Честняга: Глупцы, придурки, умники, Послушайте меня, Как честностью прославиться, Живя в добре и зле, Что сделать, чтоб понравиться На небе и земле. Я знал четыре способа: - Покуда не умрешь, Надеяться на Господа...
Хор: Ха-ха, приятель, врешь!
Честняга: Я слышу смех, иль кажется Мне этот жуткий смех? Друзья, любите каждого, Друзья, любите всех - И дальнего и ближнего, Детей и стариков...
Хор: Ха-ха, он выпил лишнего, Он ищет дураков!
Честняга: Я слышу смех. Наверное, Я слышу шум машин, Друзья, вот средство верное, Вот идеал мужчин: Берите весла длинные, Топор, пилу, перо, И за добро творимое Получите добро, Стучите в твердь лопатами, Марайте белый лист, Воздастся и заплатится...
Хор: Ха-ха, приятель, свист! Ты нас считаешь дурнями, Считаешь за детей.
Честняга: Я слышу смех. Я думаю, Что это смех людей. И я скажу, что думаю, Пускай в конце концов Я не достану курева У этих наглецов. О, как они куражатся, Но я скажу им всем Четвертое, и, кажется, Ненужное совсем, Четвертое (и лишнее) Души (и тела) лень. За ваши чувства высшие Цепляйтесь каждый день, За ваши чувства сильные, За горький кавардак Цепляйтесь крепче, милые...
Хор: А ну, заткнись, чудак! Чего ты измываешься? Ты хлебало заткни! Чего ты дорываешься Над честными людьми. Земля и небо - Господа, Но нам дано одно. Ты знал четыре способа, Но все они - дерьмо. Но что-то проворонил ты: Чтоб сыто есть и пить, Ты должен постороннему На горло наступить. Прости, мы извиняемся, Но знал ли ты когда, Как запросто меняются На перегной года, Взамен обеда сытного, Взамен "люблю-люблю" - Труда, но непосильного, С любовью по рублю. И нам дано от Господа Немногое суметь, Но ключ любого способа, Но главное - посметь, Посметь заехать в рожу И обмануть посметь, И жизнь на жизнь похожа!
Честняга: Но более - на смерть. Декабрь 1967
Если Вам было интересно это прочитать - поделитесь пожалуйста в соцсетях!
Потому что искусство поэзии требует слов, я -- один из глухих, облысевших, угрюмых послов второсортной державы, связавшейся с этой, -- не желая насиловать собственный мозг, сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал в этих грустных краях, чей эпиграф -- победа зеркал, при содействии луж порождает эффект изобилья. Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя. Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, -- это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны, стены тюрем, пальто; туалеты невест -- белизны новогодней, напитки, секундные стрелки. Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей; пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -- деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой, вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках. Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь. Даже стулья плетеные держатся здесь на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их немота вынуждает нас как бы к созданью своих этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом. Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах, свойства тех и других оно ищет в сырых овощах. Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно. Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы. И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут, но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -- тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей, то ль пятерка шестых остающихся в мире частей чересчур далека. То ли некая добрая фея надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу. Сам себе наливаю кагор -- не кричать же слугу -- да чешу котофея...
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом, то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом. Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза, паровоз с кораблем -- все равно не сгоришь от стыда: как и челн на воде, не оставит на рельсах следа колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"? Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда, обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе, как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены; но не спит. Ибо брезговать кумполом сны продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те времена, неспособные в общей своей слепоте отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек. Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть. Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть, чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен -- это зоркость к вещам тупика. Не по древу умом растекаться пристало пока, но плевком по стене. И не князя будить -- динозавра. Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера. Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора да зеленого лавра.
