Цитаты из Мизеса с комментариями. (У Мизеса это маленький подпункт в его большом сочинении ( см. – Мизес, Людвиг фон (1881-1973) Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война
) Я же помещаю его в самом начале, так как считаю, что это самое важное. Только вместо слов Золотой стандарт я поставил бы «стандарт на драгметаллах и свободный рынок денег» ( см. – Список моих тем по ПОЛИТЭКОНОМИИ.
ИДЕАЛЬНАЯ МИРОВАЯ ДЕНЕЖНО БАНКОВСКАЯ СИСТЕМА ( ИМДБС ).
) Ротбард, провозглашая необходимость свободного рынка денег, стоит в этом отношении выше Мизеса. См. – ГОСУДАРСТВО И ДЕНЬГИ - КАК ГОСУДАРСТВО ЗАВЛАДЕЛО ДЕНЕЖНОЙ СИСТЕМОЙ ОБЩЕСТВА. Мюррей Ротбард
……….. 6. Планирование в кредитно- денежной сфере Золотой стандарт был международным стандартом. Он обеспечивал стабильность валютных курсов и представлял собой необходимое следствие режима свободы торговли и международного разделения труда. Поэтому все сторонники этатизма и радикального протекционизма изо всех сил старались его опорочить и требовали его отмены. Им удалось победить. (повидимому, здесь главная ошибка Мизеса : режим свободы торговли и международного разделения труда следствие Золотого стандарта, а не причина. Имеет ли эта ошибка принципиальное значение ? Да, имеет : борьба за свободу торговли не имеет смысла и шансов на успех, пока не восстановлен стандарт на драгметаллах и свободный рынок денег (см. –
В чём состоит главное НАДУВАТЕЛЬСТВО ?!
В чём главная ошибка Мизеса, Ротбарда и их последователей Хюльсмана, Салерно и других ?!
ИИММДБС провоцирует КОРРУПЦИЮ i prevrasheniyu vseh gosudarstv mira v marionetok NMP !
Кенэ: “Расчищайте дорогу и предоставляйте дела их собственному течению”.
Три главных метода ОБ-------КИ и ещё несколько вспомогательных !
Золотой стандарт под патронажем государства – это половинчатое решение, так как всегда имеется тенденция к его упразднению, что подтверждает следующее за этим комментарием высказывание Мизеса. – Ш. Э. ). Даже в лучшие дни либерализма правительства не оставляли попыток создать механизм легких денег. Общественное мнение не готово понять, что процент — явление рыночное и никакое правительство не в силах его ликвидировать. Все люди больше ценят буханку хлеба, которую можно съесть сегодня, по сравнению с той, которую можно будет получить через 10 или 100 лет. И пока это так, в любой экономической деятельности придется учитывать это обстоятельство. Даже в социалистическом государстве с этим придется считаться. В рыночной экономике величина процента тяготеет к величине разницы между оценкой будущих и наличных благ. Правда, эмитируя дополнительные бумажные деньги или создавая условия для расширения банковского кредита, правительства на короткое время могут понизить ставку процента. Действуя таким образом, они могут стимулировать искусственный бум и создать видимость процветания. Но рано или поздно такой бум неизбежно заканчивается кризисом и депрессией. Золотой стандарт сводил на нет все проекты государства в области легких денег. Проводить политику кредитной экспансии и при этом поддерживать золотой паритет, жестко зафиксированный законом, невозможно. Государству приходилось выбирать между золотым стандартом и политикой кредитной экспансии, в долгосрочной перспективе ведущей к катастрофе. Никакого крушения золотого стандарта не было. Во всех странах золотой стандарт был разрушен государством. Золотой стандарт столь же несовместим с этатизмом, как и принцип свободы торговли. Правительства отказывались от золотого стандарта, потому что хотели поднять внутренние цены и ставки заработной платы выше уровня мирового рынка, и потому что намеревались стимулировать экспорт и сдерживать импорт. В их глазах стабильность обменного курса валют была не благом, а недостатком[1]. Если страна захочет вернуться к золотому стандарту, для этого ей не понадобятся никакие международные соглашения или международное планирование. Любая страна — бедная или богатая, могучая или немощная — может в любой момент восстановить золотой стандарт. Требуется лишь одно условие — отказ от политики дешевого кредита и от девальваций как метода борьбы с импортом. Вопрос не в том, следует ли возвращаться к некогда существовавшему золотому паритету, от которого давно уже отказались. Такое решение, естественно, означало бы дефляцию. Но в силах любого правительства стабилизировать обменный курс между своей национальной валютой и золотом и в дальнейшем поддерживать его неизменность. Если не будет возврата к политике кредитной экспансии и инфляции, механизм золотого стандарта или золотовалютного стандарта опять заработает. Однако правительства всех стран не намерены отказываться от политики инфляции и кредитной экспансии. Все они продали свои души дьяволу легких денег. Для любого правительства огромное утешение знать, что в любую минуту можешь осчастливить своих подданных дешевыми деньгами. Ведь тогда общественное мнение свяжет возникший бум с нынешним правителем. Неизбежный спад придет потом и ляжет на его преемников. Это типичная политика après nous le déluge[128]. Лорд Кейнс, проповедник этой политики, говорит: «В долгосрочной перспективе мы все мертвы»[1]. К сожалению, почти все мы еще какое-то время будем живы. И мы обречены десятилетиями расплачиваться за продолжавшуюся несколько лет оргию легких денег. Инфляция по природе своей антидемократична. Демократический контроль — это бюджетный контроль. У правительства есть лишь один источник доходов — налоги. Без согласия парламента любое налогообложение незаконно. Но если у правительства есть другие источники дохода, оно может освободиться от парламентского контроля. ( думаю, что вера Мизеса в святость парламентаризма – это также его ошибка, проистекающая из того, что он просто не представлял, что можно изобрести что-то лучшее, см. – Проект Конституции Идеального Государства ( ПКИГ ).
