> Человек только внутри себя может найти все смыслы и замыслы творца на свой счёт.
(Sic!) «Ни один демон, как бы он ни был коварен, не смог бы обмануть меня, если бы я не существовал. У меня может не быть тела: оно может быть иллюзией. Но с мыслью дело обстоит иначе. В то время как я готов мыслить, что все ложно, необходимо, чтобы я, который это мыслит, был чем-нибудь; заметив, что истина я мыслю, следовательно, я существую столь прочна и столь достоверна, что самые причудливые предположения скептиков неспособны ее покол@бать".
> > Nikol2016 (Nikol2016) писал (а) в ответ на сообщение:
>> shuravi (shuravi) писал (а) в ответ на сообщение:
>>> Но я теперь не знаю что первично — эмоциональная энергия двинувшая тело? или это нечто единое, а тело это та же самая энергия, только иначе воспринимаемая через энергетические потоки от органов восприятия?
>>Самая материальна энергия это солнечная, какими потоками её можно воспринимать?
> > Так никто из нас ещё Солнца глазами не видел да и тело своё руками не щупал! мы имели дело только с набором сигналов от глаз и от кончиков пальцев, а после с их обработкой и декодированием в зависимости от текущей прошивки. я и назвал эти сигналы «энергетическими потоками». >
> Впрочем если принять мою идею, что тело глаза, чувство глаза и разум глаза это одна и таже энергия — то мы можем видеть глазами напрямую. > > Волна глаза входит в резонанс с когерентной волной света и так ощущает её. Просто волн на обеих сторонах много — и видим воспринимаем мы их как своё материальное тело в соответствии с прошивкой декодера. А на самом деле мы набор волн и в мире нет ничего кроме комбинации волн.
Интересная теория. Глазами мы отдаем энергию, а вот телом и ушами впитываем в течение жизни, конечно без волн не обходится.
20:42 29.08.2019
Постулат (postulat) писал (а) в ответ на :
> Nikol2016 (Nikol2016) писал (а) в ответ на сообщение:
>> Человек только внутри себя может найти все смыслы и замыслы творца на свой счёт.
> > (Sic!) «Ни один демон, как бы он ни был коварен, не смог бы обмануть меня, если бы я не существовал. У меня может не быть тела: оно может быть иллюзией. Но с мыслью дело обстоит иначе. В то время как я готов мыслить, что все ложно, необходимо, чтобы я, который это мыслит, был чем-нибудь; заметив, что истина я мыслю, следовательно, я существую столь прочна и столь достоверна, что самые причудливые предположения скептиков неспособны ее покол@бать». (Рене Декарт)
Мы и сами себя не плохо дурим, я. всегда один из нас и уже не дома (а -Ты- из -Мы) с умом значит в сумме вместе Мы-сила. Сумка коженная, но когда не все дома человек пустой. Бессараб.Н.Н.
> Владетьмир (Владетьмир) писал (а) в ответ на сообщение:
>> Для нас весь мир это сплошная абстракция…
>
>> Мы мыслим словами, у русских одни слова, а у француза другие… >> А слово есть абстрактно символическое представление мысли, и ваша боль есть абстракция и есть люди которые совершенно не чувствуют боли. >> И сама Мысль это абстракция окружающего внешнего и внутреннего мира. И цвета радуги, по существу не существует, а это все есть всего лишь абстракция — регистрация частоты соударений фотонов с теми или иными предметами — объектами… Мы все мыслим абстрактными образами, кто лучше кто хуже и ни чего конкретного в этом всем нет… Так как Мы слышим, и видим и чувствуем все теми же абстракциями… и ваша же душевная или физическая боль тоже есть ваша абстракция и по сути в реальности ее просто нет…
> > Я согласен, и более того, я об этом знаю может быть даже лучше всех. Я мало того что помню оба типа мышления в детстве: абстрактное и образное, так ещё и умел пользоваться обоими и переключатся с одного на другое, а главное проанализировать оба, и отметить постепенное стирание образного в связи с началом обучения в школе. >
> Могу сказать сразу: абстрактное мышление которым мы все мыслим не даётся нам по рождению, а прививается обществом. Речь идёт о прошивке. Чужеродной прошивке. Те кто такое сумел настроить — превосходят нашу цивилизацию на миллионы лет. Похоже наши абстрактные мысли шпионят за нами и документируют наши действия. Чужеродный механизм. > > Но можно пытаться мыслить образами-чувствами и ощущениями. Тогда мир становится проще и сочнее. И как бы это сказать… управляемее…
Это всё зависит от общества в котором ты родился — Феномен Маугли
20:43 10.09.2019
Бергас (Бергас) писал (а) в ответ на :
> Постулат (postulat) писал (а) в ответ на сообщение:
>> Nikol2016 (Nikol2016) писал (а) в ответ на сообщение:
>>> Звуковые влияние на человека. >>> Звук как ничто другое влияет на наше внутреннее и внешнее пространство. Современный человек больше подвластен звукам не природного характера. Постоянная жизнь в городах заставляет его дышать грязным воздухом и слушать скверные звуки от промышленных предприятий. Обычно это неприятный скрежет, гром, грохот, какое-то ломающиеся оборудование, звуки двигателей, сирена, сигналы.
>> >> 90% информации мы воспринимаем с помощью зрения. Я проверял.
>А слух?
Всё остальное.
06:41 12.09.2019
Волшебные свитки Иванов-дураков о советской суперфабрике Русской Мечты: потаённые сокровища красных визионеров
Максим Калашников
Лишь в СССР возникла целая суперфабрика Русской Мечты. Великая фантастическая литература, переплетаясь с научно-популярными журналами, книгами и фильмами, погружала гражданина Советского Союза в удивительные миры грядущего, где хотелось жить и работать. В миры осуществлённой Русской мечты, где величайшие победы в науке и технике сочетались с торжеством Правды, той самой социальной справедливости. Всё это не было «бегством от реальности»: культура становилась мощным ускорителем вполне вещного, материального развития огромной страны, страны-планеты. Воистину, производство Русской Мечты в СССР стало неким Потоком. И этот опыт ещё предстоит изучить.
Дотянуться до звёзд
Создатели Страны Советов отлично понимали роль образов будущего и фантастики для рывка страны вперёд. Сам Ульянов-Ленин был когда-то глубоко впечатлён романом Альбера Робида «Двадцатый век. Электрическая жизнь» (1890 г.). Большевик Александр Богданов (Малиновский) написал «Красную планету» (о путешествии на Марс) в 1908-м. Так что изначальный толчок для расцвета жанра научной фанатстики в Советском Союзе был очень сильным.
То, на что не могла ответить закостеневшая марксистско-ленинская философия, человек Советского Союза наших поколений находил в великих произведениях фантастики СССР. Коли мы называем суперфабрику Мечты, мощно поднявшуюся в Красной империи, некоей Техноцерковью, то её «отцами» и духовными вождями можно считать Алексея Толстого, Ивана Ефремова и Александра Беляева, ранних Стругацких. Рядом с ними можно смело ставить Владимира Савченко. Быть может, чуть пониже в иконостасе Техноцеркви занимают места лики Аскольда Якубовского, Севера Гансовского, Георгия Гуревича, Александра Казанцева, Кира Булычёва, Генриха Альтова, Игоря Росоховатского, Георгия Мартынова, Григория Адамова — и так далее, вплоть до авторов отдельных повестей и рассказов.
