Каролин Эльячефф. «Затаённая боль.» Это французский психоаналитик, ученица Ф. Дальто и Лакана. Впервые я прочитал эту книгу несколько лет назад, когда ещё не был знаком с термином ЮЮ и не знал, что ЮЮ существует во Франции с 1949 года. Вследствие неосведомлённости я думал, что это Мракобесие процветает только в Израиле. Теперь я понимаю, что щупальцы ЮЮ пронизали весь Запад. Сейчас я прочитал эту великую книгу ещё раз, уже обладая этим знанием. И вот, с высоты этого знания, решил прокомментировать её. Во первых, хочу подчеркнуть тот очевидный для меня факт, что в любой области Науки из всех дипломированных специалистов, занимающихся Наукой, только мизерная часть достойна звания Учёного, так как истинная Наука – это Искусство. К этому должно быть призвание ! Из того факта, что кто-то запомнил какое-то количество учёных слов и ловко ими манипулирует, ещё не следует, что он занимается Наукой. Каролин Эльячефф - Психоаналитик от Б-га. Что же происходит ? Она прикладывает все усилия, чтобы вытащить ребёнка с Того света и действительно добивается этого. А потом, когда дело доходит до суда, вся её великая работа перечёркивается одним росчерком пера ! То есть, впечатление такое, что специально принимается решение, противоречащее разуму и всякому здравому смыслу. В Израиле – это 100 % ! Почему так ? Ответ прост : потому что конечная и истинная цель ЮЮ – это не помощь детям, а делание денег на детских жизнях и держать под тотальным контролем всё население ! Почему же вначале они позволяют выводить ребёнка из депрессии, а потом намеренно загоняют его в депрессию ? Ответ прост : потому что, если ребёнок умрёт сразу, то это потерянный материал для бизнеса ( торговля человеческими органами ). Грудной ребёнок для этой цели ещё не годится, он должен ещё подрасти. Конечная цель – отнять ребёнка вообще ! О методике отъёма детей у родителей так, чтобы при этом создавалось впечатление помощи детям, я писал в моих предыдущих темах ( см. – Список моих тем о ЮЮ.
Список моих тем об уничтожении израильских детей государством Израиль.
). Главная ошибка Каролин Эльячефф и других честных психотерапевтов состоит в том, что они исходят из предпосылки : намерения государственной службы опеки всегда хорошие. Нормальному, культурному человеку, у которого не атрофированы человеческие чувства : сочувствия, сострадания, желания помочь ближнему при возможности, представляется, что по другому и быть не может. Я же на собственном горьком опыте и на опыте тысяч других людей, пострадавших от этих служб, убеждён, что дело обстоит прямо противоположным образом : их цель ( тех, кто создал ЮЮ ) совсем не помощь детям, а бизнес на детских жизнях. Почему нельзя было пригласить Каролин Эльячефф на слушание в качестве эксперта ? И почему она сама не подала прошение в суд об этом ? Почему она не может подать ходатайство об ускорении дела или обжаловать приговор ? Она пишет в предисловии –
«Дамы засыпают меня вопросами, чтобы уяснить мою позицию как психоаналитика, и в частности -детского психоаналитика. Мне несложно понять их требование, которое полностью совпадает с моим: психоаналитик, работающий с детьми любого возраста, ничем не отличается от психоаналитика, пользующего взрослых. Если психоаналитик имеет дело с совсем крошечными детьми, которые попадали под опеку служб социальной помощи вследствие семейных и социальных драм и проявляют симптомы соматических и психических расстройств, врач ни в коем случае не должен нарушать следующих правил: психоаналитик никогда не вмешивается в реальную жизнь и в юридические решения, которые принимают соответствующие учреждения в отношении ребенка. Врач не имеет права видеться с ребенком вне лечебных сеансов и в местах его временного проживания. С другой стороны, персонал яслей, направляющий ребенка на лечение к психоаналитику, не должен испрашивать у него «советы» по воспитанию ребенка. Роль психоаналитика - не соболезновать, не утешать, не исправлять, а помочь выявить и символизировать, то есть обозначить причину страдания. Психоаналитик не может изменить прошлого и не должен стараться в реальном смысле модифицировать будущее.» Повидимому, главная цель этого экзамена : удостовериться, что она действительно придерживается такой позиции. Мне такую позицию понять трудно. Повидимому, если бы она настаивала на своём участии в судебном процессе, её не приняли бы на эту работу. Психоаналитики и психотерапевты уже приучены : нельзя соваться не в свои дела, иначе останешься без работы. Так же, как и журналисты : они отлично знают, каких тем касаться запрещено.
