В сороковых годах многие из людей любящих рассуждать о социальных предметах, держались мнения, что для крестьян образование — дело совершенно излишнее, что с экономической точки зрения оно даже вредно. Говорили, что образование может развить между крестьянами, особенно крепостными, недовольство своим положением, а это недовольство, в свою очередь, может иметь весьма неудобные следствия. С невежеством крестьян ставили в связь прочность того порядка вещей, который условливался крепостным правом. Не завидно положение того, кому приходится возлагать свои надежды на человека глупого. Масса невежественного народа так же подвижна и изменчива, как обманчива гладь морская. В 1847 году между помещичьими крестьянами Витебской губернии возникло волнение. Невежество этих крестьян, с точки зрения мраколюбивых экономистов, было вполне удовлетворительно. А, между тем это именно невежество, считавшееся поддержкой крепостному праву, и подало злонамеренным и корыстным людям возможность без больших усилий произвесть между крестьянами волнение, которое тотчас приняло весьма очевидный характер энергического протеста против крепостного же права. В марте и первой половине апреля 1847 года в Себежском и Дризенском уездах Витебской губернии распространился между помещичьими крестьянами слух, что рабочим на строившейся тогда Николаевской железной дороге даруются особые льготы, что помещичьи крестьяне, проработавшие на этой дороге три года, освобождены будут с семействами от крепостной зависимости. Откуда возник такой слух - достоверно не известно. Говорили, даже в важных официальных бумагах, что он распространен приказчиками, набиравшими рабочих на железную дорогу; но впоследствии, по официальном расследовании дела, это мнение признано не имеющим положительно оснований. Как бы то ни было, этот слух произвел на крестьян сильное впечатление. Крепостное право, особенно в наших краях, тяжелым ярмом лежало на крестьянине. Каждый день оно давало ему чувствовать себя и изнурительным трудом, и безвыходной бедностью, и горькой обидой, которую с болью чувствует душа, хотя бы и лишенная элегантной чувствительности тогдашних салонных пиитов. Доброй вестью для крестьянина могла быть только та, которая упоминала о «воле». Около 23 апреля крестьяне имения Осына (Себежского уезда. — Л. М ) получили какое-то письмо. Содержания этого письма мы не знаем, но управляющий имением указывал на него как на причину последовавшего немедленно за тем открытого волнения крестьян. С 24 апреля крестьяне этого имения начали открыто оставлять свои жилища, забирая с собою семейства, скот и имущество; в продолжение а, за края с четырех дней около 150 душ их ушло по Невельской дороге. Уходившие таким образом крестьяне везде по пути убеждали других следовать за собою, толкуя, что нужно немедля воспользоваться этим временем, так как после 15-го мая почему-то нельзя уже будет уходить от помещиков. Волнение быстро распространялось. 29-го числа крестьяне почти поголовно вышли из Нища и Аннинска (недалеко от Осына), несмотря на увещания исправника и священника. В этой партии было более 350 душ. К первому у всему Себежскому уезду происходило волнение. Крестьяне, частию забирая с собою, частию продавая на скорую руку все имущество, вооружались на случай ружьями, пиками, косами, топорами и просто дубинами и шли частию на Опочку, а главным образом на Невель. Когда крестьяне начали открыто толковать о воле и толпами уходить на железную дорогу, то земская полиция наконец увидела, что дело нехорошо, и начала принимать свои меры к пресечению волнения. Немедленно сделано было распоряжение, чтобы становые приставы совместно со священниками старались разубедить крестьян в достоверности бродивших между ними слухов, чтобы в разных пунктах по пути следования бежавших крестьян устроены были караулы. Дано знать в Невель и Псковскую губернию, чтобы там приняли надлежащие меры к остановлению следовавших туда партий. Но волнение до того уж усилилось, что подобные меры не могли поправить дела. Никаких увещаний крестьяне не слушались. Караул, состоявший из пяти-шести солдат, инвалидной команды и десятка-другого крестьян, не мог остановить значительной партии беглецов. К тому же помещики находили весьма невыгодным в рабочее время отдавать крестьян в распоряжение земской полиции, да и сами крестьяне неохотно шли на поимку своей же братии. Только там и был некоторый успех, где распоряжался делом лично становой пристав или исправник, собравши большую толпу понятых, и где при этом партия беглых была незначительна. Невельский городничий 27-го апреля задержал и отправил в тюремный замок партию беглых, состоявшую из сорока человек. 