). Когда война неизбежна, подлинно демократическое правительство обязано сказать стране правду: «Мы вынуждены воевать за нашу независимость. Бремя военных расходов ляжет на вас, сограждане. Вам придется платить более высокие налоги и, соответственно, сократить потребление». Но если правящая партия не хочет рисковать своей популярностью из-за высоких налогов, она прибегнет к инфляции. Прошло то время, когда большинство людей, облеченных властью, считали стабильность обменного курса валюты преимуществом. Девальвация национальной валюты стала регулярным средством ограничения импорта и конфискации иностранного капитала. Это один из методов экономического национализма. Сегодня мало кто мечтает о стабильном обменном курсе для своей страны. Всем кажется, что его стране приходится бороться с торговыми барьерами, возведенными другими странами, и все более масштабными девальвациями иностранных валют. Как же можно рискнуть пойти на разрушение собственных торговых стен? Некоторые защитники новой международной валюты верят, что золото непригодно для этой роли именно потому, что сдерживает кредитную экспансию. Их идея — это всемирные бумажные деньги, эмитируемые международными властями или международным эмиссионным банком. Каждая отдельная страна будет обязана поддерживать паритет своей национальной валюты с мировой валютой. Только мировое правительство будет иметь право осуществлять дополнительные эмиссии бумажных денег или разрешать мировому банку проводить политику кредитной экспансии. Таким образом, удастся обеспечить стабильность обменных курсов между различными местными валютами, сохранив при этом предполагаемые выгоды инфляции и кредитной экспансии. Однако в этих планах не учитывается следующий принципиальный момент. В каждом случае инфляции или кредитной экспансии есть две группы: тех, кто выигрывает, и тех, кто проигрывает. Кредиторы — проигрывают: их убытки и составляют прибыль должников. Но это еще не все. Самое зловещее свойство инфляции есть следствие того факта, что вызываемый ею рост цен и ставок заработной платы неравномерен для разных видов товаров и труда. Одни группы цен и заработной платы растут быстрее и до более высокого уровня, чем другие. Пока темпы инфляции растут, некоторые выгадывают от более высоких цен на продаваемые ими товары и услуги, в то время как цены на покупаемые ими товары и услуги еще стабильны или не выросли столь же сильно. Эти люди выгадывают, потому что им повезло с позицией. Для них инфляция — это хороший бизнес. Их выгоды образуются из потерь других групп населения. Потери выпадают на долю тех, кто продает товары и услуги, цены которых еще и не начинали расти, либо выросли не в той степени, как цены на то, что они покупают для собственного потребления. Два великих философа, Давид Юм и Джон Стюарт Милль, пытались сконструировать схему инфляционных изменений, в которой бы рост цен и заработной платы происходил одновременно и равномерно для всех товаров и услуг. У обоих ничего не получилось. Современная теория денег неопровержимо продемонстрировала, что такая неравномерность и неодновременность неизбежно сопутствуют любым изменениям количества денег и кредита[1]. В условиях системы всемирной инфляции или всемирной кредитной экспансии каждая страна будет стремиться к тому, чтобы оказаться в числе выигрывающих, а не проигрывающих. Каждая будет требовать как можно больше дополнительных бумажных денег или кредита для себя. Поскольку устранить отмеченные выше различия невозможно и найти справедливый принцип распределения не удастся, неизбежно возникновение конфликтов, улаживать которые мы не умеем. Густонаселенные бедные страны Азии, например, будут требовать распределения новых денег пропорционально численности населения, но такая процедура приведет к тому, что цены на производимое ими сырье будут расти быстрее, чем на покупаемые ими промышленные товары. Богатые страны будут требовать распределения пропорционально национальному доходу или товарообороту или чему-то в этом роде. Согласие в этом вопросе недостижимо. Любовь к миру и готовность избежать войны даже ценой самопожертвования делает честь французскому народу. Но вопрос стоял совсем иначе. Германия открыто готовила войну с целью окончательного уничтожения Франции. Намерения нацистов не вызывали ни малейших сомнений. В этих условиях единственно правильная политика заключалась в том, чтобы любой ценой сорвать планы Гитлера. Тот, кто при обсуждении франко-германских отношений отвлекался на проблемы евреев, тем самым предавал интересы собственного народа. Не имело значения, является Гитлер врагом или другом евреев. На кону стояла судьба самой Франции. Только то имело значение, а не желание французских врачей или лавочников избавиться от еврейских конкурентов. Именно антисемитизм был причиной того, что Франция вовремя не сорвала планы Гитлера, что она долго не замечала его приготовлений к войне, и, когда война уже разразилась, оказалась совершенно не готовой сражаться. Антисемитизм французов сослужил хорошую службу Гитлеру. В противном случае войны удалось бы избежать либо вести ее при куда более благоприятных условиях. Когда началась война, французские правые заклеймили ее как войну за интересы евреев, а французские коммунисты — как войну за интересы капиталистов. Непопулярность войны сковала действия руководства вооруженных сил. Это замедляло темп работ на военных заводах. С чисто военной точки зрения, ситуация в июне 1940 г. была не хуже, чем в первые дни сентября 1914 г., и лучше, чем в сентябре 1870 г. Гамбетта, Клемансо или Бриан не стали бы капитулировать. Не сделал бы этого и Жорж Мандель. Но Мандель был евреем, а потому не мог быть политическим лидером. Вот так случилось невероятное: Франция отреклась от своего прошлого, объявила еврейскими самые достойные страницы своей истории и провозгласила утрату политической независимости национальной революцией и возрождением истинного духа страны. Не только во Франции, но и по всему миру антисемитская пропаганда работала в пользу нацизма. Пагубность интервенционизма и его склонности к дискриминации проявилась в том, что множество людей утратили способность оценивать проблемы внешней политики как-нибудь иначе, кроме как с позиций своего желания силой закона избавиться от успешных конкурентов. Мечта избавиться от конкурентов-евреев ослепляла их настолько, что они забыли обо всем остальном — о своей национальной независимости, свободе, религии, цивилизации. Во всем мире были и есть пронацистские партии. Свои квислинги есть в каждой европейской стране. Квислинги командовали армиями, долгом которых было защищать страну. Вместо этого они постыдно капитулировали. Они помогали захватчикам и имели наглость называть свое предательство истинным патриотизмом. Нацисты имели союзников в каждом городе и в каждой деревне, где находился человек, жаждущий избавиться от конкурента-еврея. Тайным оружием Гитлера являются антиеврейские настроения многих миллионов лавочников и мелких торговцев, врачей и юристов, профессоров и писателей. Не будь антисемитизма этой войны бы не было. Лишь с его помощью нацисты сумели восстановить веру немцев в несокрушимость своих вооруженных сил и тем самым еще раз втянуть Германию в агрессию и борьбу за мировое господство. Только антисемитская ориентация французского общественного мнения помешала Франции остановить Гитлера, когда этого еще можно было добиться без войны. И только антисемитизм помогал немецким армиям в каждой европейской стране находить людей, готовых распахнуть перед ними ворота. Человечество дорого заплатило за антисемитизм. В 1918 г. немцы, будь у них выбор, выбрали бы демократию. Но события повернулись так, что им пришлось выбирать между двумя диктатурами: националистов и коммунистов. Не было третьей политической силы, готовой поддержать капитализм и его политическое следствие, демократию. Ни умеренные социалисты большинства и их союзник демократическая партия, ни католическая партия Центра не испытывали сочувствия к «плутократической» демократии и «буржуазному» республиканизму. Их прошлое и их идеологии не позволяли им встать на эти позиции. Гогенцоллерны лишились трона, потому что отвергли британский парламентаризм. Веймарская республика пала, потому что отвергла республиканские принципы, воплотившиеся во Франции в Третьей республике в период 1875—1930 гг. У Веймарской республики не было своего политического направления, кроме как лавировать между двумя лагерями, стремившимися к диктатуре. Правительство опиралось на тех, кто не считал парламентаризм самой удачной формой правления. Для них это был лишь паллиатив, мера, вынужденная экстренными обстоятельствами. Социалисты большинства хотели быть умеренными марксистами и умеренными националистами, националистическими марксистами и марксистскими националистами. Католики хотели соединить социализм и национализм с католицизмом, и при этом сохранить демократию. Подобный эклектизм обречен. Такая каша не способна привлечь молодежь. Они были обречены на поражение в любой стычке с решительным противником. Единственной альтернативой национализму была: неограниченная свобода торговли. Это направление никем в Германии даже не рассматривалось. Пришлось бы отказаться от всех мер Sozialpolitik, от государственного регулирования и давления профсоюзов. Все партии, считавшие себя противниками радикального национализма — социал-демократы и их сателлиты, а также коммунисты, партия Центра и некоторые крестьянские группы — напротив, были яростными приверженцами этатизма и гиперпротекционизма. Они были слишком зашорены, чтобы увидеть, что такая политика ставит Германию перед чудовищной проблемой автаркии. Они просто закрывали на это глаза. Не стоит переоценивать интеллектуальный уровень немецких масс. Но им хватало проницательности, чтобы видеть, что главной проблемой Германии является автаркия и что идею ее решения (пусть ложную) предлагают только националистические партии. И если все прочие партии избегали обсуждения этой опасности, националисты предлагали какое-то решение. А поскольку немцам был предложен только план завоевания мирового господства, они его и приняли. Никто не сказал им, что есть и другой путь. Марксистам и католикам не хватило ума хотя бы указать, что нацистский план покорения мира обречен на военное поражение; они опасались задеть самолюбие людей, уверовавших в свою непобедимость. Но даже если бы противники агрессии точно обозначили все опасности и риски новой войны, простой гражданин все равно отдал бы предпочтение нацистам. Потому что наиболее осторожные и тонкие нацисты говорили: у нас есть конкретный план спасения Германии; это очень рискованный план, и мы не в силах гарантировать успех. Но он хотя бы дает нам шанс, а все остальные вообще не представляют, что нам следует делать. Если будете плыть по течению, вы обречены; если пойдете за нами, есть хоть какая-то надежда на успех. Немецкие левые проводили не менее страусиную политику, чем левые партии Великобритании и Франции. С одной стороны, левые защищали всесилие государства и, соответственно, гиперпротекционизм; с другой, они игнорировали тот факт, что в мире автаркии Германия обречена на голод. Немецкие марксисты, сумевшие эмигрировать, гордились тем, что их партии сделали хотя бы попытку — пусть слабую и робкую — помешать перевооружению Германию. Но это лишь доказывало их непоследовательность и неспособность видеть реальность такой, как она есть. Тот, кто желает сохранить мир, должен бороться с этатизмом. Но левые поддерживали этатизм с не меньшим энтузиазмом, чем правые. Весь немецкий народ поддерживал политику государственного вмешательства в экономику, которая не может не привести к Zwangswirtschaft. Но только нацисты сделали выводы из того факта, что Россия может жить в состоянии автаркии, а Германия — нет. Нацисты победили, потому что им не противостояла партия сторонников laissez faire, т.е. рыночной экономики. 7. Иностранные критики нацизма Гитлер и его клика захватили Германию с помощью насилия, убийств и преступлений. Но немецкий ум был покорен доктринами нацизма гораздо раньше. Не насилие, а убеждение привели подавляющее большинство народа к вере в воинствующий национализм. Если бы борьбу за кресло диктатора выиграл не Гитлер, это сделал бы кто-нибудь другой. На пути к вершине ему пришлось затмить множество претендентов: Каппа, генерала Людендорфа, капитана Эрхардта, майора Папста, Форстрата Эшериха Штрассера и многих других. Гитлера не сдерживали никакие запреты, и потому он победил своих более подготовленных или более щепетильных соперников. Нацизм покорил Германию, потому что не встретил адекватного интеллектуального сопротивления. Он покорил бы весь мир, если бы после падения Франции Великобритания и США всерьез не взялись за борьбу с ним. Современная критика нацистской программы бьет мимо цели. Люди заняты второстепенными чертами нацистской доктрины. Они не доходят до полноценного обсуждения существа национал-социалистического учения. Причина проста. На фундаментальном уровне нацистская идеология не отличается от общепринятых социально-экономических идеологий. Единственная разница заключается в приложении этих идеологий к специфическим проблемам Германии. У современной «неортодоксальной» ортодоксии есть свои догмы: 1. Капитализм — это несправедливая система эксплуатации трудящихся. Он ущемляет интересы подавляющего большинства во имя выгоды незначительного меньшинства. Частная собственность на средства производства мешает всестороннему использованию природных ресурсов и техническому прогрессу. Прибыль и проценты — это дань, которую народным массам приходится платить классу праздных паразитов. Капитализм порождает нищету и с необходимостью ведет к войне. 2. Поэтому главная обязанность народного правительства — заменить власть капиталистов и предпринимателей системой государственного управления экономикой. 3. Установление потолков цен и минимума заработной платы либо с помощью правительственных декретов, либо через давление профсоюзов способствуют повышению уровня жизни потребителей и всех трудящихся. Это путь к полному освобождению масс (которое будет достигнуто только при социализме) от ярма капитала. (Отметим, кстати, что в конце жизни Маркс яростно отрицал эти идеи, но современные марксисты всецело их разделяют.) 4. Политика легких денег, т.е. кредитная экспансия, — полезный метод облегчения бремени, возложенного на трудящиеся массы капиталом, и повышения благосостояния страны. Эта политика никак не связана с периодически возникающими экономическими депрессиями. Экономические кризисы — зло, порождаемое нерегулируемым капитализмом. 5. Все, кто отрицает сформулированные выше утверждения и настаивает на том, что только капитализм по-настоящему служит интересам масс, и что только накопление нового капитала — единственный эффективный метод постоянного повышения благосостояния всех слоев общества, являются злонамеренными и ограниченными апологетами эгоистических интересов класса эксплуататоров. Не может быть и речи о возврате к политике свободы торговли, золотого стандарта и экономической свободы. К счастью, человечество никогда не вернется к идеям и политике XIX в. и викторианской эпохи. (Заметим, кстати, что марксизм и профсоюзное движение можно с полным основанием отнести к продуктам «XIX века» и «викторианства».) 6. Выгоды от внешней торговли связаны исключительно с экспортом. Для страны лучше всего быть независимой от любого импорта. (Правда, «прогрессисты» не в восторге от этой догмы и порой даже отвергают ее как националистическое заблуждение, но их политические действия продиктованы именно ею.) Эти догмы в равной степени разделяются сегодняшними британскими либералами и британскими лейбористами, с одной стороны, и нацистами, с другой. Не имеет значения, что британцы называют эти принципы продуктом либерализма и экономической демократии, а немцы, кстати, с куда большим основанием называют их антилиберальными и антидемократическими. И не так уж важно, что в Германии никто не волен высказывать мнения, отличные от нацистского официоза, тогда как в Великобритании диссидентов высмеивают как недостойных уважения глупцов. Здесь не место заниматься опровержением этих шести догм. Это задача для ученых трактатов, посвященных основным проблемам экономической теории, и она уже решена. Подчеркнем лишь, что тот, кому не хватает мужества или понимания для критики этих идей, не сможет оспорить выводы, сделанные из них нацистами. Нацисты также считают необходимым государственное регулирование экономики. Они также стремятся к автаркии для своего народа. Отличительная черта их политики в том, что они не желают мириться с неудобствами, которые создает для них такая же политика других стран. Они не согласны быть навеки «запертыми», как они говорят, в границах относительно перенаселенной территории, где производительность труда меньше, чем в других странах. Немецкие и иностранные противники нацизма проиграли интеллектуальную схватку с ним, потому что оказались в плену того же непреклонного и нетерпимого догматизма. Британские левые и американские прогрессисты мечтают о системе всестороннего регулирования экономики государством в своих странах, превознося советские методы управления экономикой. Отвергая немецкий тоталитаризм, они противоречат сами себе. Для немецких интеллектуалов отказ Великобритании от политики свободы торговли и золотого стандарта явился наглядным доказательством превосходства немецких методов и доктрин. Теперь они видят, как англосаксы копируют почти все аспекты их системы управления хозяйством. Они слышат, как видные граждане этих стран заявляют, что именно эту политику они будут проводить в послевоенный период. Отчего же, в связи со всем этим, нацистам не быть уверенными, что они были пионерами в деле построения нового и более совершенного экономического и социального порядка? Вожди нацистской партии и ее штурмовых отрядов являются бандитами и садистами. Но немецкие интеллектуалы и немецкие трудящиеся терпели их правление, потому что одобряли основы социальной, экономической и политической доктрин нацизма. Чтобы победить нацизм как таковой до того, как разразилась нынешняя война, и чтобы ее не допустить (а не просто, чтобы лишить власти подонков, которые захватили ее в современной Германии), нужно было изменить умонастроение немцев. Но сторонники этатизма не годятся для решения этой задача. Бесполезно заниматься поиском противоречий и непоследовательности в нацистских доктринах. Они действительно внутренне противоречивы и непоследовательны, но их основные ошибки характерны и для всех разновидностей современного этатизма. Чаще всего нацизму ставится в упрек непоследовательность его демографической политики. Нацистам указывают: когда, с одной