принципа, нужно воплотить его в конкретную форму и представить в виде практической меры так, чтобы люди, призванные вотировать, волей-неволей думали и говорили о нем.
Именно таким путем вступают всегда в сферу политического действия великие вопросы. Важнейшие политические битвы начинаются со стычек на аванпостах, не имеющих, в сущности, особого значения, и решаются обыкновенно в споре не из-за главного вопроса, а из-за какого-либо второстепенного или производного. Таким образом, вопрос о рабстве в соединенных Штатах получил практическое значение в политике при возникновении спора о распространении рабства на новую территорию и был окончательно решен в споре о разделе. Имея в виду известную цель, аболиционисты могли, конечно, относиться с презрением к предложениям республиканцев, тем не менее эти предложения явились средством к осуществлению того, что тщетно пытались выполнить прямым путем аболиционисты. Также и тарифный вопрос. Будет ли у нас покровительственный тариф или фискальный, в сущности, не имеет большого значения; ибо хотя бы отмена покровительства и усилила производство, тем не менее стремление к неравенству в распределении продолжало бы проявлять себя и вскоре нейтрализовало бы всю выгоду. Но что представляется, таким образом, неважным, как цель, обладает огромной важностью, как средство. Покровительство есть меньший разбойник, это правда, но оно имеет значение сторожевого и передового пункта для главного разбойника, является тем меньшим разбойником, которого нельзя захватить, не дойдя в борьбе до самой твердыни главного разбойника. Главный разбойник так хорошо укрепился, и люди с давних времен так привыкли к его вымогательствам, что было бы трудно подговорить их выступить против него. Но поддержав людей, занятых борьбой с этим меньшим разбойником, мы тем самым открыли бы легчайший способ к захвату главного разбойника и воодушевили бы на борьбу с ним010 , чтобы обеспечить за всеми свободное пользование способностью к труду и полное обладание его произведениями, необходимо обеспечить равенство прав на землю.
Собственность на землю так же мало можно защищать, как собственность на людей. Она является такой нелепостью, с политической точки зрения, такой гнусностью, с нравственной, и таким возмутительным извращением истинного права собственности, что ее можно было установить лишь силой и поддерживать лишь затемнением в народном сознании различия между собственностью на землю и собственностью на те предметы, которые суть результаты труда. Но лишь только выяснится это различие, – а его должно выяснить теперь полное обсуждение тарифного вопроса, – и судьба частной собственности на землю будет решена.
ГЛАВА ХХХ Заключение Один богатый господин, которого я некогда поддерживал сам и призывал других поддерживать на выборах в президенты, вообразив его демократом школы Джефферсона, опубликовал недавно письмо, призывавшее нас к защите броненосными укреплениями нашей береговой линии, дабы иностранные суда не явились к нам и не бомбардировали нас. Этот совет трусости имел соей, едва прикрытой, целью вызвать такой огромный расход государственных денег, что сделалось бы невозможным всякое сокращение налогов и через это была бы обеспечена на более долгое время за союзами промышленников возможность грабить под прикрытием тарифа. Совет этот прекрасно иллюстрирует всю низменность стремлений протекционизма, который понимает истинное достоинство Американской Республики и величие ее будущности так же мало, как материальные нужды огромной массы ее граждан – “бедняков, принужденных трудиться”. Хорошее гармонирует со всем хорошим, а зло всегда тяготеет к злу. Бокль в своей “Истории цивилизации” с полным основанием прилагает термин “покровительство” не только к системе ограждения при помощи тарифов, но и ко всему тому духу, который внушает неравенство, ставит на место благородного патриотизма ничтожное самолюбие и мелочную зависть и питает собой политику вражды и войн. Не случайно вышло то, что желая освободиться от излишка дохода, с целью предупредить требование отмены покровительственных пошлин, господин Тильден стал предлагать расходование денег на броненосные форты, а не на какие-либо общеполезные цели. Укрепления, военные суда и постоянные армии не только соответствуют целям протекционизма, требуя постоянных расходов и вызывая развитие класса людей, который видит в военных расходах собственную выгоду и счастье, но вполне гармонируют и с той теорией, которая учит нас, что наши интересы противоположны интересам других наций. Не стесняемая враждебными соседями, не запутанная в европейских спорах, наиболее могущественная из всех стран на земле по своему населению, Американская республика может отвечать лишь презрительным смехом на всякую мысль, будто она должна подражать вооружениям Старого Света, как она должна отвечать смехом на мысль, будто ее промышленность была бы уничтожена, если бы ее гавани открылись для мировой торговли. Величайшая из стран не должна ставить свою безопасность к зависимость от броненосных крепостей и панцирных судов, которые через несколько лет, благодаря прогрессу изобретений, превратятся в бесполезный хлам даже во время войны; лишь в своем народонаселении, в своем богатстве, в образовании, изобретательности и мужестве своего народа должна она видеть надежную опору для себя в трудное время. Ни одни народ на земле не решится без причины напасть на нее. И ни один не нападет на нее безнаказанно. Если мы будем вести когда-либо войну с другим государством, то это будет лишь война, затеянная нами самими. Достаточно могущественные, чтобы не бояться нападения, мы должны, однако, быть настолько справедливыми, чтобы не производить его. Открыв наши гавани для мировой торговли, мы обеспечим свою безопасность несравненно лу