> > Потому что искусство поэзии требует слов, > я -- один из глухих, облысевших, угрюмых послов > второсортной державы, связавшейся с этой, -- > не желая насиловать собственный мозг, > сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск > за вечерней газетой. > > Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал > в этих грустных краях, чей эпиграф -- победа зеркал, > при содействии луж порождает эффект изобилья. > Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя. > Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, -- > это чувство забыл я. > > В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны, > стены тюрем, пальто; туалеты невест -- белизны > новогодней, напитки, секундные стрелки. > Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей; > пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -- > деревянные грелки. > > Этот край недвижим. Представляя объем валовой > чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой, > вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках. > Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь. > Даже стулья плетеные держатся здесь > на болтах и на гайках. > > Только рыбы в морях знают цену свободе; но их > немота вынуждает нас как бы к созданью своих > этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом. > Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах, > свойства тех и других оно ищет в сырых овощах. > Кочет внемлет курантам. > > Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, > к сожалению, трудно. Красавице платье задрав, > видишь то, что искал, а не новые дивные дивы. > И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут, > но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -- > тут конец перспективы. > > То ли карту Европы украли агенты властей, > то ль пятерка шестых остающихся в мире частей > чересчур далека. То ли некая добрая фея > надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу. > Сам себе наливаю кагор -- не кричать же слугу -- > да чешу котофея... > > То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом, > то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом. > Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза, > паровоз с кораблем -- все равно не сгоришь от стыда: > как и челн на воде, не оставит на рельсах следа > колесо паровоза. > > Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"? > Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда, > обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе, > как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены; > но не спит. Ибо брезговать кумполом сны > продырявленным вправе. > > Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те > времена, неспособные в общей своей слепоте > отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек. > Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть. > Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть, > чтоб спросить с тебя, Рюрик. > > Зоркость этих времен -- это зоркость к вещам тупика. > Не по древу умом растекаться пристало пока, > но плевком по стене. И не князя будить -- динозавра.
> Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера. > Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора > да зеленого лавра. quoted1
У него есть гениальные вещи... Еще Заболоцкого очень люблю.
Сказка о кривом человечке
На маленьком стуле сидит старичок, На нем деревянный надет колпачок. Сидит он, качаясь и ночью, и днем, И туфли трясутся на нем.
Сидит он на стуле и машет рукой, Бежит к старичку человечек кривой. - Что с вами, мой милый? Откройте ваш глаз! Зачем он завязан у вас?
Кривой человечек в ответ старичку: - Глазок мой закрылся, и больно зрачку. Я с черной грачихой подрался сейчас, Она меня клюнула в глаз.
Тогда старичок призывает жука. - Слетай-ка, жучок, на большие луга. Поймай мне грачиху в пятнадцать минут - Над нею устроим мы суд.
Не ветер бушует, не буря гудит,- Жучок над болотом к грачихе летит. - Извольте, грачиха, явиться на суд - Осталось двенадцать минут.
Двенадцать минут пролетают, спеша, Влетает грачиха, крылами шурша, Грачиху сажают за письменный стол, И пишет жучок протокол.
- Скажите, грачиха, фамилью свою. Давно ли живете вы в нашем краю? Зачем человечка вы клюнули в глаз? За это накажем мы вас.
Сказала грачиха:- Но я не виновна, Сама я, грачиха, обижена кровно: Кривой человечек меня погубил, Гнездо он мое разорил.
- Ах, так!- Рассердившись, вскричал старичок. - Ах, так!- Закачался на нем колпачок. - Ах, так!- Загремели железные туфли. - Ах, так!- Зашумели над туфлями букли.
И пал на колени лгунишка негодный, И стукнулся лобиком об пол холодный, И долго он плакал, и долго молил, Пока его суд не простил.
И вот человечек к грачихе идет, И жмет ее лапку, и слово дает, Что он никогда, никогда, никогда Не тронет чужого гнезда.
И вот начинается музыка тут, Жуки в барабанчики палками бьют, А наш человечек, как будто испанец, Танцует с грачихою танец.
_____
И если случится, мой мальчик, тебе Увидеть грачиху в высоком гнезде, И если птенцы там сидят на краю,- Припомни ты сказку мою.
Я сказочку эту не сам написал, Ее мне вот тот старичок рассказал - Вот тот старичок, что в часах под стеклом Качается ночью и днем.
- Тик-так!- Говорит под стеклом старичок. -Тик-так!- Отвечает ему колпачок. - Тик-так!- Ударяют по камешку туфли. -Тик-так!- Повторяют за туфлями букли.