Мы не пишем литературоведческое исследование. Мы вспоминаем те манящие, захватывающие дух миры, в которые попадал почти каждый советский мальчишка. Подчас он даже не помнил авторов этих, прочитанных взахлёб произведений. Но в «Гиперболоиде инженера Гарина», прикоснувшись к великолепной прозе Серебряного века, он видел мир, где пала несправедливость, где очистительный огонь красной революции привёл к торжеству тружеников над паразитами. В романах Александра Беляева он бывал не просто на орбитальной станции, а в настоящем космическом «эфирном» поселении — звезде «КЭЦ». То есть, в орбитальном граде имени великого Циолковского. И здесь же читатель вместе с героями романа исследовал тайны Луны …
Беляев готовил наши души к великим прорывам: овладению ядерной энергией, пересадке органов, телевидению. Он показывал возможности управления поведением огромных масс людей с помощью того, что сейчас бы назвали психотронными генераторами. Он впервые показал возможность пересадки мозга в другое тело, исследовав острейшие коллизии человеческого сознания при этом. А созданный воображением Беляева Ихтиандр — человек, способный дышать под водой, — и по сию пору будоражит воображение…
Но то был лишь самый первый слой невыносимо притягательных миров, куда попадал юный гражданин СССР, который потом становился учёным-исследователем, конструктором, инженером, высококвалифицированным рабочим. Русско-советская фантастика создавала некий интегральный мир СССР-мирового победителя. В нём ты погружался в глубоководном русском батискафе и охотился на гигантского кальмара-архитевтиса, охраняя китовые стада. В нём ты исследовал болота Венеры (до 1965 года считалось, что это — планета густых джунглей и вечных дождей) и находил в них упавший космокорабль загадочной внеземной цивилизации. Благодаря всем этим авторам мы садились на анамезонном звездолёте на планету вечной ночи, под лучи инфракрасной звезды. Или пронизывали пространство на ЗПЛ — звездолёте прямого луча. Пересекали моря на суперсубмарине «Пионер». Путешествовали в недра планеты на подземоходе. Передавали энергию через ионосферу, попутно посрамляя врагов, завистников и предателей. Ехали в вездеходе сквозь марсианские пылевые бури и обнаруживали подземные города давно погибших марсиан, встречали загадочных фаэтов с погибшей между орбитами Марса и Юпитера планеты. Мчались в скоростных поездах по эстакадам — и шагали по улицам невиданных городов-садов будущего. Наших городов! Парили над ними на флайерах-аэромобилях. Вступали в контакты с иным разумом. Побеждали смерть. Захваченные в плен бездушными инопланетянами, поднимали восстание на звездолёте-тюрьме, вступая в союз с другими разумными существами. Крушили жестоких феодалов на далёкой планете, будучи прогрессорами. Или побеждали не менее жестоких спрутов-мутантов, ставших разумными и получившими дар телепатии, умение ломать волю людей…
Этот совокупный мир Русской Мечты и Русской Победы буквально затягивал в себя. Многие из нас, так или иначе, отдали дань научной фантастике. Программа развития победоносной русско-советской цивилизации изложена в уже забытой книге Валентина Иванова (русского националиста и автора культовой «Руси изначальной») — в романе «Энергия подвластна нам!» (1952 г.). Сперва — овладеть неисчерпаемыми океанами внутриатомной энергии. Затем — рассматривать старение человеческого организма как болезнь, которую можно вылечить. И — победить смерть! Породив, по сути, расу русских сверхчеловеков, способных летать между звёздами. Что это, как не продолжение традиций русского космизма Циолковского и Фёдорова? Обрести бессмертие — и дотянуться до звёзд, распространиться по Вселенной. Уже превратившись в нечто большее, нежели нынешний «гомо сапиенс».
Такая раса может легко отразить астероидную угрозу Земле. Она сумеет управлять климатом и даже в Арктике построит города под прозрачными куполами. Она отправит в небытие энергетику нефти, газа и угля. Всё остальное для неё — сущие пустяки. Перегородить дамбой Татарский пролив между Сахалином и материком, приведя к потеплению климата Приморья? Чисто инженерная задача, которую позволят решить и дешёвая ядерная энергия, и огромные машины. Оросить Каракумы и Кызылкумы? Пожалуйста! А завтра мы овладеем тайной гравитации и сможем парить в небесах. Но попутно — целые районы Земли обратить в заповедники, где будут бродить возрождённые мамонты, мегатерии и прочая фауна раннего кайнозоя.
Именно эта гигантская, сетевая, распределённая Суперфабрика Мечты ковала и формировала наше сознание в великом Советском Союзе. В том числе — и сознание автора сих строк. На запасе её энергии мы до сих пор боремся с силами Тьмы и расчеловечивания, не теряя пламенной веры в будущее нашего народа.
В отличие от омертвевшей к тому времени официозной марксистско-ленинской философии, фантастика в те годы рисовала мир нашего будущего (возможного!) торжества. Ставила смелые социальные опыты, хотя и воображаемые. Чего стоит только то общественное устройство, что изобразил Иван Ефремов в своих великих «Туманности Андромеды» и «Часе быка»! Или в детских вроде бы книжках «Незнайка в Солнечном городе» и «Незнайка на Луне» Николая Носова.
Но фантастика была лишь первым контуром, порождавшим великий Поток Русской Мечты.
Военная фантастика Сталина
Нельзя не сказать о военной фантастике сталинской эпохи — о жанре, совершенно исчезнувшем из нашей литературы после 1945 года. Но в 1930-е годы она тоже воспламеняла воображение нашего народа и побуждала к смелым прорывам в науке и технике.
Такой была, например, книга Владимира Владко 1934 года «Аэроторпеды поворачивают назад», где рассказывалось о попытке Запада уничтожить СССР с помощью беспилотных самолётов с боезарядами, этаких предтеч крылатых ракет — «томагавков». Удивительно, но ассистента профессора, генерала Ренуара, создателя воздушных торпед, зовут Сергеем Гагариным. Злая ирония истории? Впрочем, в романе Владко нападение планируется на 4 часа утра, в июне. Тень будущего, уловленная автором?
«Как можно меньше людей, меньше живых единиц в войсках. Машины на земле, машины на воде, машины в воздухе. Машинами управляют проверенные, закалённые люди. А частично — машины идут в наступление сами, ими управляют на расстоянии. Нельзя рисковать тем, чтобы некоторая часть войск попала под влияние большевистской агитации. Нельзя долго воевать, война должна быть мгновенной, как взрыв гранаты. Один сильный комбинированный удар, направленный, в первую очередь против тыла. Разрушения. Смерть. Огонь. Паника. И тогда — добивать, планомерно, решительно, безжалостно. Никакой дипломатии — только оружие решает дело. Танк, пушка, самолёт — вместо дипломатических фраков и конференций. И ваш танк, ваша прекрасная машина, мой дорогой друг, также является фактором нашего общего дела…»
«Молниеносное нападение на Советский Союз раздавит крепость большевизма. Отворятся врата неисчислимых богатств Восточной Европы и Азии. Свежей кровью войны излечит дряхлая Европа все свои болезни — новыми обширными и богатыми колониями забинтует язвы своего тела. Разве не продумано всё до конца? Разве неизвестно каждому государству, что достанется ему в результате победоносной войны с Советским Союзом?..»
«…Несколько параллельных красных линий, начинаясь в Кустамяки, доходили до Ленинграда, после поворачивали на юг и продолжались вдоль Октябрьской железной дороги до самой Москвы, где заканчивались в таком же красном кольце, окружавшем город. Похожими кругами завершался путь некоторых линий в Ленинграде. Направления воздушных путей, путей неожиданного нападения — заканчивались на карте алыми кругами, знаками взрывов и разрушений…»
«— Да… говорите, ошибок нет? Хорошо, — наконец произнёс генерал Ренуар, — значит, выступаем в четыре часа утра, лейтенант?»
«Насколько хватал глаз — весь пол был уставлен небольшими серебристыми чудовищами. Безусловно, это были самолёты; однако какие-то невиданные, непонятные черты этих машин заставили бы любого наблюдателя задуматься над их назначением. Между тем, здесь, в этом строжайше засекреченном отделе ангара, посторонние наблюдатели не бывали никогда; а генерала Ренуара в этих машинах ничто не удивляло, ибо они являлись его изобретением, его творением. Это были аэроторпеды типа ГТ-2.
Низкие продолговатые самолёты с широкими крыльями, лишённые колёс, на коротеньких и узких лыжах, явно не предназначенных для снега (да и не могло быть в июне снега на этом побережье), с наглухо закрытым корпусом, без иллюминаторов и входных люков, без пилотской кабины. И между крыльями, над серединой корпуса — небольшая антенна, как если бы в самолёте имелся скрытый радиоприёмник…»
«Представьте себе огромный снаряд с пропеллером, крыльями и мотором, которым можно управлять на расстоянии. Или же, наоборот, представьте себе самолёт, управляемый издали, самолёт без лётчика, начинённый сильнейшими взрывчатыми веществами или термитной массой, которая сжигает всё вокруг. Теперь представьте, что этот самолёт-снаряд способен пролететь около тысячи километров и взорваться в определённую минуту — в зависимости от того, как будет заранее отрегулирован его часовой механизм. Это и есть моя аэроторпеда…»
И вот, под прикрытием воздушных армад, волна аэроторпед идёт на Москву. Генерал Ренуар наблюдает за операцией из летающего командного пункта, громадного автожира-гироплана.
«Ровно в четыре часа утра всё небо вдоль границы покрылось стаями стальных хищников, решительно двинувшихся в сторону Советского Союза. Одновременно загремела артиллерия, посылая сотни и тысячи тяжёлых снарядов, которые разрывались на советской земле, сея смерть и разрушение. Тишина мирного погожего апрельского утра исчезла; на смену ей пришёл гром выстрелов и взрывов. Задрожала земля. Горизонт скрыли облака дыма, сквозь них кое-где прорывались острые красные огненные языки пожаров. Это горели зажжённые термитными снарядами дома в советских сёлах…»
Но Советский Союз наводит на атакующие воздушные армады врага лучи странных прожекторов…
«Генерал Ренуар не отрывался от призматического бинокля. И вдруг он увидел неожиданную, ужасную картину.
Передняя шеренга истребителей, быстро мчась в вышине, оказалась над лучами прожекторов, которые засияли светящимися пятнами на крыльях и корпусах самолётов.