стороны, вы жалуетесь на относительную перенаселенность Германии и на этом основании требуете дополнительного жизненного пространства, Lebensraum, но при этом проводите политику повышения рождаемости, вы противоречите сами себе. Но, с точки зрения нацистов, здесь нет никакой непоследовательности. Для них единственным средством борьбы с перенаселенностью является достаточная многочисленность немецкого народа, позволяющая воевать за расширение территорий, тогда как малые народы, страдающие от такой же сравнительной перенаселенности, слишком слабы, чтобы защититься. Чем больше солдат сможет поставить под ружье Германия, тем легче ей будет избавиться от проклятия перенаселенности. Исходная доктрина была ошибочна, но если не отвергнуть ее целиком, то трудно спорить со стремлением вырастить как можно больше пушечного мяса. Разоблачения деспотизма и звериной жестокости нацистов не достигали цели главным образом потому, что многие из критиков были склонны оправдывать советские методы. Поэтому немецкие националисты могли утверждать, что их противники — и иностранцы, и немцы — несправедливы к нацистам, когда осуждают их за то, что считают допустимым для русских. Они называют ханжескими и лицемерными нападки англосаксов на их расовые доктрины. Разве сами британцы и американцы, парируют они, соблюдают принципы равенства в сфере межрасовых отношений? Иностранные критики осуждают нацистскую систему как капиталистическую. В нашу эпоху фанатичного антикапитализма и восторженной поддержки социализма в глазах светского общественного мнения нет худшего клейма, чем обвинения в капиталистической ориентации. Но вот этого обвинения нацисты совсем не заслужили. В предшествующей главе мы видели, что Zwangswirtschaft представляет собой абсолютно социалистическую систему всестороннего государственного контроля над экономикой. Это правда, в Германии пока еще существует понятие прибыли. Некоторые предприятия даже получают куда большие прибыли, чем в последние годы веймарского режима. Но критики совершенно неверно оценивают значение этого факта. Действует система строгого контроля частных расходов. Ни один немецкий капиталист или предприниматель (директор завода) или кто бы то ни было не волен истратить на свои нужды больше, чем правительство считает приличествующим его рангу и заслугам перед народом. Избыток средств должен быть помещен на банковский счет или вложен в акции или облигации немецких корпораций, находящихся под полным контролем государства. Хранение больших денежных сумм на руках строго запрещено и наказывается как измена государству. Даже до войны отсутствовал импорт предметов роскоши из-за границы, а их производство внутри страны было прекращено. Никто не имеет права покупать больше продуктов питания и одежды, чем положено по карточкам. Арендная плата заморожена, мебель и другие предметы длительного пользования практически недоступны. До сравнительно недавнего времени туристы, желавшие провести отпуск в Швейцарии или Италии, имели право на приобретение ограниченного количества валюты. Нацистское правительство не запрещало гражданам посещение Италии, чтобы не вызвать гнев своих тогдашних итальянских друзей. Со Швейцарией была иная история. Правительство Швейцарии, уступив требованиям одной из важнейших отраслей экономики, добилось, чтобы частью платы за немецкий импорт из Швейцарии стали расходы немецких туристов. Поскольку общая сумма немецкого экспорта в Швейцарию и швейцарского экспорта в Германию жестко зафиксирована в двустороннем торговом договоре, немцам безразлично, как именно Швейцария распорядится суммами превышения экспорта над импортом. Суммы, выделяемые немецким туристам для поездок в Швейцарию, вычитаются из государственного долга Германии перед швейцарскими банками. Так что расходы немецких туристов оплачивали акционеры швейцарских банков. Немецкие корпорации не имеют права распределять прибыль среди акционеров. Объем дивидендов жестко ограничен и регулируется очень сложными нормативными актами. Утверждается, что это не создает заметных трудностей, потому что корпорации могут выпускать дополнительные акции. Это ошибочное мнение. Они могут выпускать дополнительные акции только на сумму прибыли, полученной в предыдущие годы, после уплаты налогов, но не распределенной среди акционеров. Поскольку частное потребление жестко лимитируется и контролируется государством, а весь неистраченный доход должен быть инвестирован, т.е., по сути дела, отдан в распоряжение государства, высокая прибыль — не более, чем утонченный метод налогообложения. Потребителям приходится втридорога платить за товары, а бизнес номинально прибылен. Государство получает деньги в форме налогов либо займов. И следует понимать, что в один прекрасный день все эти займы будут признаны недействительными. Многие годы немецкие предприятия не имели возможности обновлять оборудование. К концу войны активы корпораций и частных фирм будут состоять, главным образом, из изношенных машин и всевозможных сомнительных долговых обязательств правительства. Воюющая Германия проедает свой капитал, т.е. капитал, который номинально и внешним образом принадлежит ее капиталистам. Нацисты истолковывают отношение других стран к проблеме сырья как признание справедливости своих притязаний. Лига наций заявила, что существующее положение дел неудовлетворительно и ущемляет интересы наций, именующих себя «неимущими». В четвертом пункте Атлантической хартии[118], опубликованной 14 августа 1941 г., в которой главы правительств Великобритании и Соединенных Штатов провозгласили «некоторые общие принципы национальной политики их стран — принципы, на которых они основывают свои надежды на лучшее будущее для мира», говорится: «Соблюдая должным образом свои существующие обязательства, они будут стремиться обеспечить такое положение, при котором все страны — великие или малые, победители или побежденные — имели бы доступ на равных основаниях к торговле и к мировым сырьевым источникам, необходимым для экономического процветания этих стран». В мировой войне Римская католическая церковь находится над схваткой: католики есть в обоих воюющих лагерях. Папа имеет возможность наблюдать за конфликтом беспристрастно. Поэтому в глазах нацистов должно было иметь очень большое значение то, что Папа усмотрел истоки войны в «том холодном и расчетливом эгоизме, который стремится сохранить только для себя предназначенные в пользование всем экономические ресурсы и материалы, так что народам, менее обласканным природой, отказывают в доступе к ним» и заявил далее, что видел «признание необходимости участия всех в природных богатствах земли со стороны народов, которые в исполнении данного принципа относятся к категории дающих, а не получающих»[1]. Что ж, говорят нацисты, все признают, что наше недовольство обоснованно. И добавляют, что в мире, где тоталитарным странам грозит автаркия, компенсировать им ущерб можно только одним способом — провести перераспределение территориального суверенитета. На это часто возражают, что угроза автаркии, которой опасались нацисты, еще далека, что пока экспортная торговля Германии растет, и соответственно растет доход на душу населения. Такие возражения на немцев впечатления не производили. Они стремились к достижению экономического равенства, т.е. чтобы производительность труда в Германии была не ниже, чем в любой другой стране. Немцы вполне резонно указывали: уровень жизни трудящихся англосаксонских стран также сегодня намного выше, чем в прошлом. Тем не менее «прогрессисты» не считают этот факт оправданием капитализма, а вместо этого поддерживают требования о более высокой заработной плате и об устранении системы наемного труда. Несправедливо, говорили нацисты, отвергать немецкие притязания, когда никто не думает опротестовать равные притязания трудящихся англосаксонских стран. Самый слабый аргумент против нацистской доктрины выдвинули пацифисты: война ничего не решает. Однако невозможно отрицать, что сложившееся распределение территориального суверенитета и политической власти есть результат прошлых войн. Меч освободил Францию от власти английских королей и сделал ее независимой, покорил для белых Америку и Австралию и обеспечил автономию американским государствам. Кровавые битвы сделали Францию и Бельгию странами преимущественно католическими, а Голландию и Северную Германию — преимущественно протестантскими. Единство Соединенных Штатов и Швейцарии было достигнуто в результате гражданских войн. Против планов нацистской агрессии можно было привести два эффективных и неопровержимых аргумента. Во-первых, сами немцы сделали все возможное для создания ситуации, которую они же теперь расценивают как достойную сожаления. Во-вторых, война несовместима с международным разделением труда. Но «прогрессисты» и националисты не могли предъявить эти аргументы нацистам. Они сами не заботились о сохранении международного разделения труда; они сами призывали к государственному контролю над экономикой, что с необходимостью ведет сначала к протекционизму, а потом и к автаркии. Ложные нацистские доктрины не выдерживают критики с позиции здравой экономической теории, которую сегодня пренебрежительно называют ортодоксальной. Но тот, кто сам привержен догмам популярного ныне неомеркантилизма и призывает к установлению правительственного контроля над бизнесом, тот не сможет им ничего