Перевёл прекрасную статью Майкла Льюиса из Vanity Fair. Кстати, спасибо dm1795, который в своё время её нашёл.
Статья про экономический крах Исландии, конечно, но во многом, как мне кажется, и про нас. Мне вот лично чертовски интересно, что бы автор написал про Россию, побывай он тут... Текст довольно длинный, разбиваю на несколько записей. Тем не менее очень рекомендую почитать — ну и обсудить было бы интересно, конечно. Ну что, предварительные слова все сказаны — так что поехали.
Уолл Стрит в тундре.
Сразу после 6го октября 2008 года, когда Исландия практически вылетела в трубу, у меня состоялся разговор с одним человеком. Он был из Международного валютного фонда и был срочно отправлен в Рейкьявик, дабы выяснить: можно ли в трезвом уме одалживать деньги столь эффектно обанкротившейся нации? До того он никогда не бывал в Исландии, ничего о ней не знал и утверждал, что ему понадобилась географическая карта, чтобы её разыскать. Он провёл свою жизнь, разбираясь с знаменитыми своими неурядицами, обычно африканскими, странами, вечно испытывающими то те, то другие финансовые проблемы. Исландия была для него чем-то совершенно новым: нация сверхобеспеченных (№1 в списке ООН 2008 года), хорошо образованных, в прошлом известных рационализмом людей, организованно совершивших теперь один из величайших актов коллективного сумасшествия в истории финансов. «Пойми», – сказал он мне. – «Исландия – это уже не страна. Это хедж-фонд».
Целая нация безо всякого современного опыта или даже отдалённых воспоминаний о больших финансах, уставившись на пример, поданный Уолл Стрит, заявила: «Мы можем это сделать!» На краткий миг показалось, что они и вправду смогли. В 2003 году три крупнейших банка Исландии имели несколько миллиардов долларов активов, примерно 100% ВВП страны. За следующие три с половиной года их активы выросли до более чем 140 миллиардов и стали настолько больше ВВП, что вычисление того, сколько процентов его они составляют, потеряло всякий смысл. Как выразился в беседе со мной один экономист, «это был самый быстрый рост банковской системы в истории человечества».
В то же время стоимость исландских бумаг и недвижимости взлетела до заоблачных высот — в частности и потому, что банки активно выдавали исландцам кредиты на покупку ценных бумаг и недвижимости. С 2003 по 2007 год американский фондовый рынок вырос вдвое, исландский же вырос в девять раз. Цены на недвижимость в Рейкьявике увеличились втрое. К 2006 году средняя исландская семья стала втрое богаче, и фактически всё это богатство так или иначе было связано с новой индустрией инвестиционных банков. «Каждый учился Блеку-Шоулзу», – говорит Рагнар Арнасон, профессор экономики рыболовства университета Исландии, наблюдавший бегство студентов от рыбы в экономику денег. «Инженерные и математические факультеты вводили программы финансового менеджмента. Сотни и сотни студентов у нас изучали финансы». И это в стране размером с Кентукки, но с населением меньшим, чем в Пиории, штат Иллинойс. В Пиории нет глобальных финансовых учреждений, нет университета, посвятившего себя обучению многих сотен финансистов, нет своей собственной валюты. И всё-таки мир принимал Исландию всерьёз. (Из новостей Блумберга от марта 2006 года: исландский магнат-миллиардер «Тор» смело приходит в США со своим хедж-фондом).
У глобальных финансовых амбиций оказалась и оборотная сторона. Когда три их новёхоньких глобальных банка накрылись в прошлом октябре, 300,000 граждан Исландии обнаружили: они несут некую ответственность за 100 миллиардов банковских потерь – грубо по 330,000 баксов на каждого исландца, мужчину, женщину и ребёнка. Помимо того, они потеряли десятки миллионов долларов лично, как следствие своих ненормальных спекуляций иностранной валютой, и еще больше – в результате обрушения на 85% исландского фондового рынка. Точный долларовый объём исландской финансовой дыры невозможно даже узнать, так как он зависит от бывшего устойчивым курса исландской кроны (крона также рухнула и была убрана с рынка исландским правительством). Но дыра оказалась очень большой.
Исландия немедленно обратилась в единственную страну, в которую американцы могли ткнуть пальцем со словами: «Да ладно, мы хотя бы этого не натворили!» В конце концов, исландцы остались должны 850% собственного ВВП (захлёбывающаяся в долгах Америка достигла лишь 350-процентного показателя). Какой бы абсурдно большой и важной для американской экономики ни стала Уолл-стрит, она всё-таки не доросла до того, чтобы остальная часть населения не смогла её выкупить в один присест. Каждый из трёх исландских банков потерял больше, чем могла выдержать страна; вместе же их потери были настолько потешно непропорциональными, что уже через недели после коллапса треть населения, по данным социологов, всерьёз задумалась об эмиграции.
Всего за три-четыре года этому устойчивому, коллективистскому обществу был привит черенок совершенно нового способа экономической жизни, и черенок задавил растение. «Они были обычной группой молодых детей. В этом эгалитарном обществе они просто приходили, одевались в чёрное и начинали делать бизнес», – сказал человек из МВФ.
За пятьсот миль к северо-западу от Шотландии приземлился самолёт Айслэнд-Эйр и теперь катится к аэровокзалу, всё ещё раскрашенному в корпоративные цвета Ландсбанки – одного из трёх разорившихся исландских банков. Остальные два звались Кауптинг и Глитнир. Я пытаюсь придумать метафору для всемирного резервуара усопших корпоративных спонсорств – вода, оставшаяся в шланге после того, как вы перекрыли вентиль? – но не успеваю я закончить, как мужик позади меня лезет на полку за своим багажом, и я огребаю по полной программе. Я скоро уясню, что исландские мужчины, подобно лосям, баранам и прочим рогатым млекопитающим, почитают такие столкновения необходимыми для борьбы за собственное выживание. Я также выясню, что данный конкретный исландский самец является высокопоставленным сотрудником исландской фондовой биржи. Впрочем, в данный момент я знаю лишь, что мужик среднего возраста в дорогом костюме очень постарался посильнее пнуть меня – безо всякого объяснения и без извинений. Пребывая в смятении от этого ничем не спровоцированного акта враждебности, я иду на паспортный контроль.
По тому, насколько к соотечественникам лучше относятся на границе по сравнению с иностранцами, о стране можно много сказать. Да будет известно: исландцы вовсе не делают никаких различий. Над будкой паспортного контроля у них привешен милейший плакат с простой надписью «все граждане». Под этим подразумевается не «все исландские граждане», а «все граждане откуда угодно». Каждый из нас откуда-нибудь, так что все мы оказываемся стоящими в одной очереди, ведущей к парню за стеклом. Быстрее, чем вы успеете сказать «страна противоречий», он уже притворился осмотревшим ваш паспорт и махнул вам: «Проходи!».
Дальше вас окружает тёмный ландшафт облепленных снегом вулканических скал, то ли лунный, то ли нет, но выглядящий столь похожим на этот последний, что учёные НАСА перед первой лунной экспедицией тренировали тут астронавтов. Через час мы добираемся до отеля 101, принадлежащего жене одного из наиболее знаменитых из обанкротившихся исландских банкиров. Он называется загадочно (101 – это почтовый индекс самого богатого района города), но немедленно узнаваем: «крутая» манхэттенская гостиница. Работники в чёрном, непонятные картины на стенах, никем не читанные книги о моде на никем не используемых кофейных столиках – в общем, всё для повышения самомнения деревенщины родом из задницы мира, за исключением свежего номера Нью-Йоркского Обозревателя. Место типа тех, в которых останавливаются банкиры, полагающие, что в таких останавливаются художники. Здесь Беар Стернс проводил в январе 2008 года встречу менеджеров британских и американских хедж-фондов, на которой определялось – сколько денег можно сделать на исландском коллапсе (до чёрта). Когда-то забитый под завязку отель теперь пустует, занято лишь 6 номеров из 38. Ресторан также пуст, как пусты и маленькие столики в уютных закутках, когда-то пробуждавшие восхищение среди тех, кому они были недоступны, теми, кто их занимал,. Обанкротившийся Холидей Инн попросту депрессивен; обанкротившийся отель Иан Шрагер – трагическое зрелище.