И мгновенно эта первая шеренга самолётов дрогнула. Передние самолёты закачались, как лодочки на морских волнах. Затем они пошли вниз — сперва ровно, а потом кренясь всё сильнее и сильнее. Вслед за этим генерал Ренуар увидел, не веря своим глазам, как самолёты-истребители, гордость его отряда, самолёты, которыми командовал его любимец, лейтенант Гагарин — как эти самолёты, кувыркаясь в воздухе, точно куски жести, падают вниз, без единого выстрела, без всякой попытки выровняться, будто все их экипажи мгновенно погибли.
Несколько страшных секунд генерал Ренуар наблюдал это мёртвое, бездушное падение. А тем временем новые шеренги самолётов влетали в зону действия прожекторов, зону их бледных голубоватых лучей, начинали качаться — и, переворачиваясь, как и первые, падали вниз…»
«Сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, он мог только наблюдать, как передняя шеренга торпед оказалась в зоне лучей, как нежно засияли на металлических крыльях торпед световые пятна прожекторов — и как двенадцать аэроторпед одна за другой камнем рухнули вниз…
Из окошка радиокабины на стол упали три телеграммы:
„Курс аэроторпед изменён. Прямо на запад. Самый малый газ. М и е т и“.
„Жду указаний. Шесть истребителей по неизвестной причине упали в зоне прожекторов. Г, а г, а р и н“.
„Ожидаю приказов. Восемь бомбовозов упали по неизвестной причине в зоне излучения прожекторов. Р, а й в о л а“. Генерал Ренуар ударил кулаком по столу: чёрт! Ведь теперь делать нечего, сквозь дьявольские лучи всё равно не прорвёшься, надо возвращаться. И рявкнул в телефон, сжав челюсти:
— Радируйте Гагарину и Райволе: „Курс на северо-запад, к аэродрому отряда. Рейд откладывается“. Далее, радируйте в аппаратную, Миети: „Немедленно…“
И он остановился: что именно передать Миети, куда направить аэроторпеды? Ведь они не могут спуститься на землю без того, чтобы не взорваться, ведь их часовые механизмы установлены на взрыв через два часа… Не может снаряд, вылетев из ствола пушки, вновь вернуться в дуло; не может аэроторпеда, выпущенная в воздух, вернуться на свой аэродром, ибо она даже не имеет приспособлений для посадки, она упадёт, она взорвётся, пусть и опережая часовой механизм — взорвётся от удара о землю… Вдруг он услышал голос лейтенанта Гринберга:
— Господин генерал, к нам движутся лучи!..»
«…Они применили совершенно новое средство обороны. Теперь я уже знаю, что это было. Москва об этом говорила?
— Нет, они лишь сообщили, что использовали какой-то новый метод профессора Юльского — электрическую завесу, созданную ультракоротковолновыми прожекторами.
— Да. Они применили метод ионизации воздуха с помощью ультракоротких волн и насытили лучи излучателей-прожекторов электроэнергией высокого напряжения. Таким образом, эти лучи выводили из строя самолёты и убивали экипаж. Я сам еле выбрался — лишь потому, что луч коснулся только мотора моего автожира, и мы смогли спланировать вниз. Иначе я не имел бы удовольствия беседовать с вами, генерал…»
Применив самые инновационные виды техники и разложение тыла противников, СССР в книге Владимира Владко наголову разбивает Запад и Японию, вызывая мировую революцию.
Всадник на звёздном коне…
Итак, книжная фантастика выступала всего лишь первым контуром Сверхфабрики Русской Мечты. Второй же контур составляла фантастика кинематографическая. Обычно считается, что первым прорывом стала экранизация Протазановым «Аэлиты» в 1924 году. Но это не так: фильм-то получился обывательско-приниженным, отчего сам автор «Аэлиты» его откровенно ненавидел.
Нет, первый эпохальный скачок совершил великий режиссёр Василий Журавлёв (1904—1987). Когда юный Максим Калашников с восторгом смотрел одну из первых голографических картин-стереофильмов СССР (на нынешнем новоязе — 3Д-кино), «Всадник на золотом коне» 1980 года, он тогда ещё не знал, что режиссёр фильма — легендарный Журавлёв. Тот самый, что создал действительный прорыв в новую на тот момент реальность — ленту «Космический рейс» 1936 года. Да-да, ту самую, что консультировал сам Циолковский и рисовал чертежи космического корабля. В том фильме СССР 1946 года отправляет экспедицию на Луну. Причём ракета взлетает по эстакаде на фоне Москвы будущего, панораму которой создавали лучшие архитекторы страны. Невесомость в картине сняли так достоверно, что её передаче дивились реальные космонавты 1970-х…
Да, то был прорыв — с колоссальным воздействием на умы и сердца миллионов людей. Космос изображался чем-то уже близким, достижимым. Уже через десять лет! Увы, адские испытания Великой Отечественной легли между кино 1936-го и гагаринским стартом 1961-го…
В 1935-м на экраны выходит «Гибель сенсации» по мотивам романа Владимира Владко «Роботари идуть». Режиссёр Александр Андриевский (1899−1983) снимает картину о том, как идеалист Джим Рипль создаёт роботов для того, чтобы избавить людей от тяжёлого труда. Но капиталисты замещают ими живых рабочих, выбрасывая их за ворота заводов и фабрик. А когда рабочие начинают бастовать и бунтовать, правители превращают роботов в колонны безжалостных убийц-карателей. В попытке их остановить погибает сам Рипль. Но восставшие рабочие перехватывают управление роботами. А значит, берут власть — и дальше роботы будут служить людям…
Потом Андриевский станет одним из основоположников советского стереокино. А Владко в 1939 г. создаст потрясающую повесть «Потомки скифов» — о том, как советские люди попадают в громадный подземный мир, где до сих пор живёт племя скифов и потомки их пленников-эллинов…
Перенос литературной фантастики на киноэкран напрашивался сам собой. Тем более, что советский кинематограф не боялся самых дерзких экспериментов. Все восторгаются фильмом Сергея Эйзенштейна «Броненосец „Потёмкин“», а вот по мне куда больший прорыв — фильм 1934 года «Новый Гулливер», снятый режиссёром Владимиром Птушко. Первое в мире кино, где живой актёр совмещался с кукольными мультипликационными персонажами (аналогичный приём использует Карел Земан в Чехословакии лишь в 1955-м!). Сам Бог велел СССР снимать и ярчайшие фантастические кинокартины. Эпопеи, космические оперы, блокбастеры! Но дальше была тяжелейшая война и годы подъёма страны из руин.
Поэтому, увы, следующий прорыв в фантастическом кино произошёл лишь в 1961-м, с выходом в свет «Планеты бурь» Павла Клушанцева (1910−1999) — приключенческой картины о русской высадке на Венеру, которая потрясла воображение всего мира и сподвигла Джорджа Лукаса на создание «Звёздных войн». То было потрясающее сочетание изобретательных спецэффектов, приёмов съёмки и игры замечательных актёров. Увы, в СССР этот фильм с начала 1970-х годов практически не показывали. Новатор Клушанцев ушёл по большей части в научно-популярное кино и в книги о космосе для детей и юношества. А ведь этот фильм с успехом прошёл в двадцати восьми странах мира, его откровенно воровали, переозвучивая и включая его фрагменты в свои поделки. Вот только на Родине Клушанцева не оценили.
Поле, уступленное Западу…
И здесь можно говорить о колоссальном провале правителей СССР. Они не смогли поставить на службу Русской Мечте такое мощное орудие культуры, как фантастическое кино. Поразительно, но параллельно с настоящим взрывом литературной фантастики у русских то же самое наблюдалось и у американцев. Но при этом у янки всё это перетекало в яркое фантастическое кино. Пускай те ленты сегодня и кажутся наивными, но их качество росло от года к году. А вот в СССР так и не смогли показать мира своей восторжествовавшей мечты. С её городами-футурополисами среди тайги и лесов, с поразительными летательными аппаратами, с прекрасными новыми людьми в невиданном раньше обществе. Книги в Красной России опережали кинематограф, кинофантастику стали рассматривать как «низкий стиль».
Ревущие 1960-е, отмеченные эпохальными достижениями СССР в космосе, чёрт возьми, в фантастическом кино оказались для нас практически потерянными. А янки жмут на газ — у них с 1966 года по телевидению идёт сериал «Звёздный путь» («Стар трэк»). У нас — ничего подобного. В 1967 году выходит на экраны крайне неудачная, малобюджетная экранизация «Туманности Андромеды». В 1963-м одесситы выпускают «Мечте навстречу» — ленту о контакте СССР с иной цивилизацией. Но эти фильмы не дают представления о грядущем нашей державы. Так, немного футуристических декораций — и всё. Положение явно сродни состоянию кинофантастики в нынешней РФ…
Однако и в этом виде кинофантастика СССР зажигала умы и сердца юных. Следующего явления — лент «Москва—Кассиопея» и «Отроки во Вселенной», снятых в 1973 и 1974 годах, — пришлось ждать слишком долго. И они всё-таки были детскими. Их режиссёр, Ричард Викторов (1929−1983), смог совершить ещё один прорыв, подстать достижениям Журавлёва и Клушанцева лишь в 1980-м, в картине «Через тернии — к звёздам». Вот там и была показана жизнь в СССР XXI века. Этот великий фильм и до сих пор смотрят. Но его было уже мало, чтобы противостоять триумфальному шествию американской кинофантастики, начиная со «Звёздных войн», стартовавших в 1977 году. Вышедший на экраны в 1972-м «Солярис» Тарковского — всё-таки не о русских, его действие происходит далеко-далеко от Земли. А остальные попытки СССР снять кинофантастику не очень впечатляют. Провальные «Акванавты» 1979 года. Прекрасный, но детский мультфильм «Тайна третьей планеты» Рувима Качанова. Даже «Гостья из будущего» Павла Арсенова (1984 г.), хотя и показывала Москву 2084 года, и до сих пор вызывает щемящее чувство ностальгии у моего поколения, не закрыла зияющего провала. Образ воплощённой Русской Мечты в её советском, красном варианте, словно скрылся в тумане времени.