противопоставить. Фабианская и кейнсианская «неортодоксальность» привели к вынужденному признанию принципов нацизма. В области практической политики они сорвали все попытки создать общий фронт народов, которым угрожали притязания нацизма. Налоги необходимы. Но система дискриминационного налогообложения, принятая повсеместно под вводящим в заблуждение названием прогрессивного налогообложения доходов и наследства, не является одним из методов налогообложения. Скорее она представляет собой метод замаскированной экспроприации добившихся успеха капиталистов и предпринимателей. Какие бы доводы ни приводились в ее пользу, она несовместима с сохранением рыночной экономики. В лучшем случае ее можно рассматривать как средство, ведущее к социализму. Оглядываясь на эволюцию ставок подоходного налога от появления федерального подоходного налога в 1913 г. и до наших дней, трудно отделаться от ощущения, что вскоре он поглотит все 100% любого превышения размера заработной платы обычного человека. (Интересно получается. Самых способных предпринимателей обдирают, а ротшильд И рокфеллер делают деньги из воздуха благодаря ИИММДБС. – Ш. Э. ) Социалисты произвели семантическую революцию, изменив смысл слов на противоположный. В словаре их “новояза”, как его называл Оруэлл, есть термин “принцип однопартийности”. Этимологически слово “партия” происходит от существительного “часть”. Партия, не имеющая собрата, не отличается от своего антонима — целого; она тождественна ему. Партия, не имеющая собрата, не является партией, а принцип однопартийности по существу является принципом беспартийности. Это принцип п
18:06 25.04.2010
Но в наше время торжества этатизма все стало иначе. Этатистское государство по необходимости стремится к максимальному расширению территории. Блага, которыми оно может наделить своих граждан, увеличиваются прямо пропорционально размеру территории. Все, что может дать интервенционистское государство, более крупное государство может предоставить в большем объеме, чем меньшее по размерам. Привилегии тем ценнее, чем обширнее территория, на которой они имеют силу. Сущность этатизма в том, чтобы забирать у одной группы и наделять этим другую. Чем больше государство может отнять, тем больше в состоянии дать. Группы, патронируемые государством (государство патронируемое группами – вот ошибка Мизеса и Ротбарда ) , , заинтересованы в том, чтобы оно расширялось насколько возможно. Отсюда популярность политики территориальной экспансии. Народ начинает стремиться к завоеваниям не менее сильно, чем правительство. Любой повод для агрессии считается оправданным. Теперь люди признают лишь один аргумент в пользу мира: вероятный противник достаточно силен, чтобы отразить атаку. Горе слабым! В капиталистическом мире сырье покупают и продают, как любые другие товары. Не имеет значения, нужно ли их ввозить из-за рубежа или покупать внутри страны. Английский покупатель австралийской шерсти ничего не выигрывает оттого, что Австралия является частью Британской империи: ему приходится платить столько же, сколько платит немецкий или итальянский конкурент. Страны — производители сырья, которое не добывается в Италии или Германии, не пустуют. Там живут люди; и обитатели этих стран не горят желанием стать подданными европейских диктаторов. Граждане Техаса и Луизианы рады продавать свой хлопок любому, кто за него заплатит, но перспектива оказаться под пятой Италии или Германии их не привлекает. То же самое с другими странами и другими видами сырья. Бразильцы не считают себя приложением к своим кофейным плантациям. Шведы не согласны, что их железная руда оправдывает немецкие притязания. Да и сами итальянцы сочли бы датчан сумасшедшими, если бы те потребовали себе область в Италии, чтобы получить справедливую долю цитрусовых, красного вина и оливкового масла. Простое знакомство с западными методами производства, транспортировки и маркетинга ничем не смогло бы помочь отсталым народам. Они не располагали капиталом, требующимся для освоения всего этого. Западную технику имитировать не трудно. Но было почти невозможно трансплантировать умонастроения и идеологии, создавшие социальную, правовую, конституционную и политическую атмосферу, давшую жизнь этому современному технологическому прогрессу. Легче скопировать современный завод, чем окружающую обстановку, способствующую накоплению капиталов внутри страны. Новую промышленную систему породил новый дух либерализма и капитализма. Она стала следствием умонастроения, для которого удовлетворение нужд потребителей было важнее, чем войны, завоевания и сохранение древних обычаев. Главной отличительной особенностью развитого Запада была не техника, а моральная атмосфера, поощрявшая бережливость, образование капитала, предпринимательство, бизнес и мирную конкуренцию. Сегодня агрессивные войны популярны у тех народов, которые убеждены, что только победа и завоевание способны улучшить их материальное положение. В то же время, граждане страны, подвергшейся нападению, очень хорошо понимают, что должны воевать ради собственного выживания. Поэтому каждый человек в обоих воюющих лагерях горячо заинтересован в исходе сражений. В 1871 г. присоединение Эльзаса и Лотарингии к Германии никак не отразилось на доходах или богатстве среднего немца. Обитатели аннексированных территорий сохранили свою собственность. Они стали гражданами рейха и выбирали депутатов в рейхстаг. Немецкое казначейство собирало налоги на вновь приобретенных территориях. Но, с другой стороны, ему приходилось оплачивать управление этими землями. Так было в дни laissez faire. Старые либералы были правы, когда говорили, что ни один гражданин либеральной и демократической страны ничего не выигрывает от победоносной войны. Но в наше время, время миграционных и торговых барьеров, все по-другому. Политика иностранных правительств, отказывающих его стране в доступе к местам, в которых условия производства лучше, чем в его родной стране, причиняет вред каждому крестьянину, рабочему и служащему. Каждый труженик терпит ущерб, когда иностранцы устанавливают ввозные пошлины, затрудняющие сбыт его продукции. Если победоносная война разрушит торговые и миграционные барьеры, то материальное благополучие масс вырастет. Эмиграция части рабочих может облегчить давление на внутренний рынок труда. В новых странах эмигранты зарабатывают больше, а сокращение численности рабочей силы на внутреннем рынке обеспечивает повышение заработков и здесь. Устранение импортных пошлин увеличивает экспорт, а значит, и спрос на рабочие руки на внутреннем рынке труда. Фермеры бросают самые неплодородные земли и переезжают в страны, где хорошая земля еще свободна. Средняя производительность труда растет по всему миру, потому что сокращается производство при наименее благоприятных условиях в странах, откуда идет эмиграция, и увеличивается производство в странах с более благоприятными физическими условиями. Но, с другой стороны, наносится ущерб интересам рабочих и фермеров относительно малонаселенных стран. Для них тенденция к выравниванию заработной платы и доходов фермеров (в расчете на одного работника, обрабатывающего единицу земли), порождаемая условиями свободной миграции труда, ведет в ближайшем будущем к падению дохода, не важно, насколько благотворны будут более отдаленные последствия свободы миграции. Бессмысленно отрицать, что в сравнительно малонаселенных странах, прежде всего в Австралии и в Америке, существует безработица, и что иммиграция даст только рост безработицы, а не улучшение материального положения иммигрантов. Безработица как массовое явление всегда есть результат установления минимума заработной платы на более высоком уровне, чем установил бы свободный рынок труда сам по себе. Если бы профсоюзы не добивались так настойчиво увеличения ставок заработной платы выше уровня, который установился бы на свободном рынке, многие рабочие не страдали бы от длительной безработицы. Проблема не в том, что профсоюзы разных стран добиваются разных минимумов заработной платы, а в соотношении этого минимума с потенциальным решением самого рынка. Если бы профсоюзы не манипулировали ставками заработной платы, Австралия и Америка могли бы принять многие миллионы рабочих из других стран, и тогда произошло бы выравнивание заработной платы. В Австралии, Новой Зеландии и Северной Америке рыночные ставки заработные платы в промышленности и в сельском хозяйстве во много раз выше, чем в континентальной Европе. Причина этого в том, что в Европе до сих пор эксплуатируются бедные рудные месторождения, тогда как в заморских странах намного более богатые остаются неиспользуемыми. Европейские фермеры обрабатывают каменистые и малоплодородные почвы в Альпах, в Карпатах, на Апеннинах и в горных районах Балкан, они возделывают песчаные почвы Северо-Восточной Германии, тогда как миллионы акров несравнимо более плодородных почв остаются невозделанными в Америке и в Австралии. Всем этим людям не дают переехать в края, где их труд стал бы намного продуктивнее, и где они могли бы оказывать более ценные услуги потребителям. Эти рассуждения не означают, что следует открыть Америку и британские доминионы для немецких, итальянских и японских иммигрантов. В существующих условиях открыть порты для нацистов, фашистов и японцев было бы самоубийством для Америки и Австралии. С таким же успехом они могли бы просто капитулировать перед