Так как платившие кучу денег за проживание здесь финансисты исчезли навсегда, мне за полцены сдают большую комнату на верхнем этаже с видом на старый город. Развалившись на белых шёлковых простынях, я тянусь за книжкой по исландской экономике – написанной в 1995 году, задолго до банковского сумасшествия, когда стране практически нечем было торговать с остальным миром, за исключением свежей рыбы – и читаю следующее замечательное предложение: «Исландцы относятся к рыночной системе с заметным подозрением, а особенно к её влиянию на распределение». Тут до меня доносится странный звук.
Сперва я слышу скрежет из дальнего угла комнаты. Я выбираюсь из койки, дабы изучить ситуацию. Это отопление, оно звучит, как позабытый на плите кипящий чайник. Отопление в Исландии – не знакомое нам отопление: его получают прямо из земли. Естественное состояние воды – кипяток. Каждый год ремонтники умудряются перекрыть водозабор используемой для понижения температуры этого кипятка холодной воды, и какой-нибудь бедолага-исландец практически сваривается заживо в своём душе. Приходящее в мою комнату прямо из недр земли тепло настолько могуче, что нужно какое-то хрипящее, скрежещущее устройство, дабы не дать ему меня поджарить. Затем снаружи доносится взрыв. Бум! И еще один. Бум!
Так как на дворе середина декабря, солнце появляется (едва) в 10:50 и заходит (с энтузиазмом) в 15:44. Это получше, чем полное отсутствие солнца, но чем-то и хуже, поскольку искушает поверить в возможность симулирования нормальной жизни. А чем бы ни было это место, оно ненормально. Эту мысль подтверждает 26-летний исландец, которого я назову Магнусом Олафсоном. Ещё несколько недель назад, будучи валютным трейдером в одном из банков, он зарабатывал около миллиона долларов в год. Высокий, светловолосый и статный, Олафсон выглядит в точности так, как вы представляете себе исландца, — то есть совершенно нетипично для них, в большинстве обладающих волосами мышиного цвета и грузной, мешковатой фигурой. Он говорит: «У моей матери запасено довольно продуктов, чтобы открыть зеленную лавку». И добавляет, что со времени краха в Рейкьявике ощущается напряжение и тревога.
Два месяца назад, в начале октября, когда приказал долго жить рынок исландской кроны, он выскользнул из-за своего рабочего стола и спустился вниз, к кассиру. Там он взял столько иностранной валюты, сколько ему соглашались выдать, и набил ей мешок. «Везде в деловом районе встречались в тот день люди с мешками. Никто и никогда не ходил там с ними». После работы он ушёл со своими наличными домой и спрятал около тридцати тысяч в йенах, долларах, евро и фунтах во внутренностях настольной игры.
До октября известные банкиры были героями; теперь они или за границей, или залегли на дно. До октября Магнус полагал Исландию практически безопасной; ныне ему мерещатся толпы грабителей на пути из-за границы, готовые разнести его настольный игрушечный сейф – и потому Магнус не разрешает мне использовать его настоящее имя. «Ясное дело, в Нью-Йорке узнают о наших делах и пришлют самолёты, набитые бандитами. Ведь практически каждый теперь хранит сбережения дома.» Так как он и так взволнован, я решаю рассказать ему о странных взрывах за окном моего номера. Он улыбается: «Да, в последнее время много Рэндж Роверов погорело». Затем он объясняет.
В последние несколько лет многие исландцы занялись одними и теми же пагубными спекуляциями. Видя местную ставку в 15.5% и растущую крону, они решили: если очень хочется купить что-нибудь, чего не можешь себе позволить, умно будет взять кредит не в кронах, а в йенах или швейцарских франках. Они платили 3% в йенах и вдобавок срывали куш на обмене валюты, ибо крона продолжала расти. «Рыбаки распробовали эту фишку. Они делали на этом столько денег, что уже и рыбу ловить не приходилось». Они столько на этом заработали, что фишка распространилась от рыбаков к их друзьям.
Должно было казаться, что тут и думать не о чем: покупай эти становящиеся всё дороже дома и машины на кредиты, за которые тебе еще и приплачивают. Но в октябре с обвалом кроны йены и швейцарские франки, которые надо было возвращать, подорожали во много раз. Теперь многие исландцы – особенно молодежь – владеют домами за полмиллиона с ипотеками на полтора и тридцатипятитысячными Рэндж Роверами с кредитами на сто тысяч. Проблему Рэндж Ровера можно решить лишь двумя способами. Первый – это погрузить его на корабль, отправить в Европу и постараться сбыть за такую валюту, которая всё еще ценится. Другой – поджечь его и получить страховку. Буууууум!
Пусть скалы под Рейкьявиком и вулканические, сам город напоминает осадочную породу: над несколькими толстыми слоями архитектуры, вполне заслуживающей названия Северной Прагматической, залегает тонкий слой той, что в своё время наверняка будет наречена «Капиталистической Жопой с Ручками». Достойные хоббита своими размерами здания исландского парламента милы и соразмерны городу. Отнюдь не таковы полудостроенные стеклянные башни морского фасада, предназначенные для неожиданно разбогатевших финансистов (и за те же деньги заслонившие всем остальным вид на белые скалы в гавани).
Лучший способ изучить город – это гулять по нему, но куда бы я ни пошёл, исландские мужчины бесцеремонно врезаются в меня. Для прикола, я промаршировал с видом дурачка туда-сюда по основной торговой зоне. Я хотел посмотреть, найдётся ли тут хоть один исландец, скорее свернувший со своего пути, чем долбанувший меня плечом. Не-а. Вечерами четвергов, пятниц и суббот – когда добрая половина страны, кажется, считает своим профессиональным долгом ужраться до чертей и в этом состоянии шляться по улицам до времени, когда должно было бы рассветать – проблема стоит особенно остро. Бары открыты до 5 утра, и люди устремляются в них с неистовой энергией. В ночном клубе Бостон мне уже через несколько минут наподдал бородатый тролль, оказавшийся руководителем местного хедж-фонда. Покуда я пытаюсь прийти в себя, сквозь меня проходит старший служащий Центрального банка. То ли потому, что он пьян, то ли потому, что мы уже встречались несколько часов назад, он решает остановиться и сказать мне: «Мыы старалиссь говорийт им, у нас не есть пропплема платёжеспособнойст, у нас пропплемма ликфиднойст. Но они не поверийт нам». Пошатываясь, он продолжает свой путь. В точности то же самое сообщали нам в своё время Леман Бразерз и Сити Групп: «Если вы дадите нам денег, чтобы выпутаться, мы легко переживём эту маленькую проблемку».