ГЛАВА 4 МУКИ ОЖИДАНИЯ ...Ведь ты, друг милый мой, имея отца - так пусть и сын то ж скажет твой! Вильям Шекспир, Сонет 13. (Перевод ММ. Чайковского) Если правда слишком горькая, ее выблевывают. ЖюльенГрин Во Франции сто пятнадцать тысяч детей находятся в ведении служб социальной помощи. Из них сорок семь тысяч детей доверили этим службам сами родители. И шестьдесят восемь тысяч они воспитывают по решению суда. 20% от общего количества детей, опекаемых социальными службами (то есть двадцать три тысячи), фактически покинуты своими родителями и отношения с ними почти полностью прерваны. Но только семь тысяч семьсот из них имеют юридическое право быть усыновленными, однако далеко не все они обретают приемных родителей. ( Даже если предположить, что эта статистика абсолютно верна, в чём я сомневаюсь, то этот факт - «Но только семь тысяч семьсот из них имеют юридическое право быть усыновленными, однако далеко не все они обретают приемных родителей.» невозможно объяснить только «медлительностью и небрежностью правосудия и прочих институтов.» ( см. далее ). Гораздо естественней выглядит объяснение, что создание ЮЮ ставило своей целью не помощь детям, а бизнес на детских жизнях. При этом ещё необходимо выяснить, что это за родители, которые усыновляют этот мизерный процент детей. Остальные же дети, повидимому, ждут своей очереди для продажи на разбор на органы. )
Покинутые дети оказываются в трагической ситуации. И дело не только в том, что их помещают в дома ребенка или в ясли. Они способны перенести даже то, что их покинули, а после этого не усыновили (потому 141
что усыновление - вовсе не единственное решение в данном случае), если только этим детям помогут пережить свалившиеся на них испытания. Самое мучительное для таких детей - это неопределенность, которая разрушительным образом сказывается на их жизненной энергии, их статусе и судьбе. Последствия подобного тягостного ожидания известны только тем людям, которые ежедневно общаются с этими детьми. Всех дружно умиляет «радость обретения», которую испытывает ребенок, попадая в постоянную или временную приемную семью. Но при этом необходимо оказывать самую безотлагательную терапевтическую и социальную помощь тем покинутым детям, которых отвергли родители и которые впадают в такое отчаяние, что «отвергают самих себя» и даже перестают расти, хотя и отваживаются еще тянуться к людям, несмотря на переполняющие их страх и разочарование. Мне тоже понадобилось время, чтобы осознать пагубные результаты мучительного ожидания и неопределенности, на которые обрекают этих покинутых детей. Я слишком доверяла профессионалам, которые посылают детей ко мне на консультации, чтобы допускать, что Служба социальной помощи детям и судебные органы не стремятся всеми силами защищать права и интересы детей (как бы это ни показалось вам наивным).
Не имея специального юридического образования, я уже в процессе работы должна была изучать законы, чтобы грамотно и доходчиво объяснять детям, что такое «отказ от ребенка», рождение под буквой «X», семейный совет, полное усыновление, о чем говорится в статье 350 и т.д. Была еще одна причина, которая мешала мне внимательно следить за всеми юридическими процедурами. В то вре- 142 мя как психотерапия, интерпретируя состояние ребенка, обязательно учитывает его актуальную жизнь (что иногда делаю и я), психоанализ, по моему мнению, никоим образом не опирается на реальность, а обращен к прошлому ребенка, как бы он ни был мал. Слушая сообщения нянечек, я вылавливала в них информацию, которая могла высветить что-то значительное в истории ребенка. Но одновременно я, конечно, «переживала» все процедурные проволочки вместе с ребенком - в той мере, в какой он выражал свои страдания. Психоаналитик не вмешивается в реальные отношения ребенка с его окружением, даже если семья или воспитательное учреждение пытаются оказать на него давление и вовлечь в свои взаимоотношения с детьми. Когда я работала с яслями Ан-тони, это давление было минимальным, потому что там понимают функции психоаналитика. Наиглавнейшая обязанность психоаналитика -«принять сторону ребёнка». А это исключает прямое вмешательство и контакты с представителями администрации. Только поработав с детьми, я поняла, что нарушения, которыми они страдают, тесно связаны с неопределенностью их сегодняшнего положения и ближайшего будущего. Эта неопределенность внушает