фюрером и микадо. Сегодня иммигранты из тоталитарных стран являются авангардом их армий, пятой колонной, вторжение которой сделает бесполезные все оборонительные усилия. Америка и Австралия могут сохранить свою свободу, цивилизацию и экономический порядок, только жестко перекрыв доступ на свою территорию подданным диктаторов. Но все это результат этатизма. В либеральном прошлом иммигранты приходили не как передовой отряд вторжения, но как лояльные граждане своей новой страны. Данное объяснение войны и национализма имеет отношение не только к вождям, но и к их последователям. По отношению к последним следует задаться вопросом: верно ли, что люди — избиратели, массы наших современников — сознательно отвергли либерализм, капитализм и свободу торговли, заменили их этатизмом (интервенционизмом или социализмом), экономическим национализмом, войнами и революциями, потому что предпочли терпеть опасности и нищету, а не жить в достатке, мире и процветании? Действительно ли они предпочли жить беднее, но при условии, что и все будут жить одинаково, чем вести более обеспеченную жизнь, когда вокруг есть люди богаче их? Действительно ли они выбрали хаос интервенционизма, социализма и бесконечных войн, прекрасно сознавая, что для них лично это означает бедность и лишения? Только человек, совершенно утративший чувство реальности, неспособный видеть и понимать, рискнет ответить положительно на этот вопрос. Очевидно, что люди отвергли либерализм и воюют с капитализмом, потому что верят, что интервенционизм, социализм и экономический национализм сделают их не беднее, а богаче. Социалисты никогда не говорили и не говорят массам: мы хотим снизить ваш уровень жизни. Протекционисты не обещают: импортные пошлины обернутся для вас материальным ущербом. Интервенционисты не расхваливают свою политику, акцентируя ее свойство понижать общее благосостояние. Напротив, все эти группы вновь и вновь настаивают, что их последователи добьются лучшей жизни. Люди поддерживают этатизм, потому что верят, что при нем заживут лучше. Они отвергают капитализм, потому что поверили, что этот строй отказал им в справедливой доле богатства. Основной посыл нацистской пропаганды в 1919—1933 гг. состоял в следующем: мировое еврейство и западный капитализм привели вас к нищете; мы дадим бой этим врагам и сделаем вас зажиточными. Немецкие нацисты и итальянские фашисты воюют за сырье и плодородные земли, и обещают своим сторонникам жизнь в богатстве и роскоши. Итальянский sacro egoismo[68] — это менталитет не идеалистов, а грабителей. Муссолини восхваляет жизнь в опасности, не ради нее самой, а как путь к богатой добыче. Сказав, что пушки важнее масла, Геринг пояснил, что в ближайшем будущем немцам придется ограничить потребление масла, чтобы иметь пушки для завоевания всех богатств мира. Если это и есть альтруизм, самоотречение или иррациональный идеализм, тогда образцовыми альтруистами и идеалистами были джентльмены из бруклинского синдиката убийц. В глазах сторонников аристократии достойно сожаления, что в результате этого продвижения к равенству и повышения уровня жизни масс последние играют все более активную роль в интеллектуальной и политической жизни. Они не только устанавливают художественные и литературные стандарты, но доминируют еще и в политике. Сегодня они располагают достатком и досугом, что дает им возможность играть решающую роль в общественных вопросах. Но они слишком недалеки, чтобы понимать смысл политики. Они оценивают все экономические проблемы в соответствии со своим положением в производственном процессе. Для них предприниматели и капиталисты, и даже большинство менеджеров — это просто бездельники, которых может заменить «любой, умеющий читать и писать»[5]. Массы исполнены зависти и обиды; они хотели бы конфисковать собственность предпринимателей и капиталистов, вина которых лишь в том, что они слишком хорошо служили интересам масс. Они совершенно неспособны видеть отдаленные последствия предлагаемых ими мер и поэтому разрушают источник собственного благополучия. Демократии ведут самоубийственную политику. Взбудораженные толпы требуют действий, которые противоречат интересам всего общества, в том числе их собственным. Они избирают в парламент коррумпированных демагогов, авантюристов и шарлатанов, расхваливающих идиотские панацеи. Демократия привела к восстанию внутренних варваров против разума, ответственной политики и цивилизации. Во многих европейских странах массы привели к власти диктаторов. Очень скоро они могут достичь успеха и в Америке. Грандиозный эксперимент с либерализмом и демократией явно идет к самоликвидации. Он породил наихудшую мыслимую тиранию. Радикальная реформа необходима не только для элиты, но и для спасения цивилизации и для блага самих масс. Доходы пролетариев, говорят сторонники аристократической революции, должны быть понижены; их труд следует сделать более тяжелым и однообразным. Рабочий должен так изматываться на работе, чтобы у него не оставалось сил на опасные мысли и действия. Его следует лишить права голоса. Политическую власть нужно закрепить за высшими классами. Тогда население станет безвредным. Люди будут крепостными, но при этом будут счастливы, услужливы и благодарны. Массы нуждаются в том, чтобы их жестко контролировали. Стоит дать им волю, как они становятся легкой добычей негодяев, рвущихся к диктатуре. Ради их же спасения необходима олигархическая, патерналистская власть лучших, элиты, аристократии. Кто несет ответственность за прискорбные события последних десятилетий? Может быть, это низшие классы, пролетарии, разработали новые доктрины? Вовсе нет. Ни один пролетарий не внес никакого вклада в антилиберальные теории. В корнях генеалогического древа современного социализма мы встречаем имя развращенного отпрыска одной из самых видных аристократических семей королевской Франции[71]. Почти все отцы социализма были членами верхнего среднего класса или образованными представителями свободных профессий. Бельгиец Анри де Ман, некогда радикальный социалист левого толка, ставший ныне не менее радикальным национал-социалистом, совершенно верно отмечает: «Если воспользоваться ошибочной марксистской терминологией, привязывающей каждую идеологию к какому-либо классу, то придется сказать, что социалистические и даже марксистские доктрины имеют буржуазное происхождение»[6]. Ни национализм, ни интервенционизм не являются порождением «низов». Это изобретение людей благополучных. Огромный успех этих доктрин, наносящих ущерб делу мирного общественного сотрудничества, а ныне сотрясающих основы нашей цивилизации, не имеет никакого отношения к активности низших классов. И уж определенно нет никакой вины на рабочих и фермерах. Авторами этих разрушительных идей были члены высших классов. Интеллектуалы не позаимствовали эти идеологии у низов, а, напротив, обратили их в эту веру. И если считать доминирование современных учений доказательством интеллектуального упадка, это никак не доказывает того, что высшие классы были покорены низами. Это доказывает лишь упадок интеллектуалов и буржуазии. Массы, именно в силу своей интеллектуальной серости и пассивности, никогда не создавали новых идеологий. Это всегда было прерогативой элиты. Когда либералы рекомендуют демократическое правление как единственное средство поддержания мира внутри страны и на международной арене, они, вопреки утверждениям некоторым критиков демократии, не оправдывают правления посредственностей, грубиянов, тупиц или отечественных варваров. Они стали сторонниками либерализма и демократии именно потому, что желают видеть в правительстве людей, наиболее подготовленных для этой задачи. Они полагают, что кандидаты, лучше всех подходящие для того, чтобы занять властные кабинеты, должны доказать свои способности, убедив своих сограждан, чтобы те добровольно доверили им управление государством. Они не сторонники воинственной идеи, разделяемой всеми социалистами, что доказательством квалификации является захват власти с помощью насилия или обмана. Ни один правитель, лишенный дара убеждать, не может долго оставаться у власти; способность убеждать — это непременное условие. Не стоит тешить себя иллюзией, что любое, даже самое лучшее правительство может сохранить власть без согласия общества. Если в нашем обществе перестанут появляться люди, способные сделать здравые принципы социальной жизни общепризнанными, цивилизация обречена вне зависимости от принятой системы правления. Неверно, что угроза миру, демократии, свободе и капитализму — это результат «восстания масс». Нет, это достижение ученых и интеллектуалов, отпрысков благополучных семей, писателей и художников, избалованных вниманием высшего общества. Во всех странах мира монархи и аристократы совместно с социалистами и интервенционистами сражались против свободы. Практически все христианские церкви и секты приняли принципы социализма и интервенционизма. Почти во всех странах духовенство относится к национализму благосклонно. И даже Римско-католическая церковь не является исключением, несмотря на всемирный характер католицизма. Национализм ирландцев, поляков и словаков в значительной степени является порождением духовенства. Самую активную поддержку французский национализм нашел в церкви. Не принесет успеха попытка избавиться от этого зла, возвратив к власти знатные и аристократические семьи. Самодержавие царей в