Нация столь маленькая и однородная, что всякий знает практически всякого, столь фундаментально отличается от ваших представлений о значении слова «нация», что почти требует иной классификации. Право, это куда больше похоже на большую семью. К примеру, большинство исландцев – по умолчанию, прихожане лютеранской церкви. При желании перестать быть лютеранами, им следует написать правительству и выйти из церкви; с другой точки зрения, путём заполнения другой формы они могут основать свой собственный культ, получив субсидию. Другой пример. В телефонной книге Рейкьявика фигурируют лишь имена абонентов, ибо в Исландии наберётся всего около девяти фамилий – они получаются добавлением имени отца к словам «сон» и «доттир». Так как имён в Исландии тоже около девяти, сложно понять, как это упрощает жизнь. Но при желании показать, как мало вы понимаете в Исландии, просто попытайтесь обратиться «мистер Сигфуссон» к мужчине по имени Сиггор Сигфуссон или «Миссис Петурсдоттир» — к женщине по имени Кристин Петурсдоттир. В любом случае подразумевается, что всякий в разговоре всегда знает, кого вы имеете в виду, так что вам никогда не доведётся услышать: «Какого Сиггора ты имеешь в виду?»
Так как Исландия – это одна большая семья, ваши беспрерывные расспросы о встречах с Бьорк попросту вызывают раздражение. Ну разумеется, они видали Бьорк, кто ж не видал Бьорк? Кто, к тому же, не знал Бьорк в двухлетнем возрасте? «Да, я знаю Бьорк», — устало отвечает на мой вопрос профессор финансов в университете Исландии. – «Она не умеет петь, и я с детства знаком с её матерью, и обе они были чокнутыми. То, что она столь известна за границей, говорит мне больше о мире, чем о Бьорк».
Преимущество жизни в обширном семействе, прикидывающемся нацией, — то, что ничего не надо объяснять. Каждому известно всё, что нужно. Я быстро уясняю, что спрашивать дорогу – еще большая бессмыслица, чем это бывает обычно. Подобно тому, как вам всегда полагается знать, о котором Бьорнйолфере сей момент идёт речь, вам положено знать и то, где вы сейчас находитесь. Двое взрослых – один из них банкир с офисом в трёх кварталах отсюда – не могут сказать мне, как найти офис премьер-министра. Трое других – в трёх кварталах от Национальной галереи Исландии – понятия не имеют, как до неё добраться. Когда я сообщаю милой женщине средних лет, работающей в Национальном музее, что ни один исландец, кажется, не знает его местоположения, она говорит: «На самом деле, никто тут ничего не знает о нашей стране. На прошлой неделе у нас тут были старшеклассники, и учитель попросил их назвать исландского художника 19го века. Никто из них не знал. Ни один! Один сказал: “Халлдор Лакснесс?”» (Лакснесс получил нобелевскую премию по литературе в 1955 году. Наивысшая честь, какой добивался исландец до 80х годов, когда две исландки почти подряд выиграли титул Мисс мира).
Ныне лицо земли испещрено городами, под которые будто подложены бомбы. Бомбы еще не взорвались, но фитили уже подожжены, и их не потушить никакими усилиями. Прогуляйтесь по Манхэттену, и вы увидите пустые магазины, пустые улицы, и даже под дождём пустые такси: люди разбежались, не дожидаясь взрыва. В Рейкьявике у меня было то же ощущение начинающегося конца света, но фитиль горел как-то странно. Правительство настаивало на выплате трехмесячных выходных пособий, так что многие уволенные банковские служащие получали деньги до стремительной отставки правительства в начале февраля. Курс кроны к валютной корзине более чем втрое ниже, чем был на пике. Исландия импортирует всё, кроме энергии и рыбы, так что все цены в середине декабря готовятся к полёту в космос. Новая знакомая, работающая в правительстве, рассказывает о походе в магазин за люстрой. По словам продавца, нужные ей люстры уже распроданы – но можно заказать еще, из Швеции – по цене втрое выше старой.
11:53 27.01.2010
Исландия. II. 24 Дек, 2009 at 1:17 AM
(продолжение, начало — тут)
И всё же разорившееся за день общество выглядит не слишком отличным от того, что было ещё днём раньше, когда оно верило в своё беспримерное богатство. Удачный пример – Центральный банк. Почти наверняка Исландия перейдёт на евро, и крона исчезнет. Без неё не будет нужды и в том, чтобы центральный банк поддерживал устойчивость местной валюты и устанавливал процентные ставки. Внутри ЦБ обитает смятенный архитектор подъёма и падения Исландии, Давид Оддсон. В 80х годах Оддсон попал под заклятие блестящего экономиста Милтона Фридмана, способного убедить даже бюрократов: правительство – это смерть. Вот и Оддсон устремился к цели принести исландцам свободу – под этим он подразумевал освобождение от всякого контроля со стороны государства. Будучи премьер-министром, он понизил налоги, приватизировал промышленность, освободил торговлю, и наконец, в 2002 году, приватизировал банки. В конце концов, притомившись от работы премьер-министром, он добился назначения управляющим ЦБ – несмотря даже на то, что был он поэтом, безо всякого банковского опыта.
После краха, отказав всем в интервью, он залёг на дно в своём банковском офисе. Официальные лица из правительства сообщили мне на полном серьёзе, что предположительно большую часть своего времени он проводит за написанием стихов. (В феврале новое правительство попросит его на выход). Снаружи, впрочем, ЦБ Исландии по-прежнему выглядит элегантным черным храмом на фоне снежных скал гавани. Всё еще входят и выходят выглядящие трезвыми люди. Маленькие мальчики летают на санках по склону рядом; им решительно по фиг, что играют они в эпицентре глобальной катастрофы. Выглядит всё точно так же, как до краха, хотя на самом деле всё и перевернулось вверх тормашками. Фитиль горит, огонь подбирается к бомбе.
Когда Нил Армстронг совершил свой маленький шаг из Аполлона-11 и огляделся, он, должно быть, подумал: «Вау, типа как Исландия!» — даже несмотря на то, что Луна и Исландия – это две большие разницы. Впрочем, он был туристом, а турист при всем желании не может избавиться от искаженного восприятия: он встречается с нехарактерными людьми, приобретает нехарактерный опыт, и всячески старается загонять чужую страну в прокрустово ложе готовых фантастических картинок. Когда Исландия сделалась туристом в мире больших мировых финансов, она столкнулась с той же проблемой. Исландцы отличаются самым высоким уровнем инбридинга в мире – генетики зачастую используют их для научных исследований. Они населяли свой отдаленный остров на протяжении 1,100 лет, не размениваясь на всякие там приобретения контрольных пакетов на заёмные средства, враждебные поглощения, торговлю деривативами, ни даже на какое-нибудь мелкое финансовое мошенничество. Когда в 2003 году они оказались за одним столом с Голдман Саксом и Морган Стенли, у них были лишь весьма туманные представления о деятельности и поведении инвестиционного банкира – большую часть их составляли собранные в муках по зёрнышку плоды обучения молодых исландцев в разных американских бизнес-школах. Так что то, что они сделали с деньгами, говорит нам не меньше об американской душе версии 2003 года, чем собственно об исландцах. К примеру, они мгновенно поняли: финансы имеют отношение скорее к торговле клочками бумажками в узком кругу, чем к производственным предприятиям. А давая деньги в кредит, они не думали о росте производства, а просто субсидировали своих друзей и родственников — дабы те могли покупать дома на Беверли Хиллс, британские футбольные команды и супермаркеты, датские авиалинии и медийные компании, норвежские банки, индийские электростанции. Как настоящие инвестиционные банкиры!