Пусть маятник ходит, пусть стрелка кружит Смешной старичок из часов не сбежит. Но все же, мой мальчик, кто птицу обидит, Тот много несчастий увидит.
Замрет наше поле, и сад обнажится, И тысяча гусениц там расплодится, И некому будет их бить и клевать И птенчикам в гнезда таскать.
И если бы сказка вдруг стала не сказкой, Пришел бы к тебе человечек с повязкой, Взглянул бы на сад, покачал головой И заплакал бы вместе с тобой.
Для меня поэзия, это особый мир...) Но больше к сердцу Марина Цветаева.... .......... x x x Зерна огненного цвета Брошу на ладонь, Чтоб предстал он в бездне света Красный как огонь.
Советским вельможей, При полном Синоде… — Здорово, Сережа! — Здорово, Володя!
Умаялся? — Малость. — По общим? — По личным. — Стрелялось? — Привычно. — Горелось? — Отлично.
— Так стало быть пожил? — Пасс в некотором роде. …Негоже, Сережа! …Негоже, Володя!
А помнишь, как матом Во весь свой эстрадный Басище — меня-то Обкладывал? — Ладно
Уж… — Вот-те и шлюпка Любовная лодка! Ужель из-за юбки? — Хужей из-за водки.
Опухшая рожа. С тех пор и на взводе? Негоже, Сережа. — Негоже, Володя.
А впрочем — не бритва — Сработано чисто. Так стало быть бита Картишка? — Сочится.
> > andkx (A4417880) писал(а) в ответ на сообщение:
>> Своего любимого Бродского еще раз попробую quoted2
> > попробуй вот это: > Люби проездом родину друзей. > На станциях батоны покупая, > о прожитом бездумно пожалей,
> к вагонному окошку прилипая. > > Не блюешь? Тогда ты и говно с удовольствием кушать будешь. Приятного аппетита! quoted1
Так поэт и должен быть таким. Ну по типу овода Сократовского. ПРо Украину он еще более мерзкие вещи писал.
Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой, слава Богу, проиграно. Как говорил картавый, "время покажет Кузькину мать", руины, кости посмертной радости с привкусом Украины. То не зелено-квитный, траченный изотопом,-- жовто-блакытный реет над Конотопом, скроенный из холста, знать, припасла Канада. Даром что без креста, но #####ам не надо. Гой ты, рушник, карбованец, семечки в полной жмене! Не нам, #####ам их обвинять в измене. Сами под образами семьдесят лет в Рязани с залитыми глазами жили, как при Тарзане. Скажем им, звонкой матерью паузы медля строго: скатертью вам, #####ы и рушником дорога! Ступайте от нас в жупане, не говоря -- в мундире, по адресу на три буквы, на все четыре стороны. Пусть теперь в мазанке хором гансы с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы. Как в петлю лезть -- так сообща, путь выбирая в чаще, а курицу из борща грызть в одиночку слаще. Прощевайте, #####ы пожили вместе -- хватит! Плюнуть, что ли, в Днипро, может, он вспять покатит, брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый кожаными углами и вековой обидой. Не поминайте лихом. Вашего хлеба, неба, нам, подавись мы жмыхом и колобом, не треба. Нечего портить кровь, рвать на груди одежду. Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду. Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом? Вас родила земля, грунт, чернозем с подзолом. Полно качать права, шить нам одно, другое. Это земля не дает вам, кавунам, покоя. Ой да Левада-степь, краля, баштан, вареник! Больше, поди, теряли -- больше людей, чем денег. Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза -- нет на нее указа, ждать до другого раза. С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи! Только когда придет и вам помирать, бугаи, будете вы хрипеть, царапая край матраса, строчки из Александра, а не брехню Тараса. (с)
Ну это кому как . Ты хоть врубился к чему призывал "поэт"? Проездом любить друзей...................ладно Родину...........ну космополит......бывает...........а вот друзей проездом.................снова не врубился?* Тогда отдыхай.
> > Ну это кому как . Ты хоть врубился к чему призывал "поэт"? > Проездом любить друзей...................ладно Родину...........ну космополит......бывает...........а вот друзей проездом.................снова не врубился?* Тогда отдыхай. quoted1