К тому времени сами верхи СССР не имели такого образа в собственных головах. Померк «коллективный разум» поздней КПСС. И там думали уже совершенно о другом. Можно сколько угодно издеваться над ними за это, но разве в нынешней РФ мы не видим практически той же картины? Вы можете назвать хоть одну кинематографическую работу о великом будущем нашей страны после катастрофы 1991 года? В этом отношении РФ удручающе бесплодна, её население воспринимает те образы, что создаются в Голливуде, на «фабрике грёз» враждебной нам цивилизации.
Факт остаётся фактом: в мир победоносного будущего страны в 1970-е и в начале 1980-х годов нас погружала именно русско-советская фантастическая литература. Она несла факел Русской Мечты. Никакие планы пятилеток и отчётные доклады генсеков КПСС на очередных «исторических» съездах правящей партии этой миссии не выполняли. А сильнейшего эликсира Русской Мечты в виде ярких кинопроизведений СССР остро не хватало. И как только на кинорынок страны ворвалась западная кинофантастика, она во мгновенье ока завоевала умы масс. Навязала им своё видение Будущего.
Но это вовсе не означает, что советская сокровищница обесценена. Ведь литературный контур Суперфабрики Русской Мечты тогда усиливали и другие контуры. Иные части красной Техноцеркви. Именно такой опыт предан в Российской Федерации (Беловежской России) забвению. И забвению преступному…
Это огромное культурное наследие русских до сих пор лежит под спудом, его упорно не замечают и пытаются отправить в небытие. Ибо оно противно низменной природе сырьевых трупоедов и казнокрадов. Но распечатывание сей сокровищницы и её творческое развитие — будет огромным прорывом в русском сознании, обретением Русской Мечтой своей образной плоти. Это те самые Свитки Ивана-дурака. Дар Ветер и русский сверхчеловек — против нежити и архаики «Игры престолов».
10:44 01.10.2019
Долгий путь в первом ряду народа памяти писателя Михаила Годенко
Владимир Бушин
Умер писатель Михаил Матвеевич Годенко… Для меня он ещё и давний товарищ, однокурсник по Литературному институту, Миша##### как звали мы его все пять лет. А встретились летом 1946 года, когда, вернувшись с войны, поступили в Литературный институт. Почти всем нам было по 22−23 года, то поколение, о котором в стихах и прозе писали, будто после войны от него осталось лишь 3%. Это выдумка тех, кто считает, что героизм — непременно и прежде всего большие потери, и чем они больше, тем выше и достоверней героизм. Однако вон сколько собралось нас тогда даже в столичном, как ныне говорят, элитном вузе. А сколько нас пришло тогда в другие, в большие вузы, например, в Московский энергетический им. Молотова, где я перед Литературным проучился один семестр. Сколько нас пришло на заводы, в колхозы, сколько осталось в армии!
Нам казалось, что молодость — наше естественное состояние, и оно никогда не покинет нас… Ну, а пожилые и старые люди, которых мы видели ежедневно, хотя бы профессора института Александр Александрович Реформатский и Сергей Иванович Радциг? Им почему-то не повезло, состарились. Очень жаль, ведь такие хорошие стариканы…
Литинститут был тогда небольшой, на первый курс при огромном конкурсе набрали нас человек тридцать, а всего в институте было, пожалуй, человек сто. В подвальном этаже института находились мужское и женское общежитие, то и другое — человек на двадцать. Из наших там жил, кажется, один Солоухин. Запомнилось, видимо, только потому, что здесь, как потом рассказывали, он обнял на прощанье Наума Манделя (Коржавина), когда однажды ночью за ним пришли, по-нынешнему говоря, «вежливые зелёные человечки». Видно, им не нравилось, что Эмка бродил по коридорам и бормотал: Я вёе на свете видел наизнанку, Я путался в московских тупиках, А между тем стояло на Лубянке Готическое здание ЧеКа…
Оно вовсе не готическое, но не из-за этой ошибки автору дали возможность посмотреть это здание и изнутри, а потом, уже вдалеке вспоминать увиденное… А ведь мы с Годенко его предупреждали, когда на первомайской демонстрации на площади Пушкина, памятник которого ещё стоял на прежнем месте — на Тверском бульваре, пели всем курсом:
Ползёшь ты, товарищ, Как сам ты понимаешь, В готическое здание ЧеКа…
Он и приполз…
Наш, в сущности, первый послевоенный набор оказался удивительно содержательным на небесполезных для русской литературы тружеников слова. Судите сами: Юрий Бондарев, Евгений Винокуров, Юля Друнина, Эдуард Асадов, Владимир Тендряков, Григорий Бакланов, Григорий Поженян, Василий Малов, Семен Сорин, Юрий Разумовский, Николай Войткевич, Семен Шуртаков (самый старший на курсе — с 1918 года), Михаил Годенко и аз грешный — и все с фронта явились! Войткевич — из плена, в который попал в 1942 году под Севастополем. А ещё — Владимир Солоухин (служил в охране Кремля), Александр Рекемчук, Герман Валиков, Лидия Обухова, Людмила Шлейман, Гарольд Регистан (сын соавтора С. Михалкова по тексту нового гимна), Евгений Марков, Андрей Марголин, Всеволод Ильинский, Бенедикт Сарнов, Лидия Асадова, жена Эдуарда Асадова, вернувшегося с войны без глаз… Правда, кое-кто оставил наш курс до срока: Рекемчук, Друнина…. Но как бы то ни было, на выпускном вечере в актовом зале института, а потом на банкете в кафе «Националь», что в начале улицы Горького, человек 20—25 нас было. И представьте себе, большинство из нас — одни раньше, другие позже — стали профессиональными писателями, членами Союза писателей, обрели известные литературные имена, некоторые даже стали лауреатами, как Годенко, получивший ещё и военную премию «Прохоровское Поле», а Бондарев — Герой социалистического труда.
От выпускного вечера в институте осталось в памяти только напутственное слово Александра Фадеева. Ещё далеко было до того скорбного дня, о котором Твардовский скажет:
Ах, как горька и не права Твоя седая, молодая, Крутой посадки голова…
Тогда седина только пробивалась…
А от банкета в «Национале» остался в памяти только тост прекрасного, но оставшегося неизвестным поэта Германа Валикова: «За цветы и звёзды!»… Однажды, много лет спустя, в Большом Гнездниковском переулке, где находилось не существующее ныне издательство «Советский писатель», в редакции поэзии, которую возглавлял Егор Исаев, ещё не Герой и не Ленинский лауреат, Герман у меня на глазах, лёжа на сдвинутых стульях, умирал. Спасла откуда-то примчавшаяся по телефонному звонку дочь Гела. Потом Герман допытывался: «Ну как, красиво я умирал? Можно сравнить с Андреем Болконским на поле под Аустерлицем со знаменем в руках? Помнишь? Наполеон, проходя мимо, залюбовался и сказал: «Какая красивая смерть!»… 23 сентября 1981 года Гела помочь не смогла, но видела в руках отца знамя русской поэзии…
Кажется, это была первая смерть в наших рядах. Впрочем, нет, нет… Первым-то был Василий Малов, поэт. У него было такое тяжёлое ранение головы, что можно было видеть пульсацию под кожей черепа. Он был одинок. Как инвалиду ему сразу после института дали отдельную квартиру в Сталинском районе Москвы на Мочальской улице. И однажды в ванной его настиг припадок, помочь было некому, он захлебнулся… Да, это была наша первая смерть. Васе было лет 25. А Миша Годенко не дожил до своего столетия 1 октября всего несколько дней…
Наш фронтовой ровесник Семён Гудзенко тогда писал:
Мы не от старости умрём- От старых ран умрём…
Семён так и умер в тридцать лет, но пришло время, стали умирать и от старости…
Не так давно в «Правде» была напечатана подборка моих писем Юрию Бондареву — за много лет по разным поводам. Её дали под заголовком «Их остается только трое»: Бондарев, Миша и я… «Кончаю… Прощайте… Прошу не винить…»
Годенко, как и я, пришёл в институт со стихами, он начинал на Украине ещё до войны вместе с Гудзенко. Он и окончил институт как стихотворец, а я — как критик. И первые книги его были поэтические: 1956 год — поэма «Последний», 1959 год — поэма «Море моё», 1961 год — сборник стихов «Тяга к океану». Но потом он оставил стихи, стал известным прозаиком, а я вернулся к стихам, но известным стихотворцем не стал: кроме жены, никто не хотел верить, что такой буйный критик и публицист может рифмовать «любовь» — «кровь», «страсть» — «власть», «люблю» — «молю» и т. п. А между тем, сочетание в одном лице публициста и стихотворца — не редкость в литературе и вполне естественно. И я упрямо рифмовал на самых разных страницах от «Правды» до «Литературки». И всё-таки кому-то это казалось подозрительным, вредным.