«Покупай как можно больше активов на заёмные деньги, ибо стоимость активов лишь растёт» — вот что стало для них основным финансовым уроком, данным Америкой. И исландцы выучили его назубок. К 2007 году исландцам принадлежало примерно в 50 раз больше иностранных активов, чем в 2002. Они покупали частные самолёты и третьи дома в Лондоне и Копенгагене. Они платили сумасшедшие деньги за услуги, которые до того никому в Исландии и не мерещились. «У мужика был день рождения, и он выписал Элтона Джона на самолёте за миллион долларов» — говорит мне с явным удивлением глава Левого Зеленого движения Стейнгримур Сигфуссон. – «Элтон спел две песни. И, говорят, не слишком хорошо». Они покупали доли в бизнесах, о которых не имели ни малейшего понятия, и начинали распоряжаться ими – совершенно как настоящие американские инвестиционные банкиры! К примеру, инвесткомпания ФЛ-групп – мажоритарный акционер банка Глитнир – купила 8.25% управляющей компании Американ Эйрлайнз. Никто из ФЛ-групп никогда не управлял авиакомпанией, никто из ФЛ-групп не имел даже сколь-нибудь существенного опыта работы в авиакомпании. Это не помешало ФЛ-групп начать рассказывать Американ Эйрлайнз, как управлять компанией. «Глубоко проанализировав работу компании на протяжении длительного времени», — умудрился высказаться в пресс-релизе сразу после покупки доли Ханнес Смарасон, управляющий директор ФЛ-групп и выпускник Школы Слоун МIT. – «Мы предлагаем, в частности, монетизацию активов… что может быть использовано для снижения долгового бремени или для возврата капитала акционерам».
Исландцы не особо разбирали также, что покупать. У меня был разговор с хедж-фондом в Нью-Йорке. В конце 2006 года они обратили внимание на жертву, которая должна была сама упасть в руки: слабый скандинавский банк, продолжающий слабеть. Хедж-фонд встал в короткую позицию, и тут черт знает откуда появился Кауптинг и купил 10% в этом находящемся на полпути к банкротству бизнесе, в результате чего цена акций последнего взлетела до небес. Я разговаривал с другим хедж-фондом в Лондоне, столь сбитым с толку большим количеством делаемых исландскими банками плохих покупок в кредит (leveraged buyout), что фонд попросил частных детективов выяснить, что творится в исландской финансовой системе. Следователи нарисовали схему византийской паутины взаимосвязанных фирм. Сводилось всё к тому, что группа не имеющих ни малейшего опыта в финансах парней из Исландии берёт на десятки миллиардов долларов коротких кредитов из-за рубежа. Затем они перезанимают эти деньги самим себе и своим друзьям для скупки активов – банков, футбольных клубов и т.д. Коль скоро цены активов росли по всему миру – благодаря, в том числе, и людям типа этих исландских помешанных, платящих за них сумасшедшие деньги, — то и складывалось обманчивое впечатление, что они делают на этом деньги. Еще один менеджер хедж-фонда объяснял мне исландский банковский бизнес следующим образом: «У тебя есть собака, у меня есть кошка. Мы договариваемся, что они стоят по миллиарду баксов. Ты продашь мне собаку за миллиард, а я тебе кота за миллиард. Теперь мы вовсе не владельцы домашних животных, а исландские банки, и у каждого из нас — по миллиарду баксов в новых активах.» «Они создавали фиктивный капитал, перепродавая друг другу активы по завышенным ценам», — говорит лондонский менеджер хедж-фонда. – «Именно таким образом росли и росли банки и инвестиционные компании. Но они были легковесами на международном рынке».
Третьего февраля бывший исполнительный директор британского коммерческого банка Сингер и Фридлендер Тони Ширер бегло познакомил нас с происходившим за кулисами, когда, давая показания парламентской комиссии, описал свой бредовый опыт поглощения исландским банком.
Сингер и Фридлендер был основан в 1907 году и знаменит, в частности, тем, что там начинал Джордж Сорос. В ноябре 2003 года Ширер выяснил, что неведомый ему Кауптинг только что купил 9.5% его банка. Когда один банк собирается купить другой, обычно он сперва пытается что-то узнать о своей потенциальной покупке. Ширер предложил встречу президенту Кауптинга, Сигурду Эйнарссону; Эйнарссон не проявил к этому никакого интереса. (Эйнарссон отказался дать интервью Вэнити Фэйр.) Когда Кауптинг довёл свою долю до 19.5%, Ширер наконец решил слетать в Рейкьявик поглядеть, кто такие эти исландцы. «Они совсем другие,» — сказал он парламентскому комитету. – «Они ведут дела очень странным образом. Каждый там был невообразимо молод. Они все были из одной и той же общины в Рейкьявике. И они понятия не имели, что они, собственно, творят».
Он изучил годовые отчеты Кауптинга и выяснил удивительные факты. У этого гигантского международного банка был лишь один член совета директоров – не исландец. Все директора имели четырёхлетние контракты с банком, и банк одолжил им 19 миллионов фунтов для покупки акций Кауптинга, а также предоставил опционы на продажу этих долей обратно банку с гарантированным доходом. Практически вся прибыль объяснялась переоценкой активов, купленных ранее по завышенным ценам. «Я бы оценил долю доходов, получаемых ими от более-менее нормальной банковской деятельности, как 10% или еще меньше,» — сказал Ширер.
В психически нормальном мире британские регуляторы не дали бы новоисландским финансистам сожрать древний британский коммерческий банк. Вместо этого регуляторы проигнорировали письмо, написанное им Ширером. Через год, в январе 2005 года, ему позвонили из британской комиссии по поглощениям. «Они интересовались», — говорит Ширер, — «почему наши акции так быстро росли последние пару дней. Я рассмеялся и ответил: “Я полагаю, вы обнаружите причину в том, что мистер Эйнарссон, президент Кауптинга, как полный идиот сказал два дня назад: он собирается сделать предложение по Сингеру и Фридлендеру”». В августе 2005 года Сингер и Фридлендер превратился в Кауптинг Сингера и Фридлендера, а Ширер ушёл в отставку, опасаясь за свою репутацию. В октябре 2008 года Кауптинг Сингер и Фридлендер вылетел в трубу.
Несмотря на всё это, все попытки комиссии заставить Тони Ширера охарактеризовать исландцев как простых уличных жуликов провалились. «Все они были весьма образованными людьми», — сказал он с ноткой удивления.
Исландцы воспользовались американским опытом еще раз: множество людей (ни один из которых не был исландцем) пыталось объяснить им, что у них проблемы. В начале 2006 года, к примеру, аналитик крупнейшего банка Дании, Данске банка, Ларс Кристенсен с тремя коллегами написал отчет. В отчете было сказано, что финансовая система Исландии растёт с дикой скоростью и идёт прямиком к катастрофе. «На самом деле, отчет был написан из опасений за наших клиентов, начинающих чрезмерно интересоваться Исландией,» — сказал он мне. – «Исландия была совершенно экстремальна во всём». Затем Кристенсен полетел в Исландию и сделал доклад, чтобы подкрепить свою точку зрения. Он был встречен с яростью. «Исландские банки восприняли это, как личное оскорбление» — говорит он. – «Нам угрожали судом. Мне сказали: ты датчанин, вы злы на Исландию, потому что у нас всё так хорошо. В конечном счете, всё это было связано со случившимся в 1944 году (когда Исландия объявила свою независимость от Дании). Реакция вовсе не была “Эти парни могут быть правы”. Она была: “Нет! Это заговор!”». Датчане попросту ревновали.
Отчет Данске банка указал хедж-фондам в Лондоне на возможность: встать в короткую позицию по Исландии. Они провели расследование и обнаружили эту немыслимую паутину непотизма: банкиры, покупающие добро друг у друга по завышенным ценам, занимающие десятки миллиардов долларов и перезанимающие их членам своего маленького исландского племени, которые в свою очередь покупают на них бессмысленную кучу заграничных активов. «Как всякому новому ребёнку на квартале,» — говорит Тео Фанос, Трафальгарские Фонды, Лондон, — «разные люди впарили им активы наихудшего качества – авиакомпании второго эшелона, мелких ритейлеров. Это были наихудшие возможные покупки».