России или Бурбонов во Франции, Испании и Неаполе не обеспечивало разумного управления обществом. Гогенцоллерны и прусские юнкеры в Германии, так же как правящие группы в Британии ясно продемонстрировали свою неспособность управлять страной. Если во многих странах правительством руководят люди никчемные и подлые, то лишь потому, что их выдвижение рекомендовали видные интеллектуалы; принципы, которыми они руководствуются во власти, были сформулированы теоретиками из высшего общества и одобрены интеллектуалами. Мир нуждается не в конституционной реформе, а в здравой идеологии. Ведь очевидно, что любая конституционная система может работать удовлетворительно, когда те, кто у стоит у кормила власти, не соответствуют масштабу задач. Проблема в том, чтобы найти подходящих людей. Ни априорные рассуждения, ни исторический опыт не могут опровергнуть основную идею либерализма и демократии, что главной предпосылкой правления является согласие управляемых. При отсутствии такого согласия ни великодушные короли, ни просвещенные аристократы, ни бескорыстные священники или философы не достигнут успеха. Чтобы надолго утвердить хорошую систему правления, для начала нужно убедить сограждан и предложить им здравую идеологию. Тот, кто вместо убеждения действует принуждением, насилием и запугиванием, доказывает лишь собственную несостоятельность. В долгосрочной перспективе большинство невозможно удержать в подчинении силой и угрозами. Если массы одобряют пагубную политику, дело цивилизации проиграно. Элита должна обеспечивать свое верховенство силой убеждения, а не с помощью карательных отрядов. В долгосрочной перспективе общественное сотрудничество и война несовместимы. Экономически самодостаточные индии ?видуумы могут воевать друг с другом, не опасаясь разрушить основы своего существования. Но война означает разрушение системы общественного сотрудничества и разделения труда. Поступательное развитие общества требует последовательного устранения войн. Нынешние условия международного разделения труда не оставляют места для войн. Великое общество всепланетного обмена товарами и услугами требует мирного сосуществования государств и народов. Несколько столетий назад возникла необходимость покончить с войнами между аристократией, правившей в различных районах и областях отдельных стран, чтобы создать условия для мирного развития внутреннего производства. Сегодня требуется достичь того же во всемирном масштабе. Уничтожение международных войн — это ничуть не более неестественная задача, чем та, которую удалось решить пять столетий назад, когда была обуздана воинственность баронов, или две тысячи лет назад, когда было изжито стремление грабить и убивать соседей. Если человек не сумеет устранить войны, человечество и цивилизация обречены. С истинно дарвинистской точки зрения следовало бы сказать: общественное сотрудничество и разделение труда являются главными инструментами человека в борьбе за выживание. Усиление этой взаимозависимости в направлении к охватывающей весь мир системе обмена существенно улучшило положение человека. Для поддержания этой системы необходим устойчивый мир. Таким образом, устранение войн — важный момент в борьбе человека за выживание. С политической точки зрения, разумеется, есть опасность, что люди так возбуждаются от высокопарной трескотни. Но политические деяния современного национализма невозможно объяснить или извинить шовинистическим опьянением. Они представляют собой результат холодной, хотя и неверной логики. К войне между народами, к кровавым битвам и разрушениям привели тщательно продуманные, хотя и глубоко ошибочные, построения, развитые в ученых книгах. По мнению их сторонников, социализм и интервенционизм, этатизм и национализм — не мифы, а учения, намечающие верный путь достижения их целей. Власть этих учений покоится на твердой вере масс, что, следуя им, они существенно улучшат свое материальное положение. Однако учения эти неверны; они исходят из ложных предпосылок, а их логика полна ложных силлогизмов. Те, кто видит ошибки в этих доктринах, правы, называя их мифами. Но до тех пор, пока они не сумеют убедить своих сограждан в несостоятельности этих учений, последние будут господствовать в общественном мнении, а политики и государственные деятели будут ими руководствоваться. Людям свойственно ошибаться. Им случалось заблуждаться прежде, они будут заблуждаться и впредь. Они жаждут успеха и прекрасно знают, что выбор неподходящих мер обречет их на неудачу. Людям нужны не мифы, а работающие доктрины, которые помогают выбрать подходящие меры для достижения поставленных целей. 2. Подъем пангерманизма Пангерманизм был творением интеллектуалов и писателей. Его непоколебимыми сторонниками были профессора истории, права, экономики, политологии географии и философии. Они приобщали к своим идеям студентов университетов. Выпускники сами начинали вербовать сторонников. В качестве школьных преподавателей (в знаменитых немецких Gymnasium и других образовательных заведениях этого уровня), в качестве адвокатов, судей, чиновников и дипломатов у них была масса возможностей делать свое дело. Все прочие слои населения какое-то время противились новым идеям. Они не хотели новых войн и завоеваний; им нравилось жить в мире. По пренебрежительному отзыву националистов, они были эгоистами, предпочитавшими наслаждаться жизнью, а не умирать. Распространенная теория о том, что инициаторами немецкого национализма были юнкеры и офицеры, крупные промышленники и финансисты, а также средние классы, противоречит фактам. Вначале все эти группы сильно противились притязаниям пангерманизма. Но сопротивление было безнадежным, потому что не имело идеологической базы. В Германии не осталось либеральных авторов. Поэтому националистически настроенные писатели и профессора легко победили. Очень скоро университеты и школы начали выпускать в мир молодежь, приверженную идеям пангерманизма. К концу столетия Германия почти единодушно стояла за пангерманизм. Немецкий национализм не выступает проявлением врожденной тевтонской жестокости или склонности к хулиганству. Он не является результатом особой крови или наследственности. Это не возврат правнуков к умонастроению своих предков, викингов: немцы не являются потомками викингов. Предками современных немцев были германские племена (не участвовавшие в набегах, нанесших последний удар античной цивилизации), славянские и балтские племена на северо-востоке и кельтские аборигены в Альпах. В жилах современных немцев немецкой «крови» меньше половины. Национализм скандинавов, истинных потомков викингов, совершенно иного рода и политические методы у них отличаются от немецких. Неизвестно, взяли бы шведы в нашу националистическую эпоху на вооружение методы нацистов, будь они столь же многочисленны, как сегодняшние немцы. Но совершенно определенно, что если бы немцев на земле было столько же, сколько шведов, они не заразились бы идеей завоевания мира. Немцы не изобрели ни интервенционизм, ни этатизм, неизбежно приводящие к национализму. Они ввезли эти доктрины из-за рубежа. Даже басню об арийцах, это самое заметное украшение немецкого шовинизма, изобрели не они. Нетрудно продемонстрировать фундаментальные ошибки, заблуждения и алогизмы немецкого национализма, если встать на твердую основу научной праксиологии и экономической теории и вытекающей из них практической философии либерализма. Но этатисты, пытающиеся опровергнуть основные утверждения пангерманизма и нацизма, совершенно беспомощны. Единственное последовательное возражение против доктрины немецкого национализма, которое они могут выдвинуть, состоит в том, что немцы ошибались, полагая, что могут подчинить себе весь мир. Их единственное оружие против нацизма — это вооруженный отпор. Отвергая немецкий национализм на том основании, что тот призывает к принуждению, этатист ведет себя непоследовательно. Государство всегда означает принуждение. Но если либерализм стремится максимально сузить сферу применения сдерживания и принуждения, то этатисты эти ограничения не признают. Для этатизма насилие — важнейший, по сути дела, единственный инструмент политики. Этатист считает приемлемым, что правительство Атлантиды использует вооруженных людей, т.