28-го числа становой пристав Высоцкий захватил и под конвоем понятых отправил в Себеж три немногочисленные партии; но в тот же день новая партия, человек в 150, силою освободила этих беглых и вместе с ними отправилась далее. Того же 28-го числа, при корчме Долысице (Невельского уезда), задержана становым приставом партия, состоявшая из 82 человек: при ней было 16 лошадей и разное крестьянское имущество. Но подобные случаи задержания беглых не имели влияния на общее положение дела. Крестьяне не могли понять, что если бы волновавший их слух о воле был действительно достоверен, то местные власти не могли бы запрещать им покидать свои деревни. Противодействие местных властей они объясняли совсем иначе. Волнение продолжало усиливаться и распространяться; для усмирения необходимо было употребить в дело воинские команды. 3-го мая витебский гражданский губернатор Татаринов распорядился об отправлении в Невельский уезд сотни нижних чинов витебского внутреннего уезд сотни н гарнизонного ого батальона и потребовал от командира квартировавшего в Динабурге полка (его величества короля сардинского) высылки в Себежский и Невельский уезды двух рот. Эти отряды, прибыв на место назначения, должны были поступить в распоряжение исправников; употребление огнестрельного оружия запрещалось. 6-го числа губернатор, несмотря на расстроенное состояние здоровья, прибыл в Невель; вместе с ним прибыл сюда и отряд витебского гарнизонного батальона, состоявший из 3-х обер-офицеров, 2-х унтер-офицеров, 3-х музыкантов, 100 нижних чинов. В тот же день одна часть этого отряда выслана к селу Баеву в распоряжение станового пристава Эйсмонта, другая — к корчме Дербихе, в распоряжение пристава Свирщевского, третья оставлена в Невеле для конвоирования партий, могущих быть задержанными. 8-го мая министр внутренних дел сообщил Смоленскому, Витебскому и Могилевскому генерал-губернаторам: «Государь император рассмотрев всеподданнейший доклад мой о возмущении крестьян Витебской губернии, Высочайше повелеть соизволил: послать сейчас ли флигель-адъютанта Опочинина на место, с полною властию принять команду над посланными туда войсками, с тем чтобы укротил беспорядки, где можно — убеждениями, где нельзя — силою и строгим на месте наказанием руководителей; а князю Чернышеву дать знать, чтобы сейчас велел одному батальону карабинерного герцога Мекленбургского полка быть в Острове готовым, и буде, ваше сиятельство, сами будете на месте, то флигель-адъютанту Опочинину быть у вас в распоряжении». Командиру герцога Мекленбургского полка в то же время предписано было, чтобы и весь этот полк готов был к немедленному выступлению по первому требованию флигельадъютанта Опочинина. Такие же распоряжения сделаны были и касательно квартировавшего в Порхове rpeнадерского принца Евгения полка. Подвигая для усмирения волнения войска, правительство в то же время обратило внимание на то обстоятельство, что возвращаемые на место жительства крестьяне могут на пути терпеть недостаток в продовольствии, и по водворении на места жительства, по причине совершенного расстройства своего хозяйства, растраты скота и земледельческих орудий, не смогут прокормиться до следующей жатвы и обсеять своих полей. Министр внутренних дел просил генерал-губернатора обратить особенное внимание на это обстоятельство и вместе с тем разрешил выдачу хлеба для этой надобности из учрежденных в уездных городах запасных магазинов. Для сопровождения и наблюдения за исправностью продовольствия в пути командированы из министерства пять чиновников, и на расходы по этому предмету препровождено в распоряжение генерал-губернатора 10 000 рублей серебром. Пока таким образом принимались решительные меры к усмирению волнения и возвращению бежавших от помещиков крестьян на место жительства, 34 возникли обстоятельства, которые должны были еще больше усилить это волнение. Собираясь бежать от помещиков, крестьяне распродавали свое имущество за бесценок. Из Псковской губернии нарочно стекались в Себежский и Невельский уезды так называемые булыни (мелкие торговцы, покупающие и продающие все, что случится), рассчитывавшие попользоваться в этих местах выгодными для них обстоятельствами. Подобные бесчестные люди не стеснялись не только утверждать, но и преувеличивать бродившие в народе слухи о воле. Они уверяли крестьян, что воля уже дана, что стоит только крестьянину добраться до великорусских губерний, а там уж он будет вольным и