Мама одного из покалеченных ребят прямо в палате сказала: "Спасибо, ваше "будем жить!" помогает выжить...
– Коль речь зашла о том самом Викторе Медведчуке, который сейчас входит от Украины в контактную группу по Минским договоренностям о перемирии на Донбассе, то что говорят на сей счет в зоне АТО, где ты бываешь? – Минские договоренности – туфта. Не тот уровень переговоров, чтобы остановить боевые действия. На это есть, как хорошо известно всем, Будапештский меморандум. Однако только и слышишь, что для прекращения войны "нужна политическая воля". Абсурд. Если у народа есть воля умирать за родину, а у государственных деятелей нет, то они должны по крайней мере задуматься о смысле своей жизни в многострадальной Украине. Вот послушай, что написал Стус в одном из своих дневников незадолго до смерти в концлагере ВС-389/36-1 Пермской области: "У нас забрано історию, культуру, дух, а натомість дозволено творити душу меншого брата? Невже ось таким холуйством можна прислужитися чомусь доброму?.. Що таке українська історія – без істориків, коли нема ні козацьких літописів, ні історії Русі...".
– Хоть ты и вырос в Донбассе, теперь твои творческие встречи на востоке Украины, наверное, не всем по нраву... – Не всем. Поэтому как представитель "киевской хунты" направляюсь, когда приезжаю в тот регион, первым делом к тем, для кого жизнь превратилась в муку: к раненым, к их родным и близким. На фронте все ясно: это работа. Смертельно опасная, но работа. Убьют – не убьют. Враг понятен, друг тем более. А в госпиталях и больницах, будь то Золочев, Львов, Днепропетровск или Киев, многие парни и мужики прикованы к отчаянию. Кто-то без рук, кто-то без ног. Дежурные слова о том, что надежда умирает последней, тут теряют смысл. Вчерашние солдаты оказались вне войны и мира. Иду к ним по просьбе их родственников с отрывками из фильма "В бой идут одни "старики", с песнями и стихами, с воспоминаниями о Быкове. Мама одного из покалеченных ребят прямо в палате сказала: "Спасибо, ваше "будем жить!" помогает выжить...". И я, не слабый, в общем-то, человек, не смог сдержать слез.
Талашко: Святые слова "Слава Украине! Героям слава!"
Когда только-только разворачивалось волонтерско-добровольческое движение в зоне АТО, я мотался в составе культурного десанта по воинским частям. На каждом шагу слышалось бандеровское: "Слава Украине! Героям слава!". Конечно, святые слова. Но и они ветшают от бездумного употребления. Патриотизм – как талант: или он есть, или его нет. Больше двух лет я безвозмездно помогаю своим землякам в зоне АТО. Недавно даже внес благотворительный денежный вклад (из пенсионных сбережений) в приобретение инкассаторского авто и переоборудование его в бронированную машину для разведки. Отправили в сторону Мариуполя... – Перед тем как мы встретились, я перелопатил "терриконы" публикаций о тебе. Многие, не особо вникая в твою богатую фильмографию, делают акцент на "Володькином детстве" – трудном, трудовом, настырном. Только вот никак не возьму в толк, почему одни журналисты считают твоей малой родиной село Грабово Волынской области, другие – Макеевку на Донбассе, а третьи – поселок Новокалиново в том же краю. Выходит, у тебя три малых родины... – А что в этом плохого? Важно, чтобы ни одна из них не была чужбиной в пределах одной большой Отчизны. У некоторых в нашей стране все наоборот: гражданство – украинское, а место проживания – Россия, Австрия, Англия, Израиль... Моя родина здесь. Тут много родных и близких сердцу мест. Но чувство земли единой превыше. Не ради красного словца капитан Титаренко с гордостью говорит: "Мы же сегодня над моей Украиной дрались...". Когда возвращаюсь памятью в детство, то в нем почти одновременно возникают Волынь и Донбасс. Город Ковель – там появился на свет. Рядом село Грабово – там жил дедушка. Потом Макеевка, где с пятилетнего возраста познавал грубоватый, но не показушный мир. Туда после бериевской амнистии слетелся в изрядном количестве уголовный элемент – отстраивать послевоенное хозяйство. Конечно, было немало и переселенцев из Западной Украины, которые рвались в "степь донецкую" для восстановления шахт и рудников. Производство вредное, но стратегического значения. Тем более всем добровольцам полагались подъемные – на обустройство быта. Теперь уж и не припомню, что конкретно позвало моих родителей 65 лет назад в дорогу через всю Украину – с запада на восток. Только я никогда не жалел, что обживался вместе с ними и дедушкой в шахтерском крае. Младший брат Шурка остался в Ковеле на бабушку. Оттуда, с Волыни, незабываемый аромат детства: от мамы, бухгалтера на молокозаводе, всегда пахло мороженым. Там же дедушка не мудрствуя лукаво определил первый в моей жизни трудодень: "Володьку, хочеш простокваші? То біжи на поле, поганяй горобців з проса...". Часто вспоминаю те слова, когда внучки Лина и Есения просят рассказать что-нибудь о том моем Донбассе – с бабушкиным борщом и сказками Пушкина под подушкой. Мягкой, пуховой, привезенной с Волыни...
