- Да... изви..нннн..ни...те меня, - промямлил Иванов, - я .. я.. не х...хотел Вас так сильно рас....сссс....троить.... или Босссс... аааа..... извините.. Бога! – быстро поправился Иванов - Я только хочу жить! Отпустите меня, пожалуйста, на землю. Я вас умоляю! – голос Иванова перешёл на шёпот, он опустился на колени, сложил руки перед грудью лодочкой и обречённо опустил голову. - Ладно, - услышал он уставший голос святого. Иванов поднял голову, отказываясь поверить в то, что услышал. Пётр сидел, подперев правой рукой лоб. Его нимб слегка сполз на бок и почему-то потерял свой блеск. Габи стояла около стола и поправляла причёску. Секретарша снова стала девушкой. Было очень тихо. - Ладно, - повторил Пётр, - идите прямо по коридору. Последняя дверь направо «Выход в жизнь». Скажите, что я Вас прислал. - И меня выпустят? – недоверчиво спросил Иванов. - Вы не верите словам святого? – Пётр даже не обиделся. - Нет, нет! Верю! Спасибо! Большое спасибо! – Иванов начался пятиться к двери. - Вам будет больно, Иванов! Может всё таки передумаете? – с надеждой в голосе спросил Пётр. - Да, я знаю. Я знаю, что будет больно, но... я выдержу! Я знаю, что делать! Ещё раз спасибо! Я приду позже и обещаю, что тогда со мною не будет никаких хлопот! Ещё раз спасибо! – последние слова Иванов произнёс закрывая двери. В приёмной он обвёл всех присутствующих победоносным взглядом. - Я возвращаюсь в жизнь! – объявил он торжественно и, не дожидаясь реакции окружающих, рысцой бросился в конец коридора.
- Мишенька, сейчас к тебе придёт Иванов, выпусти его на землю, хорошо? – в это время говорил Пётр по неизвестно откуда взявшемуся телефону, - Только не забудь поставить блокаду памяти, а то он же совсем свихнётся. Ах! Да, подправь ему немного печёнку и простату, - он осёкся слушая ответ, потом нетерпеливо сказал, - Михаэль, ну какая разница сколько это будет стоить? У нас же есть рубрика «непредвиденные презенты», вот туда и впишем. Ну спасибо! Бывай! Пётр положил трубку телефона на стол и она тут же исчезла, достал откуда-то ручку и бумагу. Написал что-то. Протянул Габи. - Читай! - Иванов, Петров, - произнесла Габи. - Разницу уловила? – ехидно поинтересовался Пётр. - Да, а что? – растерянно промямлила Габи. - А то, милочка, что это две разные фамилии и два разных человека! А то, милочка, что это Петров должен был тут быть, а не Иванов! Вот, смотри, тут разнарядка на Петрова! Видишь? Две даты! А вот на Иванова... сколько дат? - Одна.... - Вот-вот! ОДНА! Габи, как можно было так ошибиться? - Но ведь он ХОТЕЛ умереть! - Какая разница, что он хотел? Главное, что хочет Бос! Ещё одна такая невнимательность с вашей стороны и нас снова лишат квартальной премии! - Но, Вы же сами сказа... – начала Габи - Хватит! – прервал её Пётр и нервно добавил - И перестаньте приходить на работу в таком ####ском образе! - Но, Вам же нрави... - Никаких «но»! – отрезал святой и для убедительности резко махнул рукою – На раны Бога! Вы, Архангел Габриэль!!!! – строго припомнил он Габи, но тут же мягко добавил – Может быть брюнетка в классическом костюме.
Тамара смотрела на мужа. Его тело было опутано какими-то кабелями и трубками, которые вели к нескольким аппаратам. На их тёмных экранах мигали красные цифры, беспрерывно бежали зелёные линии. Тишину палаты нарушало только монотонное пи-пи-пи. - Вот и конец… - думала Тамара без эмоций. С самого первого взгляда на Иванова, она знала, что этот мужчина её судьба. Его просто переполняла любовь к жизни. Она была ею очарована. Как всё это пропало и куда, она не могла позднее понять. Она хотела уйти от Иванова тысячу раз, но не могла. Она ненавидела себя за такую нерешительность и поэтому плакала по ночам. Она ненавидела мужа за его безграничное равнодушие. Она изменяла Иванову, стараясь хоть как-то переключить своё внимание на других мужчин. Напрасно. Тамара не могла избавиться от чувства, что стена непонимания и неприятия возникшая между нею и Ивановым должна упасть в один день. Что она просто не может найти подход к своей судьбе, а судьба, соответственно – не может ей открыться. - Я живу с судьбой за стеной.. – печально говорила Тамара своим подругам. Казалось, что её болезнь снесла эту стену. За нею открылся прекрасный сад. Тамара вдохнула воздух. Сладкий, пьянящий аромат нежности и любви. И тут ей стало страшно. Голова закружилась, затошнило. - А вдруг это только мираж? Вдруг я выдаю желаемое за действительное? Вдруг это только жалость, долг, крест? – сомнения одолевали её - Нет! Я не хочу, чтобы такие эпитеты были у моей любви!- крикнула её гордость и Тамара ушла. Но очень скоро, сидя на коленях у своего богатого и удачливого любовника, Тамара поняла, что снова хочет вернуться в сад, который предстал её глазам.
Вдруг перестало быть важным мираж это или реальность. - Пусть хоть мираж! Видимость счастья – то же счастье! – сказала она, вставая с колен любовника. - Что? Что ты сказала, дорогая? – удивился он. - Нееее, ничего! Прости! – Тамара быстро подхватила сумку и побежала к выходу, не слушая удивлённых криков вслед. Она бежала домой. Потом стояла в тёмном коридоре и ждала мужа. Она хотела броситься перед ним на колени. Хотела попросить прощения. Но, увидев её, он тут же развернулся и ушёл. Ушёл, чтобы никогда уже не вернуться. Тамара даже не удивилась, когда позвонили из больницы и сказали, что Иванов лежит в коме. Она стояла около его кровати три месяца, отказывалась подписать документы, понимая, бессмысленность своих действий. Дети уговаривали её каждый день сделать это. Уговорили. Дверь открылась. В палату вошли два молодых врача. - Вы готовы? – участливо спросил один из них Тамару. Она посмотрела на них пустыми глазами и молча кивнула. Врач приблизился к аппарату. Занёс руку и... в этот момент монотонный пикание сменилось вдруг резким писком. Тело Иванова содрогнулось. - Что с ним! – вскричала Тамара. - Он... он... – врач не знал что сказать. - ОЖИВАЕТ! – рявкнул другой – Быстрее, сюда, а то задохнётся!
Было очень темно. Темно и тепло. А может тепло не было? Иванов не мог понять. Темно было точно. Темно и тихо. А может тихо не было? Вдруг стало больно. Острая пронизывающая боль. Всё темнота превратилась в боль. В боль острую, скручивающую, раздирающую. Иванов хотел закричать, но не мог. Только чувствовал, как беззвучно открывается и закрывается его рот. Он открыл глаза, но ничего не увидел, они были наполнены слезами.