им надежду на то, что - несмотря ни на что - они снова вернутся к своим настоящим родителям, вместо того чтобы распрощаться с ними навсегда и готовиться к новой жизни. Занимаясь с детьми долгие месяцы, а то и годы, я вместе с ними переживаю состояние полной беспомощности перед нашими судами, их небрежностью и безразличием (или упрямой убежденностью, что - независимо от контекста - ребенку всегда будет лучше со своими биологическими родителями) и убеждена, что это нельзя обходить 145 молчанием, даже если в моей повседневной практике я стараюсь не выходить из своей роли. Если психоаналитик претендует на то, чтобы занимать определенное место в обществе, он должен выступать не от имени или вместо ребенка, а на его стороне и предавать гласности те печальные результаты, к которым приводит неопределенное социальное положение его пациентов. Мне представляется, что если я промолчу и не буду свидетельствовать в защиту ребенка, я стану соучастницей негодной практики. Когда родители отказываются от детей, это ужасно, но с этим ничего не поделаешь, и дети могут преодолеть этот разрыв, особенно если им помочь. Но нельзя мириться с медлительностью и небрежностью правосудия и прочих институтов. ( Вдумайтесь господа : можно ли объяснить эти цифры статистики, приведённые выше медлительностью и небрежностью правосудия и прочих институтов. Гораздо естественней выглядит объяснение существования намеренной злой воли. Цитирую Игорь Друзь - «Но особенно способствуют глобализаторам организации «третьего сектора». Сети т. н. НПО («неправительственных» организаций), таких, как Фонд Сороса, Британский Совет, коалиция «антиспидовских» структур, опутали весь мир. Они организовывают «цветные» революции, способствуют наплыву экономически невыгодных и культурно чуждых иммигрантов, проповедывают «секспросвет», педерастию в самых солидных учреждениях многих стран, что ведет к вырождению и вымиранию населения. Автор этой статьи совсем недавно лично видел изданные на прекрасной бумаге методички для гомосексуалистов, где их учили грамотно пиариться, лоббировать свои интересы в органах власти, умножать свои ряды, и ни в коем случае не каяться в своем образе жизни, адресованные депутатам и работникам аппарата украинского парламента.Если бы МБФ «Международный Альянс по ВИЧ/СПИД в Украине», издавший эти брошюры, действительно боролся против СПИДа, то он должен был бы пытаться сократить группу риска – педерастов, которые болеют СПИДом примерно в 13 чаще, чем в среднем по стране. А вовсе не способствовать расширению их больных рядов такими книжками, а тем самым и расширению эпидемии. Все происходит точно по Оруэллу: в его книге «1984″ «министерство мира» занимается военной агрессией, здесь «антиспидовские» организации работают над распространением эпидемии СПИДа. Но зазомбированный телеящиком народ редко замечает противоположностей декларируемых и реальных целей подобных структур. Тем более, что эзопов язык подобных методичек, обосновывающий, например, «необходимость» пиар-компаний педерастических групп «необходимостью борьбы с гомофобией» делал эти противоречия не слишком заметными для внешних. Десятки наименований этих книг и брошюр 21 октября этого года бесплатно раздавали всем желающим не где-нибудь, а Верховной Раде Украины на «информационной ярмарке НПО». Помимо рекламы педерастии, там же раздавали материалы, проповедующие ювенальную юстицию, противозачаточные средства, «терпимость» к наплыву иммигрантов, легализации наркотиков. Книги, в которых рассказывалось о том, что любить мальчиков, это нормально, а порицать это явление – болезнь, с инструкциями ведения пиар-кампании для таких типов раздавались в разгар всколыхнувшего Украину «дела педофилов», где обвиняемыми в изнасилованиях детей в Артеке выступают народные депутаты Украины. «Ярмарка» была хорошо воспринята публикой Верховной Рады, кроме весьма небольшой группы православных работников аппарата и журналистов, словом и делом выразивших протест. Сей поучительный случай иллюстрирует несколько ракурсов нашей печальной действительности: – НПО бесстыдно растлевают народ; – власть в общем и в целом у них под каблуком; – народ одурманен и потому молчит; – но: НПО пока не контролируют Церковь. Православная Церковь с ее все более усиливающимся информационным и организационным ресурсом резко противостоит наступлению глобального Содома. На Западе этому сопротивляется