Моя самая трудная роль – капитан Окунев в запрещенном Россией "Людоеде", снятом возле озера Балхаш, на территории бывшего советского концлагеря.
– А ты плакал, когда умер Сталин? – Нет. И не хотелось. Кем он был тогда для меня, семилетнего мальчишки? Никем. Это потом из усатого генералиссимуса пропаганда вылепила Бога. Старший сын Вацлава Дворжецкого Владислав, с которым мы подружились в Одессе на съемках фильма "Капитан Немо", рассказывал, какие тяжкие гулаговские испытания выпали на долю его отца: Котлас, Пинега, остров Вайгач, Соловки, Беломорско-Балтийский канал... Дворжецкого судили за участие в создании подпольной студенческой организации "Группа освобождения личности". В это сейчас почти невозможно поверить: Вацлав Янович, потомственный польский дворянин, получил 10 лет лагерного режима только за то, что вместе с "идейно незрелыми комсомольцами" читал запрещенные книги: Спенсера, Ницше, Гегеля (в оригинале), "Бесов" Достоевского... – Понятно, роль Сергея Скворцова для тебя самая главная их всех других главных. А как относишься к съемкам в эпизодах? – Разборчиво. Эпизод эпизоду рознь. В начале горбачевской перестройки Григорий Кохан позвал меня в свой фильм "Ускорение", посвященный Виктору Глушкову. Он стал прототипом главного действующего лица в исполнении Петра Вельяминова. А я сыграл начальника отдела кадров института, где в свое время учился знаменитый кибернетик. По сюжету картины бывшему фронтовику попадает на рассмотрение личное дело студента, которого собираются отчислить с клеймом "враг народа": кто-то донес, что тот не указал в автобиографии факт нахождения в немецком плену. Я живо представил, что именно мне, Талашко, а не только моему герою предстоит принять непростое решение, от которого зависит судьба человека. Ее ведь могли легко поломать тогда. Старшие товарищи рассказывали, на каких диких наветах держался сталинизм. Одним словом, я заступился за парня. Вложил в игру всю силу искреннего переживания. Эта роль удалась мне, наверное, еще и потому, что в свои студенческие годы я пережил подобное ЧП. – Что это было? – Расплата (правда, малой кровью) за любовь к поэзии Василя Симоненко. Точнее – за некоторые строчки, изъятые цензурой из его сборника "Тиша і грім", но озвученные мной на госэкзамене по сценическому слову в Киевском театральном институте. Хотелось проявить не только актерские способности, но и патриотическую позицию. Ну я и включил в поэтический моноспектакль самиздатовский вариант популярного в народе стихотворения Василя Симоненко: "Україно! Ти для мене диво!..".