е. офицеров таможенной и иммиграционной службы, чтобы помешать гражданам Туле сбывать свои товары на рынках Атлантиды или самим поработать на ее заводах. Но в этом случае у нас не оказывается логичных аргументов против планов правительства Туле сокрушить вооруженные силы Атлантиды и, таким образом, прекратить причинение ущерба гражданам Туле. И вот тогда у жителей Атлантиды остается единственный действенный аргумент — разгромить агрессора. В этом существенном вопросе легко разобраться, если сравнить социальный смысл частной собственности и территориального суверенитета. И частная собственность и территориальный суверенитет могут быть прослежены до некоего момента в прошлом, когда некто стал владельцем ничейной собственности или земли, либо силой отнял что-либо у предшественника, который получил титул собственности над ничейным имуществом. Никаких иных источников собственности закон и право не знают. Предположение о «легитимном» начале — это противоречие или абсурд. Сложившееся состояние дел обретает легитимность только в силу признания его другими людьми. Законность заключается лишь в общем согласии, что в дальнейшем случайное приобретение или насильственное завладение собственностью терпимы быть не могут. Люди договариваются, что во имя мира, безопасности и прогресса в будущем собственность может переходить из рук в руки только в результате добровольного обмена между сторонами, непосредственно участвующими в сделке. Такая договоренность, разумеется, включает признание всех происходивших в прошлом актов приобретения собственности, в том числе насильственных захватов. По сути, это декларация о том, что существующее распределение собственности, сколь бы произвольным образом оно ни возникло, должно уважаться как законное. Альтернативы не существует. Попытка установить справедливость посредством экспроприации всей собственности и полного перераспределения ведет к бесконечным войнам. ? (Если бы, например, суд присяжных решил экспроприировать все триллионы ротшильда и рокфеллера, то он был бы совенршенно прав с точки зрения этой Конституции, да и просто с точки зрения элементарной человеческой справедливости и здравого смысла. Но не потому, что необходимо экспроприировать всех капиталистов, как полагал Маркс. А потому, что все эти триллионы заработаны простым печатанием бумажек в неограниченных количествах, что вполне можно квалифицировать, как мошенничество, афёру и грабёж всепланетного масштаба. Кроме того, они сделаны на крови миллионов людей. А честные капиталисты – предприниматели – это самые полезные члены общества. Ш. Э.) Тот факт, что с помощью юридической логики можно проследить возникновение любой собственности из акта произвольного присвоения или насильственного захвата, в условиях рыночного общества теряет свою значимость. В рыночном обществе собственность утрачивает связь с возникновением собственности в далеком прошлом. Давние события, скрытые во тьме первобытной истории человечества, потеряли значение для нашей жизни. Потому что в свободном рыночном обществе потребитель, ежедневно принимая решение купить или воздержаться от покупки, тем самым решает, кто должен быть собственником и чем он должен владеть. Работа рынка ежедневно заново перераспределяет собственность на средства производства в пользу тех, кто знает, как их использовать на благо потребителя наилучшим образом. Только в чисто формальном и правовом смысле владельцы могут рассматриваться как преемники тех, кто присвоил или захватил. В сущности же, они являются мандатариями потребителей, которых законы рынка обязывают служить потребностям или прихотям потребителей. Рынок — это демократия. Капитализм — это торжество самоопределения потребителей. М-р Форд богаче м-ра Х, потому что лучше умеет угодить потребителям. ? Но в случае с территориальным суверенитетом все иначе. Здесь до сих пор имеет значение тот факт, что в далеком прошлом монгольское племя заняло Тибет. Если однажды в Тибете обнаружат ценные ресурсы, способные изменить к лучшему жизнь каждого человека на Земле, то возможность использовать это сокровище на благо мира будет зависеть от решения далай-ламы. Он верховный владыка этой страны; его суверенное право, установленное тысячи лет назад в результате кровавого завоевания, до сих пор остается высшим и исключительным. И столь неудовлетворительное положение может быть изменено только путем применения силы, войны. Поэтому война неизбежна; она есть ultima ratio[79]; и пока люди не обратятся к принципам либерализма, война останется единственным средством разрешения подобных конфликтов. Именно для того, чтобы сделать войны ненужными, либерализм рекомендует политику laissez faire, laissez passer, которая сделает политические границы безвредными. Либеральное правление в Тибете не станет никому препятствовать в попытках наилучшим образом использовать ресурсы страны. Чтобы избавиться от войн, нужно ликвидировать их причины. Необходимо свести деятельность правительства к охране жизни, здоровья и частной собственности, иными словами, к поддержанию функционирования рынка. Суверенитет не должен использоваться для нанесения ущерба кому бы то ни было, будь то гражданин страны или иностранец. В мире этатизма суверенитет ведет к катастрофическим последствиям. Каждое суверенное правительство располагает властью использовать свой аппарат сдерживания и принуждения для причинения вреда своим гражданам и иностранцам. Жандармы Атлантиды творят насилие по отношению к гражданам Туле. Туле мобилизует армию, чтобы напасть на Атлантиду. Каждая из стран называет другую агрессором. В Атлантиде говорят: «Это наша страна; на ее территории мы вольны делать что угодно; вы, в Туле, не имеете права вмешиваться». Из Туле отвечают: «Никаких прав нет у вас; когда-то вы завоевали эту страну; теперь вы используете свой территориальный суверенитет для дискриминации наших граждан; но мы достаточно сильны, чтобы силой оружия лишить вас этой возможности». В подобной ситуации остается лишь одно средство предотвращения войны: быть настолько сильным, чтобы никто не отважился на вас напасть. 4. Критика немецкого национализма Либерализм столь обстоятельно опроверг все аргументы национализма, причем задолго до того, как они были сформулированы, что дальнейшая критика стала излишней. Но планы немецкого национализма следовало бы признать неосуществимыми даже без учета всех возражений либерализма. Просто-напросто неверно, что Германия достаточно сильна, чтобы покорить весь мир. Более того, неверно, что даже в случае успеха она сумела бы его удержать. Германия создала поразительно мощную военную машину, тогда как все остальные страны глупо пренебрегли необходимостью позаботиться об обороне. Тем не менее Германия слишком слаба, даже с учетом союзников, чтобы воевать со всем миром. Заносчивость пангерманистов и нацистов покоилась на необоснованном расчете на то, что можно будет по очереди выигрывать войны с изолированными странами. Они не учли возможности того, что эта угроза заставит остальные страны объединиться и выступить единым фронтом. Бисмарк достиг успеха, потому что ему удалось разбить сначала Австрию, а потом Францию, в то время как остальной мир сохранял нейтралитет. Он был достаточно умен, чтобы понять, что успех достался ему в силу чрезвычайно удачного стечения обстоятельств. Он не рассчитывал, что судьба всегда будет столь благосклонна к его стране, и охотно признавал, что страх перед коалицией, cauchemar des coalitions, лишал его сна. Пангерманисты были менее дальновидны. И в 1914 г. возникла коалиция, которой так опасался Бисмарк. То же самое произошло и в наши дни. Результаты Первой мировой войны ничему не научили Германию. Ниже, в главе, посвященной антисемитизму, мы увидим, какую уловку использовали нацисты, чтобы извратить смысл этого урока. Поскольку все принимают эти факты как бесспорные, люди могут вести дискуссии; они могут говорить друг с другом; они пишут письма и книги, пытаются доказать или опровергнуть. В противном случае общественное и интеллектуальное сотрудничество между людьми было бы невозможным. Мы даже не в состоянии вообразить мир, населенный людьми с несовпадающими структурами логики или со структурой логики, отличной от нашей. Но в XIX в. этот бесспорный факт был поставлен под сомнение. Маркс и марксисты, и прежде всего «пролетарский философ» Дицген, учили, что мышление определяется классовым положением мыслителя. И мышление порождает не истину, а «идеологии». В контексте марксистской философии это слово означает насмешку над эгоистичными интересами социального класса, к которому принадлежит мыслящий индивид. Поэтому обсуждать что-либо с людьми из другого социального класса бесполезно. Нет нужды опровергать идеологии с помощью логики и рассуждений; они должны быть разоблачены указанием на классовые позиции и социальное происхождение их автора. Поэтому марксисты не обсуждают достоинств физических теорий; они ограничиваются разоблачением «буржуазного» происхождения физиков. Ни марксистский, ни нацистский полилогизм никогда не шли дальше деклараций о том, что логическая структура сознания связана с классовой или расовой принадлежностью. Они никогда не пытались точно показать, в чем именно пролетарская логика отличается от буржуазной, или арийская логика — от еврейской или британской. Недостаточно огульно отвергнуть теорию сравнительных издержек Рикардо или теорию относительности Эйнштейна на основании чуждого расового происхождения их авторов. Необходимо прежде всего разработать систему арийской логики, которая не совпадала бы с неарийской. Потом нужно шаг за шагом проанализировать две соперничающие теории и показать, какие звенья рассуждений в них верны с неарийской точки зрения, но совершенно неприемлемы для арийского ума. И, наконец, следует объяснить, к чему приведет замена неарийских элементов теории на арийские. Но ничего из этого никто никогда не пытался, да и не смог бы, проделать. Болтливый сторонник расизма и арийского полилогизма, профессор Тирала, ни словом не обмолвился о разнице между логикой арийской и неарийской. Полилогисты — марксистского, арийского или любого иного толка — никогда не вдаются в детали. У полилогизма есть своеобразный метод расправы с оппозиционными идеями. Если его сторонникам не удается разоблачить чуждое происхождение оппонента, его просто объявляют предателем. Марксисты и нацисты знают лишь две категории неприятелей. Чужаки — представители непролетарских классов или неарийской расы — заблуждаются, потому что они чужаки; оппоненты пролетарс