здоровая часть католиков, на Востоке – мусульмане. У последних многое получается успешно: благодаря их усилиям стало понятно, что где нет «антиспидовских» организаций, там нет и СПИДа.» ) Любая ошибка непростительна (ни в реальной жизни, ни в символической), если мы имеем дело с ребенком, особенно до шести лет, родившемся в стране, которая взяла на себя обязательства защищать его, в том числе и от его собственных родителей. Я не знаю, нужно ли менять законы, защищающие права несовершеннолетних, но я уверена что неукоснительное выполнение этих законов и исключение необоснованных отсрочек при принятии решений самым благотворным образом скажутся на детях: дни, месяцы, а зачастую и годы по-разному воспринимаются взрослыми и детьми, которые живут в ожидании решения своей участи. Даже для детей одного возраста время протекает совершенно по-разному, если один из них живет в спокойной семейной обстановке, а другой существует лишь благодаря надежде завязать узы любви, чтобы не только выжить, и жить. Если ребенок не учится чему-то в положенное время, особенно если он не начинает своевременно гово- 144
рить, отставание в развитии ребенка может оказаться уже необратимым. Даже когда условия его жизни вполне благополучны (он обеспечен всем необходимым и внимательным уходом), его неуверенность в своем завтрашнем дне мешает ему гармонично развиваться и порождает в нем страх, отчаяние, приступы бессильного гнева. Дети, которые воспитываются в приемных семьях или детских учреждениях, также могут развиваться вполне успешно, если только они знают, что останутся в них надолго. Боль, которую причиняет разрыв семейных уз еще до того, как они упрочились, травмирует этих детей на всю жизнь. Для того, чтобы несовершеннолетний ребенок получил право быть усыновленным, требуется: чтобы его родители или семейный совет дали согласие на его усыновление; или чтобы он стал воспитанником государства; или чтобы он получил статус покинутого ребенка (статья 3501 Гражданского кодекса), если его родители не проявляют к нему никакого интереса в течение года. «Родители, которые не поддерживали необходимых отношений с ребенком ради сохранения семейных связей, признаются незаинтересованными в своем ребенке», — гласит знаменитая статья 350. То есть изредка посылаемая ребенку почтовая открытка, денежный перевод или нерегулярные телефонные звонки недостаточны «для сохранения семейных связей». Законодатели идут еще дальше: «Словесного отказа родителей дать разрешение на усыновление их ребенка или ничем не подтвержденного намерения снова забрать ребенка в семью 145 недостаточно для отклонения ходатайства о признании ребенка покинутым». ` Статья 350 Гражданского кодекса гласит: «Ребенок, взятый на воспитание частным лицом, благотворительной организацией или Службой социальной помощи детям, и чьи родители проявляли себя незаинтересованными в течение года, предшествующего подаче ходатайства о признании ребенка покинутым, может быть признан покинутым судом высшей инстанции.. .>> В настоящее время дети, родившиеся под буквой «X», должны ждать три месяца, чтобы перейти под полную опеку государства и получить право быть усыновленными приемными родителями. По мнению законодателей, такой срок дает возможность родителям, отказавшимся от ребенка, изменить свое первоначальное решение, особенно если оно принималось под давлением. В этом конкретном случае речь идет, на мой взгляд, не об «отказе» от ребенка в юридическом смысле слова: женщинам предоставляется право рожать детей анонимно, и эта анонимность распространяется и на их детей. Можно ли в этой ситуации желать, чтобы родители отказались от первоначального решения и признали ребенка? Можно ли считать такое важное решение окончательным сразу же после того, как оно было заявлено? По своему опыту я знаю, что даже в тех случаях, когда мать после трехмесячных размышлений все-таки признавала ребенка, она все равно не могла его растить и в конце концов отказывалась от него. Но эта проблема требует, естественно, глубокого изучения. Катрин Бонне, автор книги «Дар любви. Роды под буквой "X"» взяла на себя смелость разыскать, выслушать и записать исповеди женщин, рожающих своих детей анонимно. Относясь с сочувствием к этим женщинам, Катрин Бонне тем не менее требует, чтобы их дети сразу же после появления на свет получали право быть усыновленными приемными родителями. У каждой