Мы с Мишей состояли в творческом семинаре, который вёл профессор Тимофеев Леонид Иванович. Мы по очереди читали стихи и обсуждали их. Вот диво дивное: я помню, как Миша лет семьдесят с лишним тому назад читал:
Мне б только на гору, Где пахнет чабрецом…
Что там дальше, забыл, но помню, что мне его стихи очень нравилось, и я сказал тогда, что если бы можно было, я аплодировал бы этим стихам. Но Михаил оставил стихи…
Надо заметить, что, вернувшись с войны, мы так упивались прелестями мирной жизни, той её тишиной, которую слышали только мы (Бондарев так и свой первый роман назвал- «Тишина»), что о войне словно забыли, условно говоря, мы по примеру Годенко наслаждались «запахом чабреца», и только спустя какое-то время вспомнили о самом важном, о главном событии нашей жизни. И тогда тот же Бондарев написал «Батальоны просят огня», Бакланов — «Пядь земли», Годенко — «Минное поле», Винокуров —
В полях за Вислой сонной Лежат в земле сырой Серёжка с Малой Бронной И Витька с Моховой…
Ведь мы в одной землянке жили и с Сережкой, и с Витькой… И тогда многих из нас вдруг пронзили и словно разбудили слова песни, прозвучавшие с экрана, и мы подпевали:
На всю оставшуюся жизнь Нам хватит подвигов и славы, Победы над врагом кровавым На всю оставшуюся жизнь.
На всю оставшуюся жизнь Нам хватит горя и печали О тех, кого мы потеряли На всю оставшуюся жизнь
Гоpели Днепp, Hева и Волга, Гоpели небо и поля… Одна беда, одна тpевога, Одна судьба, одна земля На всю оставшуюся жизнь
Сестpа и бpат… Взаимной веpой Мы были сильными вдвойне Мы шли к любви и милосеpдью В немилосеpдной той войне
Hа всю оставшуюся жизнь Запомним бpатство фpонтовое Как завещание святое Hа всю оставшуюся жизнь… Hа всю оставшуюся жизнь…
На всю оставшуюся жизнь…
У Михаила Годенко за плечами было больше, чем у многих. Ведь его призвали в армию еще в 1939 году, и когда почти все мы ещё ходили в школу, он служил на Балтийском флоте. Как известно, наркомвоенмор адмирал Н.Г.Кузнецов в июне 1941 года своевременно привёл весь наш флот в состояние полной боевой готовности, и он дал достойный отпор врагу утром 22 июня, но, конечно, это не избавило ни от огромных трудностей, ни от тяжёлых потерь. Годенко принимал участие в героической обороне Таллина, который был главной базой Балтийского флота, а 28 августа уже под немецким огнём по морю, кишащему минами, начался беспримерный переход всего флота из оставленного Таллина в Кронштадт. Накануне корабли приняли на борт 23 тысячи военных и гражданских лиц, из них при переходе погибло более четырех тысяч, а из 195 кораблей разного рода погибли 53 судна. Минер Годенко не только всё это видел своими глазами, но и запросто мог оказаться в числе этих четырёх тысяч. Дело обошлось ранением, двумя месяцами госпиталя.
Адмирал Кузнецов потом писал: «Боевое ядро флота удалось сохранить. Оно сыграло важную роль в обороне Ленинграда».
Упомянутая выше перемена своего литературного жанра некоторыми из нас — была не главным в судьбе нашего курса. Главным оказалась совсем другая перемена, случившаяся в конце 80-х годов, когда мы давно уже не были вместе, а кто где, но, конечно, считали себя однокашниками, односумами, и порой, перефразируя известные строки Пушкина, кто-то из нас твердил:
Куда бы нас ни бросила судьбина, Какой бы мы ни выбрали маршрут, Всё те же мы: нам целый мир — чужбина, Отечество — родной Литинститут.
И вдруг всё затрещало, посыпало и рухнуло. В этой катастрофе одни, в том числе мы с Годенко, попросту говоря, остались советскими людьми, защитниками русского советского мира, другие… ну, скажем так: они сильно невзлюбили нас. Особенно острые противостояния возникли у Бондарева с Баклановым, у меня с Сарновым, который поносил даже наши прекрасные Дома творчества, уверял, что там и лампочек-то электрических не было, и мы приезжали со своими, и кормили нас одними несъедобными кнелями.
Но, коснувшись разлома нашего курса, я обязан, тем более, что сегодня день очередной годовщины, кое-что поведать, кое-что напомнить и об однокурсниках в связи со знаменитым своей подлостью письме 42-х, вошедшем в литературный оборот под брендом «Раздавите гадину!». Оно было напечатано в «Известиях» 5 октября 1993 года, в день, когда рыли могилы для защитников конституции, расстрелянных 3 октября в Останкино и 4-го у Дома Советов и в самом Доме на Краснопресненской набережной. Под этим предательским письмом стояли подписи московских писателей, но не обошлось и без некоторых особенно эффектных «провинциалов» — здесь оказался и Герой Гранин, и Герой ак. Лихачев, и Герой Астафьев — как без Героев! Был и четвёртый Герой, но я думаю, что подпись поставил не он, тогда тяжело больной фронтовик, а его расторопная супруга.
Эти 42 требовали у президента Ельцина продолжить позавчерашние и вчерашние расправы — теперь над их собратьями. Так вот, сообщаю, что под этим позорным письмом подписались только три наших с Мишей литинститутских однокурсника. Двое из них уже умерли с пеной на губах, третьему уже за девяносто, возможно, болеет, потом дети, внуки… Ну, как! Да, из 42 примерно человек 30 уже держат ответ перед Всевышним. Полезно знать и то, что русских среди подписантов оказалось человек 10−12: поэтесса Татьяна Кузовлева, пародист Иванов, Александр Кушнер, Бела Ахмадулина…
Годенко был одним из самых старательных тружеников литературы о Великой Отечественной войне… 21 сентября исполнилось сто лет со дня рождения Константина Воробьева. Это был мужественный, честный человек, хороший писатель, но не надо, как в некоторых юбилейных статьях, городить вокруг него частокол из великих имен — Толстой, Достоевский да еще и Шолохов, Леонов. Но ещё хуже то, что сейчас вытащили то, что когда-то писал о Воробьеве «Божий меч» — Солженицын. В мифологии древних греков был царь Мидас. Всё, к чему он прикасался, превращалось в золото. Солженицын это анти-Мидас: всё, к чему он прикасался, становилось дерьмом. Вот через посредство Воробьева он в очередной раз коснулся советской литературы. И что с ней стало? Оказывается, до появления в 1963 году повести Воробьева «Убиты под Москвой» «даже честные публикации о войне были искажены утайками и полуправдой». Даже честные! Надо ли упоминать нечестные! Но у кого же, где унюхал анти-Мидас утайки — не у Шолохова ли в романе «Они сражались за родину» или в статье «Наука ненависти»? Не у Твардовского ли в «Тёркине»? Не у Симонова ли в романе «Живые и мёртвые»? У кого и где разглядел полуправду — не у Гроссмана ли в романе «Народ бессмертен»? Не у Некрасова ли в «Окопах Сталинграда»? Не у Евгения ли Носова в «Красном вине победы»?.. Такие вопросы можно задавать долго. А ведь он-то, анти-Мидас, ни одного имени, ни одной книги не назвал. А я в этом ряду назову и роман «Минное поле» Михаила Годенко, который вышел буквально вслед «Убитым под Москвой».
К слову можно заметить, что зимой 41−42 годов под Москвой были не только убитые, хотя их много. Была ещё и первая за всю Вторую мировую войну победа над фашистами, был первый их разгром. А убитые… В оборонительных боях с 30 сентября 41 года по 5 декабря безвозвратные потери Красной Армии составили около 515 тысяч, а в наступательных боях с 5 декабря по 7 января 1942 года мы потеряли 140 тысяч. Вот какой ценой спасли город, о котором великий поэт не зря сказал:
Москва! Как много в этом звуке Для сердца русского слилось, Как много в нём отозвалось…
Теперь отзываются в этом слове и названные страшные цифры. И победа, одержанная тогда.