Но начиная с премьер-министра, все руководители Исландии накинулись на гонцов. «От этих атак… неприятно пахнет беспринципными дельцами, решившими пырнуть ножом финансовую систему Исландии», — сказал руководитель ЦБ Оддссон в марте прошлого года. Президент Кауптинга прилюдно указал на четыре хедж-фонда, ответственные, по его словам, за преднамеренную попытку подорвать исландское финансовое чудо. «Я вообще не понимаю, с чего исландцы это взяли», — говорит Пол Раддок из Лэнсдаун Партнерс, одной из названных компаний. – «Мы лишь единожды имели дело с исландскими бумагами, и очень недолго. Мы подали в суд на президента Кауптинга за его ложные публичные обвинения в наш адрес, и он взял свои слова назад».
Одна из скрытых причин глобального финансового кризиса – те, кто его ожидал, больше выгадали бы, встав в короткие позиции, чем они бы получили в попытках публично осветить проблему. К тому же мнение большинства из тех, кто мог бы обоснованно обвинить Исландию – или, если уж на то пошло, Леман Бразерз – в финансовых преступлениях, могло быть отвергнуто как мнение профессиональных спекулянтов, приписывающих другим трюки из собственного арсенала. Тем не менее, еще в апреле 2006 года почетный профессор экономики университета Чикаго Боб Алибер заинтересовался Исландией. Алибер оказался как-то в Лондонской Школе Бизнеса на докладе об Исландии, о которой он до того ничего не знал. Он немедленно увидел все приметы. Порывшись в данных, в Исландии он обнаружил черты исторического акта финансового помешательства, место которому в учебниках. «Идельный пузырь» — так Алибер называет финансовый подъём Исландии, и он готовит учебник: новое переработанное издание классической книги Чарльза Киндлбергера «Мании, паники и крахи». Еще в 2006 году он решил, что Исландии там достанется почетное место, наряду с пузырём южных морей и тюльпановым сумасшествием, — даже несмотря на то, что к тому моменту Исландия еще только должна была рухнуть. Для него этот крах уже был лишь чистой формальностью.
В экономических кругах Исландии разнеслась весть, что известный профессор из Чикаго заинтересовался их страной. В мае 2008 года Алибера пригласил сделать доклад факультет экономики исландского университета. Он объяснил аудитории студентов, банкиров и журналистов, что Исландия не только не обладает никаким врождённым финансовым талантом, но и демонстрирует все приметы гигантского пузыря. Но он говорил техническим языком академических экономистов (доклад назывался «Монетарная турбулентность и исландская экономика»). Впрочем, отвечая на просьбу предсказать будущее, он перешел на простой английский. Как вспоминает один из присутствующих, Алибер заявил: «Даю вам девять месяцев. Ваши банки мертвы. Ваши банкиры – или тупы, или жадны. И я побьюсь об заклад, что они сейчас сидят по своим самолётам в попытках скинуть свои активы».
Исландские банкиры в аудитории постарались не дать газетам рассказать об этом докладе. Несколько ученых предложили Алиберу передать тревожные результаты своего анализа в ЦБ Исландии. Этого не произошло. «В ЦБ заявили, что слишком заняты, чтобы с ним встречаться», — говорит один из профессоров, пытавшихся организовать эту встречу, — «потому что они заняты подготовкой Отчета о Финансовой Устойчивости». Со своей стороны, Алибер покинул страну, думая: он вызвал такой переполох, что ему могут закрыть въезд в Исландию. «У меня было чувство,» — сказал он мне, — «что они меня пригласили только потому, что хотели всё это услышать от иностранца, что исландец не сказал бы ничего подобного, опасаясь попасть в беду». И всё же он тепло вспоминает исландцев. «Они весьма чудные люди,» — смеётся Алибер. – «Вероятно, в этом всё дело, не так ли?»
Исландцы – ну или по крайней мере исландские мужчины – приводили свои объяснения тому, что их бросок в мировые финансы побил все рекорды: национальное превосходство исландцев. Их было мало, и они были изолированы, так что у них – и у всего мира – ушло целых 1,100 лет на то, чтобы признать и начать использовать их дар. Но теперь мир открыт, и деньги текут свободно, так что все несправедливые ограничения исчезли. Президент Исландии, Олафур Рагнар Гримссон, в речах за рубежом объяснял, почему исландцам на роду написано заниматься банковским бизнесом. «Наше наследие и обучение, наша культура и внутренний рынок дали нам важное преимущество», — сказал он и даже перечислил аж девять этих преимуществ, последним из которых оказалось миролюбие исландцев. («Некоторые даже видят в нас восхитительных эксцентричных людей, неспособных причинить никому вред»). Снова и снова эту чушь повторяли, чаще всего – по-исландски. «В университете существовали исследовательские проекты, целью которых было объяснение превосходства исландской модели бизнеса,» — говорит Гильфи Зига, декан экономического факультета. – «Всё крутилось вокруг наших неформальных каналов общения, способности быстро принимать решения и всего такого прочего».
«Нам всегда говорили, что исландские бизнесмены очень умны,» — говорит университетский профессор финансов и бывший банкир Вильхьялмур Бьярнасон. – «Они так быстры. И когда они покупают что-нибудь, они делают это быстро. Почему так? Обычно – потому, что продавец весьма доволен предложенной ценой».
Не надо было быть исландцем, чтобы присоединиться к культу Исландского Банкира. Германские банки дали исландским 21 миллиард, голландцы – 305 миллионов, шведы добавили еще 400. Британские инвесторы, привлечённые вкусными 14% годовых, выложили 30 миллиардов – 28 миллиардов от компаний и частных инвесторов, еще 2 – от пенсионных фондов, больниц, университетов и других. Один Оксфордский университет потерял 50 миллионов.
Может быть, именно потому, что их так мало в мире, мы практически ничего не знаем об исландцах. Мы обычно предполагаем, что они более или менее скандинавы – благородные люди, желающие всего лишь, чтобы у каждого было всего примерно поровну. Ничего похожего. В них есть нотка буйства, дикости, беспощадности, как в коне, лишь прикидывающемся объезженным.
На третий день в Рейкьявике мне позвонили дважды, более или менее совершенно неожиданно. Один звонок был от продюсера самого известного новостного телешоу. Она заявила, что вся Исландия смотрит её программу, и попросила дать интервью. «О чём?» — «Мы бы хотели, чтобы вы объяснили нам наш финансовый кризис» — «Но я провёл тут лишь три дня!» — «Это не имеет значения, потому что никто в Исландии не понимает, что произошло». Им понравилось бы, если бы кто-то не имеющий ни малейшего понятия попытался объяснить им их кризис. Полагаю, это показывает: не всё в Исландии устроено иначе, чем в других местах. Покуда я колеблюсь, звонят снова – на сей раз, из офиса премьер-министра.
Тогдашний премьер-министр, Геир Хаарде, по совместительству возглавляет партию независимости, управлявшую страной с 1991 года в коалиции с социал-демократами и прогрессивной партией. (Четвёртой крупной партией страны является левое зеленое движение). Нужда нации из 300,000 человек, поголовно родственных друг другу по крови, в целых четырех крупных политических партиях, предполагает одно из двух: либо талант к несогласию, либо нежелание слушать друг друга. Так или иначе, среди всех партий независимые выражают наибольшую веру в свободный рынок. Партия независимости – это партия рыбаков. А также, как выразился в разговоре со мной однокашник премьер-министра, «Это одни мужики, мужики, мужики. Никаких женщин».