из этих женщин — свои драматические причины скрывать сам факт рождения ребенка. Они знают, что не смогут его воспитать, не подвергая его жизнь опасности. И для них было бы гораздо 146 лучше и спокойнее знать, что их ребенок сразу после рождения попадает в хорошую приемную семью. Но даже самые благие пожелания этих женщин должны рассматриваться с точки зрения интересов ребенка. Отвечают ли их пожелания этим интересам? Если признать, что дома ребенка, ясли и социальные службы лишь временно заботятся о ребенке — в ожидании его усыновления приемными родителями, то тогда для ребенка гораздо лучше сразу же после появления на свет обрести приемную семью. Однако и в этом случае и в яслях, и в приемных семьях новорожденному следует объяснить, в каких условиях он родился, каков его статус и что его мать — ради его будущего — пожелала, чтобы его воспитала другая семья (ведь анонимность распространяется лишь на его идентичность). Так и делается в тех детских учреждениях, где к этой проблеме относятся с тонким пониманием. Любящие и понимающие приемные родители не должны скрывать, что ребенок разлучен с родной матерью. И даже если они благодарны этим женщинам за то, что получили возможность усыновить их ребенка, сам ребенок должен знать, что у него были настоящие, биологические родители, с которыми он распрощался навсегда. Разве для ребенка не было бы лучше, если бы это неизбежное прощание происходило в момент фактического расставания с матерью - при условии, что ребенку сразу же обеспечат замечательный уход и выразят словами все то, что он чувствует и переживает? А главное, заверят, что хотя он больше не увидит родившую его мать, его ждет приемная семья. На примере Флер, Зое, Оливье и других детей вы видели, что переходный период, во время которого ребенок готовится к долгожданной встрече с приемными 147 родителями, может оказывать свое терапевтическое воздействие. Если спустя три месяца и один день ребенок, которому был обеспечен наилучший уход, переходит жить к приемным родителям, с ним будет все в порядке. Но если ребенку так не повезло, что трехмесячный срок, данный на раздумья его биологическим родителям, истекает в июле, а семейный совет соберется только в сентябре (ничего не поделаешь: каникулы!) — ожидание его продлится целых шесть месяцев! А может случиться — у семейного совета, избираемого на три года, истекает мандат, и вновь избранному совету понадобится время, чтобы «войти в курс дела». А если ребенок легко или серьезно болен, то будут дожидаться его полного выздоровления, хотя его болезнь в данном случае — лишь признак того, что он исчерпал свои силы и — для выздоровления — нуждается в стабильных семейных узах. Служба социальной помощи детям — не магазин игрушек, где на выбор предлагаются только красивые, белокожие и здоровые новорожденные! Есть ведь еще и ВИЧ-инфицированные новорожденные, чьи анализы со временем становятся отрицательными. На мой взгляд, имея дело с такими детьми, семейные советы (видимо, из-за недостаточной осведомленности) занимают еще более осторожную и выжидательную позицию, чем специалисты, хотя приемные семьи в таких случаях обязательно информируются. Учреждения, стоящие на страже прав ребенка, должны первыми неукоснительно выполнять свои обязательства, особенно при соблюдении сроков, определенных для вынесения судьбоносных для ребенка решений. И я очень сожалею, что Всемирная Декларация прав ребенка ничего не говорит по этому поводу. 148 Для детей, которые поначалу официально признаны, последующие колебания и неспособность их родителей принять решение — давать или не давать согласие на усыновление их ребенка приемной семьей — оборачиваются месяцами, а то и годами мучительного ожидания. Для детей, и без того уже травмированных пусть даже не узаконенной, но фактической разлукой с родителями и ощущением своей покинутости. И хотя закон предоставляет таким родителям год (как максимальный срок) на размышления, судьбу ребенка решают с такими проволочками, что на деле большая часть усыновляемых детей — старше двенадцати лет, в то время как 60% из них поступили в детские учреждения, не достигнув и трех лет! Что же происходит с такими детьми во время этого бесконечного и мучительного ожидания? Как сказывается оно на их психике и развитии? Об этом я расскажу вам в двух следующих историях. Речь в них идет о реальных детях, с которыми мне довелось работать.