Я встречался с Михаилом чаще, чем с кем-либо из однокурсников: мы были соседями по даче и захаживали друг к другу, беседовали о разных разностях, обменивались книгами, газетами. Сошлись мы в оценке поэта Р. Да, искренний, душевный поэт, патриот, но почему такой ажиотаж? Четыре памятника уже поставили. Мы недоумевали. Часто говорили о страшных делах на Украине. Он родился в Запорожской области, а вырос в Ворошиловградской (Луганской). Он остро переживал за всё, что там творилось. В одну из последних наших встреч прошлым летом он вдруг сказал: «Знаешь, а ведь я, оказывается, русский!» — и весело засмеялся. Не знаю, что за этим стояло: то ли действительно обнаружились какие-то сведения о происхождении, то ли он хотел таким образом отстраниться от тех позорных дел на его родине… Не знаю. Но он так сказал.
13:16 19.10.2019
Вадим Нестеров Почему современные актеры плохо играют, или Две "Отваги" артиста Смоктуновского
Чем проще вопрос, тем сложнее на него ответить. Почему, например, современные актеры в большинстве своем так плохо играют?
Дмитрий Перетолчин
Для ответа на этот вопрос можно написать десять больших статей и три толстых монографии, а можно просто рассказать биографию одного из их предшественников. Как известно, главные "аристократы и интеллигенты" советского кино обычно были самого что ни на есть простонародного происхождения.
Вячеслав Тихонов, например, родился в семье фабричного механика и воспитательницы детского садика в пролетарском Павловском посаде. Иннокентий Смоктуновский - из семьи сибирских крестьян, второй ребенок из шести детей белоруса Михаила Петровича Смоктуновича и русской Анны Акимовны Махневой. Дед и отец раскулачены, отец получил год отсидки и три года ссылки. В 1929 году семья от голода бежит из деревни в город, сначала в Томск, потом в Красноярск. Чтобы хоть как-то помочь родне, Кешу с братом Володей берет к себе бездетная тетка, сестра отца Надежда Петровна.
Володю, правда, она не "вытянула" - тот угас с голодухи, но старший Кеша выжил. С началом войны отца призвали, и он, как и миллионы мужчин в нашей стране, с войны не вернулся - лег в землю в августе 1942-го. Иннокентий, оставшийся после ухода отца на фронт старшим мужчиной в семье, уходит из школы после 8 класса - надо кормить младших. Заканчивает курсы киномехаников и работает в воинской части и госпитале при ней. В 1943-м призывают и его. Восемь классов по тем временам считались завидным образованием, поэтому красноярского призывника направляют в Ачинск, в офицерское училище. Но носить погоны со звездочками ему было не суждено - за то, что с голодухи втихую копал картошку на колхозном поле, его отчисляют из училища и отправляют рядовым на фронт. Попал он в самое пекло - на Курскую дугу. Свезло, выжил, но потом их 75-ю гвардейскую дивизию перебросили на форсирование Днепра. Из огня да в полымя, да. Гвардии рядовому Смоктуновичу за Днепр дали медаль "За отвагу". Вот представление:
Но эта медаль найдет его только 49 лет спустя, в феврале 1992 года. Потому что вскоре после представления, в декабре 1943-го, при контрнаступлении немцев под Житомиром часть Смоктуновского попала в окружение, где и легла практически полностью. Иннокентия Михайловича посчитали погибшим, но на деле он оказался в плену. Начались скитания по лагерям для военнопленных в Житомире, Шепетовке, Бердичеве. Голод был страшный, мерли все как мухи. Можно, конечно, было и спастись - записавшись во власовскую РОА. Как вспоминал сам актер, агитаторы постоянно ходили по баракам, «угощали шоколадом. После каждого визита с ними уходило не меньше взвода. Человек 20–30».
Но сын и внук раскулаченного почему-то выбрал другой путь, и через месяц бежал. Едва живого, невесомого от голода, его подобрала семья Шевчуков. За найденного беглого немцы расстреливали всю семью, но эти "природные предатели хохлы", как нынче некоторые их аттестуют, не побоялись ни за себя, ни за детей. Выходили красноармейца, поставили на ноги, а потом переправили в партизанский отряд. За такое не расплатишься никогда, и близкие отношения с членами этой семьи Смоктуновский поддерживал до конца своих дней. Ну а из списка безвозвратных потерь актера исключили только через много лет после войны.
Воевал в партизанах, а в мае 1944 года партизанский отряд объединился с 318-м гвардейским стрелковым полком 102-й гвардейской стрелковой дивизии. Будущий народный артист получил сержантские лычки и отделение роты автоматчиков под свое начало. В Польше ему дали вторую медаль "За отвагу". "Командира отделения роты, автоматчика, мл. сержанта Смоктунович Иннокентия Михайловича" наградили за то, что "в боях при прорыве обороны противника 14.01.45 г. в районе д. Лорцен его отделение одним из первых ворвалось в траншеи противника, уничтожив при этом около 20 немцев".
Все остальное было потом. Потом были медали за Берлин и за Варшаву, потом был конец войны, который он встретил в Гревесмюлене, потом была демобилизация в октябре 1945-го. Потом было маниакальное, вопреки всему, желание стать актером. Потом - пятилетняя работа на сцене 2-го Заполярного театра драмы в Норильске, где он был едва ли не единственным "вольняшкой" среди расконвоированных з/к Норильлага. Потом - заработанная в Норильске цинга, потом - многолетние скитания по провинциальным театрам: Грозный, Махачкала, Сталинград... Потом - пробивание головой невидимой стенки в Москве и Питере, массовка в кино, внештатная работа (с оплатой за выход) в случайных театрах. Утекающие годы, репутация несостоявшегося лузера, возраст, пошедший на четвертый десяток... И - нечаянная, случайная - звездная роль князя Мышкина в "Идиоте" у Товстоногова на 33-м году жизни.
Роль, после которой он проснулся знаменитым. А мы сейчас удивляемся - ну как так? Откуда такой актерский диапазон? Как он так мог - одинаково достоверно играть и Гамлета, и Деточкина, и ученого-физика, и негодяя, и героя?
Да очень просто. Это поколение актеров видело кое-что в этой жизни, и они знали жизнь. Изнутри, а не из окна спа-салона. Они знали свою страну и людей, живущих в этом не очень ладном государстве. Свои роли они лепили из бесчисленного множества встреч на дорогах жизни. Из тех, с кем они пили и пели, ждали смерти и побеждали, смеялись и плакали, говорили ночь напролет и молчали в тишине. Им было из чего создавать образы. Не было бы этих лет, прожитых со своим народом - не было бы и актера Иннокентия Смоктуновского. И очень правильно сказал другой великий актер, Алексей Баталов:
«Кто знает, не лежит ли начало всех актерских удач этого мастера где-то в тех годах, когда вместе с другими нес на своих плечах тяжесть войны и совсем юный, восемнадцатилетний сержант Иннокентий Смоктуновский?».
06:43 21.10.2019
Великий Круг Виталия Аверьянова Диск, объединяющий, причём - органично, всё в себе? Да, это древнейший символ полноты.
Александр Елисеев
Виталий Владимирович Аверьянов презентует свой мультимедийный Диск «Русская Идея». И я не случайно назвал сие творение с заглавной буквы.
Это не просто обычный диск с информацией, к которому мы привыкли в нашу недо-суровую Цифровую эпоху.
Здесь - всё. И великолепные бардовские песни, и политологические статьи.
И книги, и метаисторические рассуждения. И интервью с ним, и коллективные доклады, в которых он был душой-редактором.
Там и глубокие философские рассуждения, и резкие, но, меткие - суждения о «полживой» современности.
Виталий Владимирович объединил своё творчество в один Диск. Там неравнодушный Русский человек может найти почти всё для своей израненной души.
Диск, объединяющий, причём - органично, всё в себе? Да, это древнейший символ полноты. Круг и Шар – они объединяют реальность, стягивают точки Окружности вокруг единого, вращающего, Вечного Центра. Это идеальная фигура. Там - эйдосы, воплотившиеся в материальную форму носителя.
Это, несомненно, новый, и, в то же время, старый, подход. Древние мудрецы были и «бардами», и «политологами». Одним из образов, вдохновляющих Виталия Владимировича, является Северный, Гиперборейский, Полярный Мамонт.
Он и сам выступает – как Мамонт. Как древний, но и молодой, взламывающий Реальность постылых дней и, одновременно, указывающий Путь к Гиперборее – стране Золотого Века.
Но, как Мамонт, он иногда проходит мимо «точек перехода» - где Традиция бьется с Либерализмом. Это – соцсети, например, Фейсбук. Там мы пока не видим Виталия Владимировича – в его полную мощь. Надо думать, что это его последовательный консерватизм.
Но консерватизм должен быть, как и сам писал Аверьянов, динамическим. Революционным, творческим, наступающим, не отдающим Врагу рода человеческого ни едину пядь пространства.
Есть выражение, что достоинства – есть продолжение недостатков, как и наоборот. В данном плане, недостатки излишне консервативного, в чём-то, мыслителя Аверьянова, есть продолжение его достоинства – как Северного мыслителя.
Мы ещё увидим его в авангарде соцсетевого Сопротивления цифровому либерализму.