Входя в миниатюрную резиденцию премьер-министра, я ожидаю быть остановленным и обысканным. Ну или хоть просьбы предъявить документы, на худой конец. Вместо этого я обнаруживаю одинокого полисмена (ноги на столе), занятого чтением газеты. Явно скучая, он поднимает глаза. «Я пришёл повидать премьер-министра,» — произношу я впервые в жизни. На него это не производит никакого впечатления. Всякий может повидать премьера. Полдюжины людей говорили мне: исландское ощущение собственной значимости было одной из причин полагать, что и на глобальном финансовом рынке их воспримут всерьез. А возможность в любой момент повидать премьера — одна из причин ощущать свою значимость.
Непонятно, что мог бы он им сказать об их падении. Отсутствие финансового опыта в исландских финансово-политических кругах по-своему очаровательно. Министр бизнеса – философ. Министр финансов – ветеринар. Управляющий ЦБ – поэт. Хаарде, впрочем, профессиональный экономист – просто не слишком хороший. На экономическом факультете исландского факультета он значится, как бывший крепкий троечник. В целом, репутация лидеров партии независимости такова: они не слишком много знают о финансах, но отказываются привлекать экспертов в данной области. Предложение помощи от исландского профессора из Лондонской школы экономики, Джона Даниельссона, специалиста по финансовым паникам, было отвергнуто с презрением. Такого же отношения удостоились несколько известных экономистов из университета Исландии. Даже советы реально толковых центральных банкиров из вправду больших стран были проигнорированы. Нетрудно понять, почему независимая партия со своим премьер-министром не получает голосов исландских женщин: это по существу те самые мужики, катающие свою семью по кругу в поисках общеизвестного ориентира, но отказывающиеся остановиться и спросить дорогу, несмотря на все жалобы жены.
«Почему Вэнити Фэйр заинтересовалась Исландией?» — спрашивает он, входя в комнату широким шагом, с силой и властностью лидера куда большей нации. И это хороший вопрос.
Оказывается, он и в самом деле не вполне тупица – впрочем, политические лидеры редко таковыми являются, сколько бы их избиратели не утверждали обратного. Он говорит вещи, которые теоретически могли бы быть правдой, но это лишь выдумки, для произнесения которых и нанимают премьер-министров. К примеру, он утверждает, что крона по существу снова является устойчивой валютой, в то время как на самом деле она не торгуется на международных рынках – правительством ей приписана некая случайная стоимость для некоторых целей. Исландцы за рубежом уже успели сообразить не использовать карточки Visa, ибо со счёта могут списать деньги по реальному курсу. Каким бы он ни оказался.
11:56 27.01.2010
Премьер-министр хотел бы убедить меня, что он видел оформление исландского финансового кризиса, но ничего не мог с этим поделать. («Мы не могли публично сказать о наших страхах по поводу банков, иначе бы мы породили ровно то, чего пытались избежать: панику»). Как следствие, винить стоит финансистов, но никак не политиков вроде него. До некоторой степени, народ согласен: парень, руководивший инвестфондом Баугур, был закидан снежками при попытке удрать из отеля 101 (принадлежащего его жене) на своём лимузине. Парень, руководивший банком Кауптинг, был освистан в Национальном театре. Впрочем, большей частью крупная рыба сбежала в Лондон или залегла на дно, оставив беднягу премьера выслушивать обвинения и встречаться с разъяренными демонстрантами, ведомыми фолк-певцом Хордуром Торфасоном. Они собираются каждую неделю у парламента. У Хаарде своя история, и он держится за неё: иностранцы доверили Исландии свои капиталы, и Исландия хорошо вложила их, но 15 сентября обанкротился Леман Бразерс, иностранцы запаниковали и потребовали свои деньги обратно. Исландию накрыла не собственная безответственность, а глобальное цунами. Беда этой истории в том, что она неспособна объяснить: почему цунами накрыло именно Исландию, а не, скажем, Тонгу.
Но я приехал сюда не спорить. Я приехал с целью понять. — На самом деле, я хотел бы вас кое о чем спросить. — Да? — Правда ли, что вы говорили людям: пора заканчивать заниматься банками и идти рыбачить? Прекрасная мысль, думалось мне. Лаконичная, верная и в точку. Но мне передал её через третьи руки менеджер нью-йоркского хедж-фонда. Премьер-министр пялится на меня смущенно и угрюмо. «Это большое преувеличение!» — говорит он. — Я думаю, это вполне осмысленно, — с трудом выговариваю я. — Я никогда этого не говорил!
Очевидно, он занервничал. Сложно сказать, отчего. Волнуется ли он, что подобное высказывание выставит его идиотом? Или он по-прежнему думает, что рыбная ловля как профессия почему-то менее достойна, чем банковский бизнес?
В конце концов, я возвращаюсь в отель – и обнаруживаю, впервые за последние четыре ночи, полное отсутствие пустых бутылок из-под шампанского под дверью соседа. Исландская чета, похоже наслаждавшаяся последним оттягом, наконец собрала вещи и отправилась восвояси. Четыре ночи я терпел их орковские вопли из-за стенки; теперь всё стихло. Теперь можно свернуться на кровати со статьёй «Экономическая теория одного общего ресурса: рыболовство». Так или иначе, достаток в Исландию приходит с рыбой, так что если хочется понять, что исландцы сделали со своими деньгами, сперва надо уяснить, как они до них добрались.
Эта блестящая работа была написана в 1954 году Х. Скоттом Гордоном, экономистом в университете Индианы. Она описывает затруднительное положение рыбаков и пытается ответить на вопрос: «Почему рыбаки небогаты, хотя рыбные ресурсы моря – самые богатые и неуничтожимые из доступных человеку?». Проблема состоит в том, что так как рыба — общая собственность, она становится ничьей. Любой рыбак может выловить столько рыбы, сколько ему вздумается, так что они ловят аккурат до момента, когда рыбная ловля становится невыгодной – для всех. «В душе всякого рыбака живёт надежда “счастливого улова”», — пишет Гордон. – «Как подтвердит любой, кто знаком с рыбаками, они игроки и неизлечимые оптимисты».
Иными словами, рыбаки весьма смахивают на американских инвестиционных банкиров. Их чрезмерная самоуверенность приводит к тому, что не только они сами, но и их места лова рыбы беднеют. Простое ограничение количества пойманной рыбы не решает проблемы: это попросту усилит конкуренцию за рыбу и понизит доходы. Цель не в том, чтобы заставить рыбаков заплатить за дополнительные сети или корабли побольше. Цель в том, чтобы поймать максимальное количество рыбы с минимальными усилиями. Чтобы достичь её, необходимо вмешательство правительства.
Это озарение и сделало Исландию из одной из самых бедных стран Европы около 1900 года одной из самых богатых к 2000. Большие перемены стартовали в начале 70х, после пары лет крайне низких уловов. Лучшие рыбаки уже второй год подряд вернулись без своего обычного улова трески, так что правительство пошло на радикальные меры: оно приватизировало рыбу. Каждому рыбаку была выделена квота, примерно базирующаяся на его прежних годовых уловах. Если вы были крутым исландским рыбаком, вы получали кусок бумаги, наделяющий вас правом на, скажем, 1% всей рыбы, которую позволялось выловить в исландских водах в течение года. Перед началом каждого сезона ученые из Института морских исследований определяли общее количество трески, которую можно было добыть без вреда для долговременного благополучия рыбьей популяции; от года к году количество рыбы, которую вам позволялось добыть, менялось. Но ваш процент общего улова оставался фиксирован, и тот кусок бумаги наделял на него правами навечно.