АНЖЕЛА И СЕМЬ КАШТАНОВ Анжела — законное дитя двадцатилетних супругов-иностранцев. Она родилась в предместье Парижа. Когда поступила в ясли, ей было тринадцать месяцев. Как можно понять, мать Анжелы — при выходе из роддома - оказалась в полном одиночестве, без мужа и даже без документов. Ее приютила подруга, проживавшая в самовольно занятой квартире. Через девять месяцев после рождения Анжелы эта так называемая подруга сама приходит в социальную службу и передает Анжелу под ее опеку, утверждая, что мать Анжелы выслали из Франции, когда девочке было два месяца. Уезжая, она поручила ребенка подруге. После этого «подруга» ни разу не явилась на назначенные ей встречи - словом, бесследно исчезла. Три месяца спустя (Анжеле уже год) в социальную службу заявляется еще одна «подруга» и уверяет, что первая подруга поручила ей заниматься Анжелой. Она говорит также, что знает отца Анжелы, который живет где-то под Парижем. Социальная служба обращается в суд по делам несовершеннолетних. И через месяц судья официально предписывает поместить Анжелу временно в ясли: ее родители не объявляются, а «подруга» выселена из квартиры, которую она самовольна занимала. И вот в возрасте тринадцати месяцев Анжела поступает в ясли. Своего отца она никогда не видела, а с матерью рассталась, когда ей было всего два месяца. 151
Можно сказать, что физически она здорова. Но при этом она не способна передвигаться, не умеет держать бутылочку с питанием, брать предметы в руки, совсем не умеет играть. Через две недели после поступления в ясли физическое состояние девочки резко ухудшается (диарея, рвота, потеря веса). Это продолжается три недели, после чего девочка постепенно восстанавливает утраченное здоровье и вес, но совершенно не понимает, что с ней происходит. «Подруга» приходит навестить девочку, но не может с ней повидаться. Случилось так, что в это же время к маленькой соседке Анжелы пришла мама, и вот какую реакцию это вызвало у Анжелы: она наделала под себя, вся «закрылась», начала рыдать — и будет плакать затем несколько дней. Юридическая машина той порой запущена. Полиции поручено разыскать родителей Анжелы. Только через восемь месяцев социальной службе сообщили, что не нашли никаких официальных подтверждений того, что мать Анжелы была выслана из Франции. Что касается ее отца, то у него были проблемы с французским правосудием, но поскольку он попал под амнистию, полиция потеряла его следы.. Ни отец, ни мать не проявляли ни малейшего интереса к своему ребенку. По закону их дочь должна быть официально объявлена «покинутой» — чтобы получить право быть удочеренной приемными родителями. Но социальная служба добивается зачем-то учреждения государственной опеки над Анжелой, а в этом случае она не может немедленно обрести приемную семью и снова должна чего-то ждать. Но чего?.. Анжеле исполнилось уже два года и два месяца, когда Супрефектура сообщила социальной службе, что ее мать не высылалась из Франции, а сама добровольно 152 отбыла на родину. Начались новые поиски матери, которые опять оказались безуспешными. Бесконечное ожидание, в котором жила Анжела, длилось еще больше двух лет. И когда, наконец — после многочисленных отсрочек - было принято решение, по которому Анжела признавалась покинутым ребенком и получала право обрести приемных родителей, ей было уже четыре с половиной года! В ясли Анжела поступила в возрасте тринадцати месяцев. К тому времени уже одиннадцать месяцев она жила брошенной родителями. И понадобилось еще три года, чтобы принять, наконец, решение, определившее судьбу этой девочки. Впервые я увидела Анжелу, когда ей было три года. Меня попросили заняться ею, поскольку в свои три года она знала всего несколько слов и совсем не умела строить предложения. Когда я с ней встретилась, ходатайство о признании ее «покинутой» уже находилось на рассмотрении, поэтому я сказала Анжеле, что скорее всего она никогда больше не увидит своих биологических родителей. И родители у нее будут — приемные. Я объяснила ей разницу между временной приемной семьей, в которой она проводит каникулы (Анжеле очень хотелось, чтобы эта семья ее и удочерила - она потом мне об этом скажет) и будущей приемной семьей, с которой она познакомится, как только семейный совет подыщет ей такую семью. Два месяца спустя — после летних каникул, которые Анжела провела в своей временной приемной семье, она разговаривала уже гораздо лучше: выражала свои мысли с помощью коротких фраз, охотно повторяла услышанные от взрослых выражения и подражала нянечкам, ухаживающим за младенцами. 