12:37 01.11.2019
Я не боюсь Грету Тунберг выставка Альбрехта Дюрера в музее «Альбертина», Вена
Евгений Маликов
Событие.
Оригинальную графику Дюрера доводится видеть нечасто. Обыкновенно нам предлагают копии – подлинники берегут от света: фотохимические процессы старят бумагу, нестойкий материал рисунка осыпается. Поэтому графические листы художника в Вене – это все, чем можно удовлетвориться в будни. Праздник наступает, когда из запасников появляются оригиналы работ, и это событие может обрадовать не каждое поколение. Нам повезло.
Чем важен факт знакомства с подлинными работами мастера? Немногим, но только в таком случае мы касаемся художника лично, буквально держим его за руку, которая была не всегда тверда, и это осталось в рисунке. В нажиме на карандаш, в направлении штриха, в правках. Гравюра даст технологическую безупречность, светокопия уничтожит автора. А в случае Дюрера смерть автора – истинная трагедия европейской культуры.
Контекст первый.
Если откинуть бездумный прогрессизм, станет ясно: наша культура основана на древности больше, чем на модерне, да и самый модерн покоится на фундаменте не релятивизма, но строго определенных иудеохристианских ценностей. Для того, чтобы разобраться в данном вопросе, начнем с Дюрера и углубимся в историю постольку, поскольку нам это будет нужно.
Выставленные в Вене работы, а в основном, это уникальная графика, созданы немецким мастером около 1500 года. Что это за время? Пройдет сто лет и на Кампо деи Фиори зажжется костер – Рим расстанется не только с Джордано Бруно, но и со сном разума. Вопреки расхожему мнению, победит не мракобесие – Церковь утвердит здравый смысл, противопоставит оккультизму Бруно ratio зарождающегося научного метода. Декарт обеспечит наше будущее.
А пока… на Аппенинах республики уживаются с деспотиями; там творит Леонардо – постольку же инженер, поскольку художник; совсем скоро познакомит мир со своими тезисами Мартин Лютер; мрачный бред Иеронимуса Босха, порожденный спорыньей сырых и холодных Нидерландов, сменится рациональным и бодрым эрготизмом Брейгеля. Впереди религиозные войны, из которых Европа выйдет не только разумной, но и свободной. Свободной в интеллектуальном отношении – Реформация отстоит право на мистицизм, на индивидуальные видения, это не повредит разуму, но поможет чувству собственного достоинства.
Европа – это гуманизм и христианство. Опасно думать, опираясь на contemporary art, что ум перестал быть преимуществом в конкурентной борьбе, что в поединке идей победа осталась за откровениями и экстазами. Релятивизм всего лишь допускается гуманностью христианства. Пока не придет Ангел Жатвы. Сейчас у нас рационализм и технологии. Христианство не потворствует визионерам, оно их лишь допускает.
Христианство гуманистично: не для того Бог стал человеком, чтобы отказать человеку в праве стать Богом. Христианство отвергло человеческое жертвоприношение архаичных культов, оно с трудом терпит заместительную жертву иудаизма, споря постоянно с последним, как выросший сын спорит с отцом. На единство с иудеями мы обречены, но шумеро-аккадская древность точно не про нас. Мы – удачливые захватчики: у нас в трофеях сокровища Рима, Греции и даже Древнего Египта; мы убеждены в превосходстве нашей культуры – иначе почему мы и в цивилизационном соревновании первые?
Все просто: бескровная жертва плюс ментальное трезвение, помноженные на свободу.
Гуманизм чинквеченто обернулся персонализмом Дюрера, осмелившимся стать чем-то большим, чем безымянный ремесленник: вселенная начинала мниться как механизм, подверженный не только порче, но и покорный починке, эрго, требующий Мастера. Таким мастером становился в своем творчестве отныне каждый художник – Творец своей действительности. Пусть подражательной, но… Господь вочеловечился, чтобы… и дальше по тексту.
Короче: Альбрехт Дюрер вот уже пятьсот лет дает нам образец актора Западной культуры в том виде, в каком хотел бы видеть его Константин Леонтьев, с презрением писавший о современном ему «среднем европейце». Правда, апологетом Порты сам Леонтьев был только в силу того, что оставался вечным, хрестоматийным даже, европейцем. Как и мы, русские, en masse.
Контекст второй.
Одна лишь подражательность Творцу не была достаточной для Европы – в силу своих особенностей, наша культура оставляла протестантский мистицизм в качестве творческой силы. Свобода воли – вот что сделало христианский мир доминирующим на планете. Свобода, скептицизм, рациональность – вот три кита, на которые европеец поставил бы Землю, когда бы не знал о гелиоцентрической системе Коперника.
Современен ли Дюрер? Как посмотреть.
Чем занимался художник? Он рисовал новостройки, как сказали бы сейчас, работал на мэрию в проекте реновации городской среды. Он делал печатную графику, следовательно, не был чужд тиражности и выплат роялтиз. Он рисовал агитки для любых целей заказчика – мирского господина – и получал неплохой гонорар. И он был крайне, хотя и рационально, религиозен. Все это можно подтвердить венской подборкой работ Дюрера. Виртуозно исполненные картинки для зоологических и анатомических атласов – вот чем могли бы стать его кролики и руки, сложенные в молитве. Дюрер современен – он коммерчески успешен, его имя соответствует самому культурному проекту зарождающегося рационализма. Серия Страстей Господних – величайший и трогательнейший комикс Истории. Дюрер не боится быть верным, оставаясь свободным. Он смиренно и гордо несет свое имя, он соработник Господа в деле повседневного сотворения мира. Вечное становление – вот наша Европа.
Следование здравому смыслу, однако, оказывается тем, что делает Дюрера несовременным в наши дни. Впрочем, подкоп под ratio – тоже давняя европейская забава, спорт мистических откровений. Убери индивидуализм восприятия, наша победительность выхолощется. Убери свободу, и мы падем под ударами еще большей несвободы. Наши радикальные творцы – они наши. Они – часть цветущей сложности системы. Художники-революционеры, мыслители-революционеры в равной степени охотно устремляются в релятивизм, делая его передним краем борьбы современной философии с обывательским представлением о должном. Ну, или хотя бы продавая имитацию эстетической и интеллектуальной бескомпромиссности за хорошие деньги.
Значение.
Кажется, в недрах нашей культуры зреет новый запрос: не допускайте потепления планеты. Лишь дождливое и холодное лето позволит Северной Европе вернуться в галлюциногенный рай индивидуальных переживаний. Остановите выброс углекислоты, да как вы смеете! Вы подводите нас. Нужна свобода магии: выпей меня – дверца откроется. Христианство слишком сложно, слишком требовательно взывает к творческому началу человека. Нет формул, но есть уверенность: раз мир создан соразмерным человеку, он познаваем, а человек способен соответствовать высоким моральным требованиям Нового Завета. Нет коммерции. Есть вечное творчество. И свобода. Мы христиане.
Мы все уже проходили, Грета.
Твоя глупость, человек, может тормозить жизнь, но наличие безумия делает бытие терпким и красочным без веществ. Мы все равно победим, поскольку о проигрыше не помышляем. Мы не понимаем, что это такое: проигрыш. Грета Тунберг не убивает нас и не делает нас сильнее – она всего лишь доброкачественная опухоль, особенность больше, чем болезнь.
Мы смотрим Дюрера в Вене и понимаем: полтысячи лет он с нами, значит, у нас есть еще лет пятьсот с лишним для общения с ним, а дальше? Будут примерно те же вызовы, что и сейчас, ответы на них мы знаем. Возникнут новые – ответы найдем.
09:07 12.11.2019
Человечество России смеясь, хранит своё прошлое на 65-летие Юрия Полякова
Игорь Шумейко
Одно из известнейших (почему именно оно «в топе» — о том и речь) заявлений Юрия Полякова: «Если бы мне предложили альтернативу: сохраняется СССР, не будет жутких 90-х, не лишатся сбережений старики, но твои вещи будут напечатаны через 15-20 лет, — я бы с радостью согласился. Не стоит свобода слова разгрома страны, обобранных стариков, утраченных территорий!»
Т.е. память о первых всесоюзных, «громокипящих» повестях «ЧП районного масштаба» и «Сто дней до приказа» — не упоение, сами даты публикаций, экранизаций 198… оставляют лишь желание стереть! Отбросить все свои успехи — только вместе с той горба-ельцинской кунсткамерой, колышущимися в банках заспиртованными (буквально или переносно) уродцами.
Многие мысленно, вслух, печатно — формулировали «контракты» такого типа. С кем? А Кто в силах отменить то десятилетие, «отмотать плёнку»? Понятно ж, Кто.
И недавно, размышляя над «контрактом Полякова», я допустил еретическую мысль, что сей «Договор», не только был подписан, но, в некотором смысле, и реализован!