Еще лучше: если вы сами не хотите ловить, вы можете продать свою квоту кому-то, кто хочет. Таким образом, квоты со временем перешли в руки тех, для кого они обладали наибольшей ценностью: лучших рыбаков, которые были способны добывать рыбу из моря с наивысшей эффективностью. Вы также могли взять свою квоту в банк и использовать её в качестве залога, и банку не составило бы никакого труда оценить в долларовом выражении вашу долю трески, вытащенную безо всякой конкуренции из богатейших тресковых районов на Земле. Рыба была не просто приватизирована, она была секьюритизирована.
Это было ужасно несправедливо – вся рыба в Исландском море перешла в руки горстки счастливцев. Во мгновение ока в Исландии завелись миллиардеры, и все они были рыбаками. Но и в качестве социальной политики решение было весьма изобретательно: росчерком пера рыба превратилась из источника скудного существования в источник настоящего, устойчивого богатства. Меньшее количество людей прикладывали меньше труда при ловле более или менее ровно того количества рыбы, что максимизировало долговременную ценность исландских рыболовных районов. Новое богатство преобразовало Исландию – оно превратило её из тихой заводи, коей страна оставалась тысячу лет, в страну, породившую Бьорк. Если Исландия стала знаменита своими музыкантами, так это потому, что у исландцев теперь появилось время и на музыку, и на всё остальное. Исландской молодёжи платят, к примеру, за получение образования за рубежом, её поощряют к саморазвитию во всех областях. С тех пор, как рыбная политика преобразовала Исландию, страна без преувеличения превратилась в машину по переработке трески в кандидатские корочки.
Это, конечно, создало новую проблему: люди с кандидатскими корочками не желают зарабатывать на жизнь рыбалкой. Им нужно было что-то другое.
И это «что-то», вероятно, не работа в индустрии, эксплуатирующей второй главный естественный ресурс: энергию. Водопады и кипящая лава производят гигантские количества дешёвой энергии, но, в отличие от нефти, она не может быть дешево отправлена на экспорт. Энергия Исландии заключена в самой Исландии, и если и есть нечто поэтическое в идее заключённой энергии, есть также нечто вполне прозаическое в том, как исландцы восприняли эту проблему. Они задали себе вопрос: «Что мы можем делать такого, за что нам заплатят и что потребует огромных затрат энергии?» Ответ: алюминий.
Заметьте, никто не спрашивал: что бы исландцы хотели делать? Или, скажем: к какой деятельности исландцы наиболее приспособлены? Никто не полагал, что у исландцев может обнаружиться некий естественный талант к плавке алюминия. Если уж на то пошло, оказалось наоборот. Когда Алкоа, крупнейшая алюминиевая компания страны, начала строительство гигантского плавильного завода, она встретила два специфически исландских препятствия. Первым был так называемый «скрытый народ» — проще говоря, эльфы. В которых огромное количество исландцев, буквально пропитанных своей богатой фольклорной культурой, искренне верит. До постройки завода Алкоа следовало вызвать правительственного эксперта, выдавшего бы сертификат отсутствия эльфов на и под ней. Ситуация была весьма деликатна, как рассказал мне пресс-секретарь Алкоа, ибо компании пришлось выложить наличные за эльфиный сертификат, зато, как он выразился, «как компания, мы не оказались в положении официального признания нами существования эльфов». Вторым и более серьёзным препятствием оказались исландские мужчины: они оказались склонны рисковать куда сильнее, чем работники из других стран мира. «В производстве», — сказал пресс-секретарь, — «вы хотите иметь работников, выполняющих правила. Вы не хотите, чтобы они были героями. Вы не хотите, чтобы они пытались чинить то, что им не положено чинить, а то весь завод взлетит на воздух». Исландский мужчина был склонен чинить то, что ему не было положено чинить.
Отстранитесь на секунду от исландской экономики, и вы не сможете не заметить одну действительно странную вещь: люди тут саморазвились до такого состояния, когда они не годятся для доступной им работы. Все эти изысканно образованные, утончённые люди, каждый из которых считает себя особенным, сталкиваются с ужасным выбором: зарабатывать либо траулерной рыбалкой, либо выплавкой алюминия. Разумеется, в Исландии имеется некоторое количество работ, за которые с удовольствием возьмётся любой рафинированный, образованный человек. К примеру, удостоверение отсутствия эльфов. («Это займёт по меньшей мере шесть месяцев – иногда это бывает весьма непросто»). Но и близко не столько, сколько нужно стране, учитывая её талант переработки трески в кандидатские корочки. На заре XXI века исландцы всё ещё находились в поисках в своей экономике какой-нибудь задачи, более подходящей для их филигранных мозгов.
На сцене появляется инвестиционный банк.
В пятый раз за столько же дней я отмечаю лёгкую напряжённость за любым столом, где находятся одновременно исландцы и исландки. Мужчины демонстрирует всеобщую мужскую склонность не говорить с женщинами – или, точнее, не включать их в беседу – при отсутствии очевидного сексуального мотива. Но проблема не вполне в этом. Наблюдать исландцев и исландок вместе – всё равно что наблюдать ползунков. Они играют не друг с другом, а параллельно; они пересекаются даже менее органично, чем мужчины и женщины в других развитых странах, а это уже что-то! Дело не в угнетении женщин. На бумаге и в сравнении с современным глобальным стандартом дела у них не хуже, чем у женщин где угодно: хорошее общественное медицинское обслуживание, широкое участие в трудовой деятельности, равные права. Чего исландкам, кажется, не хватает – по крайней мере, на взгляд туриста, наблюдавшего их целых 10 дней – это неподдельной связи с мужчинами. Партия независимости — мужская партия, социалдемократическая – в основном, женская. (Первого февраля, когда поносимый всеми Геир Хаарде наконец ушёл в отставку, его сменила Джоанна Сигурдардоттир, социал-демократ, и Исландия получила не только первую женщину-премьера, но и первую в современном мире открыто гомосексуальную главу государства: она живёт с другой женщиной). Каждый знает каждого, но, когда я задаю вопросы, мужчины всегда отсылают меня к другим мужчинам, женщины же – к другим женщинам. К примеру, именно мужчина предложил мне побеседовать со Стефаном Алфссоном.
Тощий и выглядящий голодным, с настоящей, а не сделанной парикмахером, щетиной, Алфссон скорее похож на капитана траулера, чем на финансиста. Он ушёл в море в 16 лет, в не-сезон посещал школу, чтобы изучать рыбную ловлю. Он стал капитаном исландского рыбного траулера потрясающе рано, уже в 23. Его считали, как я слышал от других людей, чем-то вроде чуда рыбной ловли – иными словами, у него был дар вылавливать свою квоту трески за наименьшее возможное время. И всё же в январе 2005 года, в возрасте 30 лет, он бросил рыбу и сделался валютным трейдером в Ландсбанки. Он спекулировал на финансовых рынках почти 2 года, до великой кровавой бани октября 2008 года. Затем он был уволен, как и всякий прочий исландец, называвший себя трейдером. По его словам, он занимался перепродажей людям (в основном – его коллегам-рыбакам) того, что он полагал беспроигрышной спекуляцией: взять кредит в йенах под 3%, конвертировать его в кроны и вложить под 16%. «Я думаю, проще обучить какого-нибудь рыбака валютной торговле, чем обучить кого-нибудь из банковской индустрии рыбной ловле», — говорит он.