получит надел земли; что нужно торопиться уходить от помещиков до 15-го мая. А как легко смотрели иные люди на волнение крестьян, до какой степени ни во что ставили его бедственные для крестьян последствия — об этом можно судить по следующим случаям. Крестьяне одной деревни Дризенского уезда послали отставного солдата Федорова в Невель разузнать, действительно ли там выдаются паспорта желающим переселиться на мюльные земли». На пути Федоров расспрашивал об этом какого-то бурлака и отставного солдата, и те сказали ему, что побеги крестьян — дело незаконное, что за него виновные подвергнутся строгой ответственности. Но, возвратившись домой, Федоров объявил в деревне, будто он сльшал, что в Опочке раздают бежавшим от помещиков крестьянам паспорта, деньги, хлеб и подводы. И это, по собственному сознанию, он сделал для того только, чтобы при выходе крестьян воспользоваться обещанными ему за труд съестными припасами и одним поросенком. Судя по показаниям земской полиции, с 1-ro по 5-е мая из Себежского уезда вышло в Невельский до трех тысяч душ крестьян; и во многих имениях почти поголовно готовились последовать их примеру. К слухам о воле как-то приплетался Невель; говорили, что в этом городе дают бежавшим от помещиков крестьянам паспорта и деньги на дорогу. Из Себежского, Дризенского и Полоцкого уездов беглые почти всегда держали путь на Невель. И когда в Невеле начали задерживать их, то они, минуя этот город, шли все-таки по Невельскому уезду, преимущественно на Гультяи, Дербиху, Баево. Прошедши уже более или менее значительное расстояние, крестьяне приобретали самоуверенность и смело сопротивлялись земской полиции. Попытки полиции задерживать беглых привели только к тому, что они начали соединяться в партии. Уверенные вдобавок, что солдатам запрещено стрелять, крестьяне смело нападали на состоявшие в распоряжении полиции незначительные инвалидные команды и без труда обращали их, равно как и толпы понятых, в бегство. 3-ro мая партия беглых, человек в 500, разогнала при корчме Дербихе 300 понятых, собранных становым приставом, и отправилась далее. В тот же день на границе Великолукского уезда, при деревне Курочкино, беглые тяжело ранили косами троих понятых и избили писца станового пристава. Подобный успех нескольких партий, благополучно перешедших в Псковскую губернию, слух о близости срока, после которого крестьянам нельзя уж будет уходить от помещиков и придется навсегда остаться в крепостном состоянии, заверения беглых, что воля действительно даруется самим Государем, — все это произвело вредное влияние на крестьян и Невельского уезда. Около 4-го мая началось открытое волнение и приготовление к бегству в имениях князей Ромодановских, Дюран-де-Фрезаль, Назимовой, Зверевых, Маленчинского, Потриковского, Жуковского, Родзевича. Положение Невельского уезда на пути, по которому следовали партии беглых из других уездов и начавшее обнаруживаться в нем сильное волнение, побудили начальство обратить на него особенное внимание. Мы уже говорили, что 6-ro мая прибыл в Невель витебский гражданский губернатор. Убедившись на месте, что остановить волнение можно только решительными мерами, губернатор дал командиру прибывшего в Невель отряда витебского гарнизонного батальона позволение, в случаях нападения на отряды или крайнего сопротивления возмутившихся крестьян, употреблять против них огнестрельное оружие. В то же время начальник губернии отнесся к командиру квартировавшего в Порхове полка с просьбою немедленно выслать в Себежский и Невельский уезды две роты. Наконец, начальником же губернии сделано было распоряжение о немедленном закрытии продажи вина по всем трактам, которых держались партии беглых; по всей вероятности, очень многие из крестьян, благодаря этому распоряжению избежали пули либо штыка. 6-го числа, как мы уже говорили, выбыли из Невеля к Дербихе и Баеву отряды витебского гарнизонного батальона; офицерам, командовавшим этими отрядами, не было еще передано дозволение употреблять огнестрельное оружие. На другой день отряд, прибывший к Дербихе, встретил две огромные партии беглых (в обеих было около 2000 душ). Первая партия, не обращая никакого внимания на увещания станового пристава Свирщевского, прошла мимо на Баево. Другая же партия, в ответ на увещания пристава, бросилась на отряд, избила девять человек солдат, изломала пятнадцать ружей, отбила задержанных немного прежде отрядом более семидесяти семейств, двинулась вслед за первой партией. Пристав едва ушел от хотевших убить его крестьян, потеряв при этом даже свой сюртук, который и достался в добычу победителям. 