153 Придя ко мне после каникул, она первым делом разрезала ножницами соску от бутылочки и начала заполнять ее заранее заготовленными кусочками пластилина. На меня она не обращала никакого внимания. Как раз в эту пору одна из подружек Анжелы по яслям обрела приемных родителей, которые дали ей новое имя. С этого дня Анжела стала называть всех маленьких девочек только по имени, которое дали родители ее подружке. Нужно признать, что Анжела по сути самостоятельно вела свой собственный психоанализ. Разговорилась она только к концу курса. Уже на втором занятии я попросила ее приносить мне камушек — как символическую плату за сеансы. И «камень» был одним из первых слов, которые она научилась произносить. Она никогда не забывала принести свой камушек. Но понадобилось несколько сеансов, чтобы убедить ее расстаться с ним. Так важно было для нее открытие, что ей может что-то принадлежать. Но раз уж приходилось расставаться с этим камушком, она сама укладывала его в мой ящик, а потом без конца проверяла, лежит ли он на месте. Анжела по собственному усмотрению направляла свои сеансы. А я лишь изредка вмешивалась, чтобы сообщить ей, как я ее понимаю. Она соглашалась с моими пояснениями. Мне казалось, что она оживляет свое прошлое и еще доясельную жизнь. В этом ее прошлом на тесном, замкнутом пространстве мелькало много разных людей и было очень много расставаний. Она сама демонстрировала передо мной эволюцию своего физического развития, вплоть до проснувшегося в ней сейчас любопытства к особенностям своего пола. 154 Сеанс за сеансом, из отдельных эпизодов, я восстанавливала историю ее семьи, объясняла ей ее юридический статус. Я старалась быть предельно понятной, опиралась только на факты и не допустила ни малейшей критики ни в адрес ее родителей, ни «подруг» ее матери, ни самой социальной службы, наконец. Она осознала цвет своей кожи и поначалу сочла себя «некрасивой»: она пыталась понять, почему — вопреки всем ее надеждам - ее так и не удочерила семья, в которой она проводила каникулы. Убедившись, что эта семья не станет для нее приемной, она порвала альбом с фотографиями этих людей. Затем Анжела решила, что она «красивая». Она вообразила, что где-то живут ее чернокожий папа и белокурая мама. Но они не знают, как она их заждалась. Когда для нее нашли, наконец, приемную семью, она стала очень словоохотливой и делилась со мной своими тревогами: должна ли она, придя в свою новую семью, снова стать грудным «младенцем» или может оставаться такой, какая она есть; должна ли она полностью забыть свое прошлое или нет. Она попросила сделать ей очень короткую стрижку. И во время следующего сеанса нарисовала сначала «безымянного человечка», а потом папу, который «дает ему имя». Все долгие месяцы ожидания Анжела пыталась рисовать «маму». Что-то у нее не получалось, и она рисовала «маму» снова и снова. А еще она рисовала какие-то незаконченные домики. И странные человеческие фигурки — не успев нарисовать, она разрезала их пополам. За несколько минут до первой встречи с приемными родителями (ей было тогда уже четыре с половиной года) Анжела «не выдержала» и зарыдала от волнения. Но встреча все-таки состоялась и прошла вполне благополучно. 155 Придя на прощальный сеанс, Анжела принесла мне привычный уже камушек и еще семь каштанов. Она сама их старательно пересчитала и сказала: «девять». Я спросила ее: «У твоих приемных родителей кожа каштанового цвета?» И она ответила «да», хотя позже я узнала, что ее удочерила белокожая семья. Мой вопрос был, конечно, не очень уместным. Но я долго старалась понять, что означают эти ее семь красивых каштанов, увенчанных белыми шапочками. Быть может, это был просто ее прощальный подарок. А может, укладывая в мой ящик камушек с каштанами и прощаясь со мной, Анжела прощалась и со своим прошлым, которое анализировала вместе со мной? Прощалась она и с многочисленными временными матерями, коричневыми и белокожими, которые помогли ей восстановить свою личность. ЛЕА ЖАЖДА РОДИТЕЛЬСКОЙ ЛЮБВИ Леа — самая младшая в семье. Ее старший брат живет с родителями, а сестра — в специнтернате. И брат, и сестра Леа находятся под наблюдением воспитательных учреждений. Их отец работает, а мать — нет. Она алкоголичка, страдающая депрессией. Ее уже не раз помещали в психиатрическую лечебницу. Будучи беременной Леа, мать вообще не обращалась к врачам. При рождении Леа весила всего 1980 граммов, что совсем немного. Сразу после рождения Леа на три недели была помещена в больницу. Мать Леа вышла из роддома через шесть дней после родов. Две недели спустя она навестила дочку в больнице, но в день ее выписки за Леа никто не приехал. Больница обратилась к судье по делам