Затем он объясняет, почему рыбная ловля не так проста, как мне казалось. Для начала, это рискованно – если заниматься этим так, как делают исландские мужчины. «Вам не нужны в команде изнеженные мальчики», — говорит он. Особенно потому, что исландские капитаны знамениты маниакальным стилем рыбной ловли. – «Однажды у меня была команда русских, и не то чтобы они были ленивы, но эти русские всегда на одной скорости». Когда начинался шторм, русские прекращали лов: это было слишком опасно. «Исландцы ловят в любых условиях», — говорит Стефан. – «Лови, пока не станет невозможно ловить. Они любят идти на риск. Если ты окажешься за бортом, шансы не на твоей стороне. Мне 33, и уже двое моих друзей погибли в море».
У него ушли годы обучения на то, чтобы стать капитаном, да и без удачи не обошлось. Когда ему было 23 и он был первым помощником, капитан его траулера ушёл на покой. Судовладелец разыскал пожилого мужчину на пенсии, нечто вроде исландской рыболовной легенды, носящего изумительное имя Снорри Сноррасон. «Я два раза ходил в море с этим человеком», — говорит Стефан. – «Я никогда в жизни так мало не спал: я так жаждал знаний. Я спал 2-3 часа в сутки, а остальное время разговаривал с ним. Я его уважал превыше всех в мире – невозможно описать, чему только он меня не научил. Радиус действия траулера. Самый эффективный угол сети. Как действовать на море. Если у вас неудачный день, что делать? Если ты ловишь на такой-то глубине, что делать? Если не срабатывает, что делать – менять глубину или местоположение? За это время я научился куда большему, чем в школе. Потому что как выучиться рыбачить в школе?»
Этот великолепный курс обучения был столь свеж в его памяти, как если бы он прошёл его вчера. Мысль о нём затуманила его глаза. — Ты провёл семь лет, изучая каждый нюанс рыбной ловли, прежде чем тебе повезло учиться у этого великого капитана? — Да. — И даже тогда тебе пришлось просидеть многие часы у ног этого гуру, прежде чем ты почувствовал: ты знаешь, что ты делаешь? — Да. — Тогда почему ты думал, что сможешь стать банкиром и спекулировать на финансовых рынках безо всякого обучения? — Очень хороший вопрос. – на минуту он задумался. – Впервые за этот вечер у меня нет слов. Странным образом, я ему сочувствую: частенько я полагаю, что точно знаю, что делаю – даже когда это вовсе не так. — В чём состояли твои обязанности? – спрашиваю я, чтобы отпустить его с крючка. — Я начинал… — тут он засмеялся – консультантом по хеджированию валютных рисков. Но благодаря моей агрессивной натуре я всё больше и больше занимался обычными спекуляциями.
Многие из его клиентов были рыбаками или рыболовными компаниями, и подобно ему знали: без риска не будет улова. «Клиенты интересовались хеджированием лишь когда это означало заработать», — говорит он.
Существует несколько очевидных вопросов, которыми мог бы задаться исландец, проживший тут последние пять лет. К примеру: «Почему вдруг Исландия должна была оказаться столь важной для глобальной финансовой системы?» Или: «Почему изобретшим современную банковскую систему гигантским странам неожиданно понадобились исландские банки, стоящие между их вкладчиками и заёмщиками и решающие, кто получает деньги, а кто –нет?» И: «Если исландцы обладают этим невероятным врожденным финансовым даром, как они умудрялись его так хорошо скрывать целых 1,100 лет?» В конце концов, в стране, где каждый знает каждого или на худой конец его сестру, можно было бы ожидать: в тот самый момент, когда Стефан Алфссон перешагнул порог Ландсбанки, 10 человек говорят: «Стефан, ты же рыбак!». Но они промолчали. Шокирует то, что они молчат до сих пор. «Если бы я снова пошёл работать в банк», — говорит он без тени улыбки, — «я стал бы работать исключительно с VIP-клиентами».
В 2001 году, когда интернет-бум обратился в обвал, журнал Quarterly Journal of Economics опубликовал интригующую статью под названием «Мальчишки остаются мальчишками: пол, сверхуверенность и инвестиции в ценные бумаги». Авторы, Брэд Барбер и Терренс Один, получили доступ к информации о трейдерской деятельности в более чем 35,000 домохозяйств и использовали её для сравнения привычек мужчин и женщин. Вкратце, они обнаружили следующее: мужчины не только совершают сделки чаще женщин, но делают это из ложной веры в собственные финансовые оценки. Одинокие мужчины оказались менее благоразумны, чем женатые, а те – менее благоразумны, чем одинокие женщины: чем меньше женского присутствия, тем менее рациональным становится подход к рыночным сделкам.
Одной из характерных черт исландской катастрофы (и катастрофы на Уолл Стрит) является то, как мало отношения имели к ней женщины. Женщины работали в банках, но не на должностях, предполагающих принятие рискованных решений. Насколько я знаю, на протяжении всего исландского бума на руководящих должностях в исландских банках работала всего одна женщина. Её зовут Кристин Петурсдоттир, и к 2005 году она получила пост заместителя управляющего лондонским отделением Кауптинга. «В финансовой культуре доминируют мужчины», — говорит она. – «Эта культура довольно экстремальна. Это пруд с акулами. Женщины просто презирают её». Всё же Петурсдоттир получала удовольствие от финансов. Ей просто не нравилось, как мужчины занимались бизнесом, так что в 2006 году она уволилась. «Люди считали, что я сошла с ума», — говорит она. Но она хотела создать финансовый бизнес, руководимый исключительно женщинами. Чтобы привнести, как она выражается, «больше женских ценностей в мир финансов».
Сегодня её компания, помимо всего прочего, является одним из немногих прибыльных финансовых бизнесов, оставшихся в Исландии. После краха фондовой биржи деньги потекли рекой. К примеру, за несколько дней до нашей встречи, ранним утром она услышала настойчивый стук в дверь. Это был пожилой мужчина. «Меня так утомила вся эта система», — сказал он. – «Я просто хочу, чтобы какая-нибудь женщина позаботилась о моих деньгах».
В мой последний вечер в Исландии я пошёл в Музей Саг. Его цель — прославление саг, великих исландских эпических сказаний 12-13 веков, но эффект, производимый его диорамами в натуральную величину, скорее характерен для современного телевидения. Это не статуи из силикона, но настоящие древние исландцы или актеры, играющие древних исландцев, и еще дикие вопли, от которых кровь стынет в жилах: католическому епископу по имени Джон Арасон отрубают голову; еретичку по имени сестра Катрин сжигают на костре; сцена битвы, в которой покрытый кровью викинг вонзает свой меч в сердце распростёртого врага. Целью было правдоподобие, и для достижения его не остановились ни перед какими затратами. Переходя от одной живой картины с кровью и внутренностями к другой, я поймал себя на желании оглянуться, чтобы убедиться: за мной не крадётся викинг с боевым топором. Эффект был столь дезориентирующим, что когда я добрался до конца и увидел японку, без движения читающую на диване, мне пришлось тронуть её за плечо и убедиться: она настоящая. Это то прошлое, которое исландцы, по-видимому, лелеют: история конфликтов и героизма. История того, кто врежется в кого с наибольшей силой. Там полно женщин, но это мужская история.
Когда вы берете кучу денег в долг для создания фальшивого процветания, вы импортируете будущее в настоящее. Это ненастоящее будущее, это какая-то гротескная его версия из силикона. Кредит даёт вам мимолетное видение процветания, которого вы на самом деле не заслужили. Поразительно, насколько будущее, импортированное исландскими мужчинами, напомнило то прошлое, которое они славят. Бьюсь об заклад: поглядев на это их фальшивое будущее, исландским женщинам теперь найдётся, что сказать о реальном.