8-го числа тот же отряд встретил недалеко от Дербихи, у села Конашово, новую партию беглых. Увещания, как и всегда, оказались совершенно бесполезными. Надеясь на свою многочисленность, вооруженные топорами, косами, насаженными на колья, крестьяне бросились на солдат и тотчас убили одного унтер-офицера. Тогда необходимость заставила употребить против них огнестрельное оружие. Четверо из них было убито, пятеро ранено; партия сдалась. Она состояла человек из 300 с обозом в 65 лошадей. Убитые крестьяне преданы были земле в четырех разных приходах, а задержанные отправлены в Невель. В тот же день возмущенные крестьяне, проходившие накануне через Дербиху, соединившись в бывшим одну партию, прибыли к селу Баево. Встреченные бывшим тут отрядом солдат с офицером и становым приставом Эйсмонтом, крестьяне объявили, что живыми в руки не дадутся, бросились на солдат и заставили их поспешно отступить. С криком «Берите пана» разъяренные крестьяне погнались за бежавшими солдатами. Офицер успел скрыться; становой же пристав со своим писцом Рафаловичем были настигнуты, до полусмерти избиты кольями и взяты в плен. Отыскивая офицера, крестьяне с яростью ворвались в господский двор, избили помещика Соколовского, его жену и двух братьев. В тот же день и эта партия отправилась далее, взяв с собою Эйсмонта и Рафаловича. Положение этих пленников было самое плачевное. Их связали по рукам, на каждом шагу ругали, били палками и кулаками, морили голодом. Об освобождении Эисмонта просил крестьян нарочно для этого явившийся в партию ксендз Дирвянский, но просьба эта не была уважена. Ксендзу отвечали, что если дать волю этому пану, так он опять примется ловить нашего брата. Два дня, шел с крестьянами Эйсмонт, одетый в крестьянское платье, связанный по рукам, голодный, избитый. Между крестьянами шла речь о том, чтоб его привязать за ноги к телеге и так тащить по дороге или же выколоть ему глаза, или же, наконец, просто повесить его. Однако 10-го числа (уже в Псковской губернии) его освободили. Буйства и успешное сопротивление беглых воинским командам при Дербихе и Баево произвели вредное впечатление на окрестных крестьян. 9-го числа оставили свои жилища около 200 душ крестьян помещика Рамодановского и, соединившись с выходцами из других соседних имений, образовали партию в 435 душ, с обозом в 130 лошадей. Эта партия двинулась на Опочку. Только 15-го мая начали занимать места назначения командированные для усмирения волнения войска. Два батальона карабинерного гросс-герцога Мекленбургского полка и две роты пехотного его величества короля сардинского полка заняли Себежский, Дризенский, Невельский и частию Полоцкий уезды. Войска располагались в тех пунктах, в которых волнение было сильнее или чрез которые преимущественно партии беглых держали путь в Псковскую губернию. С появлением войск во взволнованном крае начало быстро восстанавливаться спокойствие. После 15-го мая были еще по местам случаи побегов, буйства, неповиновения помещикам. В Невельском уезде крестьяне села Ермолино собирались убить приказчика и затем бежать; из Туричино 17-го числа вышла партия в 14 человек. Но в подобных случаях волнение тотчас было прекращаемо являвшимися на место воинскими командами. Не радостно было возвращение крестьян в свои опустелые избы. Яровое не засеяно; скот и земледельческие орудия распроданы; из избы окна, двери, лавки растасканы; хлеба в запасе нет; а тут еще припоминается недавняя надежда на лучшую, волы1ую жизнь, и больно расстаться с этой надеждой. Из побега возвращено было более шести тысяч душ; кроме того 95 человек крестьян, бывших зачинщиками или оказавшихся виновными в особенном буйстве и взятых с оружием в руках, отдано было под суд учрежденной по этому делу в Себеже военно-судной комиссии; наконец, около 600 душ не возвращено на места жительства по неизвестности, где они находятся. Но крестьяне долго еще не переставали мечтать о воле. Между ними ходили толки, будто бы «всем беспаспортным людям даны земли близ Черного моря», будто выход крестьян на вольные земли приостановлен только до Покрова. Может быть, мы доживем до того времени, когда дети с удивлением будут слушать рассказы отцов о пережитом ими тяжком времени крепостного права. И долго еще, в заключение этих рассказов, будут говорить, как и теперь говорят: «Нихай яму дась Бог здоровья и другого веку». Слупкий Ф. О волнении помещичьих крестьян Витебской губернии в 1847 году // Витебск, 1867. С. 99 — 117. Материал взят из книги Л.М. Максимовской \"Невельская старина\"