несовершеннолетних, который распорядился временно поместить ребенка в ясли, куда Леа прибыла в возрасте пяти недель. Родителей оповестили о том, где находится их дочь. Но они никак на это не отреагировали. Три недели спустя социальная служба поехала к родителям. Дома застали одну мать, которая отказалась признавать свою дочь. Она сделала и другие необходимые в данном случае заявления. Хотя по закону даже признание ребенка вовсе не означает, что родители проявляют и нему 157 должный интерес. Впоследствии ни отец, ни мать ни разу не придут в социальную службу, куда их будут неоднократно приглашать. И ни разу не навестят свою дочь в яслях. В конце концов представители социальной службы, которым родители Леа отказывались открывать дверь, дважды попросту надавливали ее посильнее и входили в их квартиру, чтобы выяснить с ними все вопросы. Мать каждый раз говорила: «Раз взяли, то и оставляйте ее себе». Она не желала видеть свою дочь и говорить с ней, «чтобы не страдать». По ее словам, ей уже тяжело досталось помещение в интернат старшей дочери. Когда Леа исполняется четыре с половиной месяца, судья по делам несовершеннолетних вызывает мать Леа, но та снова отказывается даже говорить о своей дочке. Судья, тем не менее, испрашивает ее согласие на то, чтобы Леа удочерили приемные родители, и ее мать готова дать его немедленно, но для этого требуется также согласие и присутствие отца. Сотрудница социальной службы пытается добиться свидания с обоими родителями, но ей понадобится четыре месяца, чтобы застать, наконец, родителей дома. Мать снова заявит, что не желает даже слышать о Леа, от которой она отказалась еще до родов. А отец скажет, что сомневается в своем отцовстве. Затем отец является в службу социальной помощи, где говорит, что хочет видеть дочь и категорически возражает против удочерения Леа приемными родителями, ссылаясь на то, что не получал никаких уведомлений и даже не знал, что его дочь помещена в ясли. И он пригрозил жене, что бросит ее, если она не заберет Леа домой. Больше этого отца никто не видел. Леа исполнилось десять месяцев, и сотрудники яслей обращаются ко мне за консультацией, так какде- 158 вочка развивается каким-то странным «цикличным» образом. На протяжении нескольких недель она — живая и динамичная, а затем становится грустной, некоммуникабельной, и у нее часто случается рвота. Когда Леа было еще семь месяцев, сотрудницы социальной службы и воспитательница рассказали ей, что им никак не удается встретиться с ее родителями, чтобы выяснить их намерения. Леа очень тяжело перенесла этот разговор. Как только речь зашла о ее родителях, она горько зарыдала и плакала все время, пока с ней говорили. После этого она успокоилась с большим трудом и еще несколько дней оставалась подавленной, часто требовала к себе нянечек и явно жаждала, чтобы ее утешили, что они и делали. Как ни относительно такое утешение для брошенного ребенка, тем не менее оно помогло Леа, и спустя несколько дней она отказалась от рожка и начала есть с помощью ложки. Она вновь повеселела и стала более активной. Ясельный персонал понял, что Леа хочет расти и развиваться. Проходит месяц, и девочка снова впадает в депрессию: не желает садиться, отказывается от еды и, засовывая пальцы в горло, провоцирует рвоту. Сеансы идут уже три месяца, но почти каждая еда вызывает у Леа такую же реакцию. Девочке исполняется год и один месяц, а ее родители так и не объявляются. Положенный им на раздумья год истек и ходатайство о признании Леа покинутым ребенком уже подано. А это значит, что Леа сможет обрести приемных родителей. Все это я долго рассказываю Леа, которая слушает меня очень внимательно. После этого разговора она начинает стремительно развиваться: она гораздо лучше двигается, учится стоять и ходить в манеже. Играя с детьми, она меняется 159 с ними игрушками. Она начинает говорить и ловко снимает и надевает колпачок на фломастер. Спустя еще три месяца Леа исполняется год и четыре месяца, а ее родители по-прежнему не дают о себе знать. Этот день Леа избрала, чтобы начать самостоятельно ходить. Девочке уже полтора года, а суд все еще не вынес решения по поводу ее статуса. Через два месяца я узнаю, что судья вновь откладывает решение на месяц, так как нет никакой информации о родителях Леа. Девочка становится агрессивной, дерется с другими детьми и старается поранить себя. Месяц спустя судья вызывает обоих родителей (неужто все еще надеясь, что Леа вернется в родную семью?). Приходит только отец. И возражает против удочерения Леа приемными родителями: он уверяет, что консультировался с социальной службой и адвокатом. В за