Сторона «Юрий Поляков» действительно уплатила отсрочкой лет в пятнадцать-двадцать, правда — не «напечатанья». Ныне «танцуют все», и теперь оказаться напечатанным — уж не товар! За это жизни кошки не выручишь — не то что ядерной державы. Но есть другой важнейший (если не кривить душой) компонент жизни писателя — внимание, понимание литературоведов. Нет, народную любовь «никто не отменял», но именно реплики, статьи (в их массивной целокупности), отражающие и выражающие внимание этой особой прослойки, которые, может, и книг не покупают: «дарёными шкафы ломятся!» — даёт пропуск на магический «сервер» под названием «История литературы», к читателям грядущих десятилетий/веков…
Но уж так расставлены сейчас литературно-критические силы, что внесение сочинений Юрия Полякова на сей «сервер» — отсрочено на некие годы. Разобраны и «перемыты» все его политические высказывания, начиная с вынесенного в первый абзац этого текста — но нет, например, подробных исследований особого юмора его повестей. Своеобразного стиля, дающего некий «эффект парения». Я-то — не литературовед, и точно не в моей власти сократить/увеличить ту отсрочку профессионального понимания. Я моё читательское ощущение выражу тоже непрофессионально: лёгкость-летучесть текстов Полякова даёт такой эффект, словно герои летят над социально-политическими волнами, бурями — как бушпритные скульптуры или как героиня Уинслет в фильме «Титаник». Потому, кстати, в произведениях Полякова нет настоящих трагедий (если признаком таковых считать трупы, обильную стрельбу или резню). Архетип его драмы выражен в названии повести «ЧП районного масштаба». В комнату райкома комсомола забрались ребята, пили портвейн, унесли кубок и знамя. Последующая суета, смешная бестолковщина, как-то, на мой взгляд, предсказала ГКЧП уже другого масштаба, но, в общем, стилистика была угадана верно. Гена Янаев и будущий рекламщик пиццы — абсолютно «поляковские» персонажи.
Вторая «сторона договора» — столь же условно, «виртуально» выполнила свою часть: СССР сохранён, обобранных стариков «жутких 90-х» — нет!
«Как прикажешь тебя понимать, Саид?» Так, что на «одоговорённом» уровне, в сфере художественного воплощения, осмысления — развала страны, «жути» нет. Откройте «Козлёнка в молоке» — абсолютно те же люди, тот же уровень жестокости, насилия, что и в «ЧП», так же смешно. Внутриписательская комедия? Но и в «Демгородке» — политика в полный рост, вроде произошёл контрпереворот, «о необходимости которого всё время говорили» все кому не лень. И после всей «жути», «контржути» свергнутые демократы проживают — очень похоже на уволенных Маленкова, Молотова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова.
Не в том интеллектуальном напряжении? Да Феликс Чуев на «этих отставников» пожалел бы и метра плёнки, и минуты времени... но, главный их вопрос: «уровень физического насилия»? — пыток нет. В «Небе падших» одна закадровая смерть бизнесмена тоже никак не иллюстрирует, что уровень насилия подскочил.
Общественный, политический деятель, публицист Юрий Поляков никому не даст усомниться в честности, гражданском мужестве: статья «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!» датированная 6 октября 1993 г., оказалась единственным в открытой прессе «протестом против утверждения демократии с помощью танковой пальбы по парламенту».
Расплата была именно та, которую я представлял в воображаемом договоре. Ю.Поляков: «Из школьной программы разом вылетели мои повести, из энциклопедий исчезла всякая информация обо мне. «Литературная газета», где я прежде был любимым автором, закрыла передо мной двери… Я не жалуюсь, хочу обратить внимание: любая власть борется с инакомыслием одинаково, начинает с замалчивания, а заканчивает замачиванием».
Т.е. вся «реальная жуть» — в интервью, политических заявлениях, публицистике Полякова, а в его художественном (подразделяющий термин Льва Толстого) герои так же парят над «бурями» — закавычивания просто просятся.
«Нищета»? Но любой бедствующий герой знаком — как правило, через одно рукопожатие (лично), максимум через два — с «новым русским», богачом, который рад поддержать, подкинуть работку, вложиться… И пред этими рукопожатиями «костлявая рука голода» — не более, чем жупел.
Если вдуматься, это «залиговывание» смеха СССР и смеха РФ, этих ЧП районных масштабов с жутями 90-х — играло и играет колоссальную национальную (вот тут без кавычек) роль! Сшивание разрыва, димедрол для народа, (не опиум!), смехо-опровержение самой идеи гражданской войны, спасительное пушкинское «всё те же мы!»… — много ещё можно дать сравнений.
Мы и тут опровергли бородатого Карлушу: «смеясь», не расставались со своим прошлым, а сохраняли его.
И… самое главное: благая роль Полякова — вовсе не осознанный его политический шаг! Типа: вошёл в Президентский совет, возглавил «Литературную газету», стал доверенным лицом Путина — значит: впрягайся в «национальное примирение», в поиск национальной же идеи… Это имело бы элемент расчёта, политической, пусть даже честной, сделки!
Нет, чистота эксперимента, красота случая — в том, что договор, с которого началась речь, был заключён и реализован в сугубо «художественной части» Юрия Полякова! В подсознании, где человек честней всего (сам внутри себя не врёт, наверное, даже Сванидзе). То, что Юрий Михайлович внутренне решился: «да, я жертвую свои 15-20 писательских лет, только чтобы не видеть распада страны, и тех 90-х», — это и сыграло так, что распада и жути в его «художественном» — нет.
Чем-то напоминает знаменитый ход Леннона против Вьетнамской (в частности) войны. Джон оплатил гигантские баннеры в центре Нью-Йорка и подобных городов: крупная надпись «Война закончена» и мельче «Если вы этого хотите». Понять можно было и как призыв: «Ваше солидарное желание покончит войну!» И как некую медитацию: «Вот вы закрыли глаза, представили — и её уже нет!» Ведь война — в мозгах.
В общем, мысль — материальна. Что о Вьетнамской войне мысль, что о нашей гражданской, в те самые 90-е придушенной, в т.ч. — смехом, ностальгией Полякова. И согласно поговорке о том, что «честность — лучшая политика», в мае 1994-го, далёкий от парадных подъездов, всех «аналитических центров, политологических институтов» и т.д., — Поляков выдал точный прогноз в своём эссе «Россия накануне патриотического бума»: «Друзья и недруги решили, что я повредился в уме от политических треволнений. В то время слово «патриот» стало почти бранным, теледикторы произносили его с брезгливой судорогой на лице».
(Не)странно, что инстанции выписывающие «сертификат литературной рукопожатности» играют в бойкот Полякова при таком равном (СССР и РФ) распределении мишеней его сатир...
А вот неожиданный и недавний, отчасти комичный пример (неизбежная громоздкость) отношения к отношению к Полякову. 15 октября в Русском Географическом обществе я выступал как один из авторов альманаха «Северный морской путь». Серьёзнейшие четыре 600-страничных тома. В перерыве ко мне подошёл один из редакторов —Александр Вычугжанин. Он, как и издатель Аркадий Елфимов, — сибиряк, общались мы до того по мэйлу, познакомились только что. И первый его спич был: «А вы тут опять замолчали 65-летие Юрия Полякова! Я следил! 12 октября по «Культуре» дали юбилей… (назвал фамилию) — да кто его знает?! А Полякова — замолчали! А у нас его — читают! Вот, хоть и с опозданием передаю: написал статью о нём».
Я, отходя от Севморпути, покивал «Безобразие!», взял статью. Уже дома заглянул в Яндекс и понял, что:
а) сибиряк Вычугжанин — погорячился: да, юбилей Полякова — 12-го, но не октября, а ноября, и молчание «Культуры» это извиняет;
б) в этой его готовности, настроенности на «опять замолчали» — есть «своя сермяжная правда»: люди чувствуют некую непропорциональность Вклада и Шлейфа.
Всё высказанное насчёт подсознания писателя Полякова требует от меня одного объяснения. Белинский в статье о «Мёртвых душах» уточнил: «Всё это сказал нам не автор, а его книга!» Белинский был знаком с Гоголем и боялся, что его выводы о книге спишут на доверительный междусобойчик.
Я тоже лично знаком с героем статьи, но подчеркну, что все (считанные) наши разговоры касались тем: водка (и шире — алкоголь), комсомол, Отечественная война, Украина, борьба с фальсификацией истории. Что и отражено в моих статьях или статьях о моих книгах в «ЛГ». Плюс в прошлогоднюю книгу «Век комсомола» я включил беседу о «комсомольских пьянках, банях» (частично уже была опубликована в книге «Русская водка. 500 лет неразбавленной истории»).
А очень смешной рассказ Юрия Михайловича «Там человек сгорел!»: про его встречу в солярии с бывшим комсомольским вождём Сергеем Станкевичем, — я (уже без спроса) процитировал, ввёл в главу, рассказывающую о распаде ВЛКСМ. Назвал её (видно, картина Полякова стояла пред взором): «Утомлённые солярием»…
P.S. Автором ЛГ я уже года два-три не являюсь: это, подчёркиваю, не личностный, а свой сугубо теоретический, читательский подход.