Талашко: Характер у меня еще тот – волынский норов плюс донбасский кряж. Фото из личного архива Владимира Талашко
Меня предупреждали: пропусти ту "крамольную" строфу, не попавшую в "Тишу і грім", а то будут неприятности. Но характер у меня еще тот – волынский норов плюс донбасский кряж. К тому же сам Кость Петрович Степанков своим педагогическим авторитетом благословил меня (правда, тайно) на это творческое своеволие. Короче говоря, ничуть не отступая от первоисточника, я вдохновенно продекламировал перед солидной экзаменационной комиссией запрещенное поэтическое обращение Василя Симоненко к Украине: "Хай мовчать Америки й Россії, коли я з тобою говорю!..". "Над Талашко разразился гром после тишины", – изгалялись острословы. Декан кинофакультета Виктор Илларионович Ивченко был в шоке. ЧП, в котором кое-кто усмотрел политическую подоплеку, стало предметом разбирательства на уровне ректора и секретаря парторганизации. Подняли вопрос о моем отчислении из института за какой-то месяц до его окончания. На дворе стоял 1972 год: от хрущевской "оттепели" остались одни воспоминания... Благодаря Костю Петровичу Степанкову я отделался выговором по партийной линии и тройкой на экзамене. Идеология взяла верх над творчеством. Слава Богу, не надолго. – А меня ветераны КПСС пробовали уволить с работы (из партии я вышел по собственной воле) уже на заре украинской независимости, в октябре 1991-го. Я тогда на первой полосе "Вечернего Киева" с его полумиллионным тиражом рассказал о демонтаже в столице монумента Ленину на тогдашней площади Октябрьской революции... – О, самое время было для проведения сплошной декоммунизации. Причем с обязательным покаянием "руководящей и направляющей" в смертных грехах перед народом: и за Голодомор, и за ГУЛАГ, и за сговор Сталина с Гитлером о переделе Европы, и за депортацию татар, и за Быковнянскую бойню, и за Волынскую резню... Коммунисты перекрестились, но не покаялись. КПУ сначала запретили, потом разрешили. Ее возглавил по решению съезда, который почему-то прошел не в Киеве, а в Донецке, Петр Симоненко. Спевшись с Партией регионов, начал бомбить нас на каждом углу демагогическими, ослепляюще-красными лозунгами: "Вернем страну народу!". И мы начали терять независимость Украины. Это хорошо стало видно и на сепаратистском шабаше в Северодонецке во время "оранжевой революции". Та половинчатость с холуйской оглядкой на Москву просто не могла не сдетонировать Евромайданом. Когда народ обрушил памятник Ленину возле Бессарабского рынка, я с облегчением вздохнул: "Давно пора бы...". – В 2009 году этого Ильича уже пытались "поставить на место": отбили руку и нос... – Помню-помню те истеричные вопли: "вандалы-бандеровцы" замахнулись на святыню. Коммунисты-симоненковцы начали спекулировать на том, что при ее сотворении скульптор Сергей Меркуров использовал красный кварцит, из которого строили Мавзолей Ленина на Красной площади в Москве. Только вот начисто забыли о выгравированных на постаменте словах, в которых было увековечено желание империи задушить свою окраину в братских объятиях: "При едином действии пролетариев великорусских и украинских свободная Украина возможна. Без такого единства о ней не может быть и речи". И подпись: "В. И. Ленин". Ну а то, что во время фашистской оккупации там была виселица, наводит на еще более мрачные мысли о коммунистической дьяволиаде. – А что тебе видится на месте вождя напротив Бессарабского рынка? – Когда по всей Украине продолжается неизбежный ленинопад, не хочу видеть там ничего монументального. Давайте посадим там калиновый гай. Пусть небольшой, но живой и красивый – кустов 12, пущенных по кругу, вслед за солнцем...
> > Моя самая трудная роль – капитан Окунев в запрещенном Россией "Людоеде", снятом возле озера Балхаш, на территории бывшего советского концлагеря. > > – А ты плакал, когда умер Сталин? > – Нет. И не хотелось. Кем он был тогда для меня, семилетнего мальчишки? Никем. Это потом из усатого генералиссимуса пропаганда вылепила Бога. Старший сын Вацлава Дворжецкого Владислав, с которым мы подружились в Одессе на съемках фильма "Капитан Немо", рассказывал, какие тяжкие гулаговские испытания выпали на долю его отца: Котлас, Пинега, остров Вайгач, Соловки, Беломорско-Балтийский канал... > Дворжецкого судили за участие в создании подпольной студенческой организации "Группа освобождения личности". > В это сейчас почти невозможно поверить: Вацлав Янович, потомственный польский дворянин, получил 10 лет лагерного режима только за то, что вместе с "идейно незрелыми комсомольцами" читал запрещенные книги: Спенсера, Ницше, Гегеля (в оригинале), "Бесов" Достоевского... > – Понятно, роль Сергея Скворцова для тебя самая главная их всех других главных. А как относишься к съемкам в эпизодах? > – Разборчиво. Эпизод эпизоду рознь. В начале горбачевской перестройки Григорий Кохан позвал меня в свой фильм "Ускорение", посвященный Виктору Глушкову. Он стал прототипом главного действующего лица в исполнении Петра Вельяминова. А я сыграл начальника отдела кадров института, где в свое время учился знаменитый кибернетик. > По сюжету картины бывшему фронтовику попадает на рассмотрение личное дело студента, которого собираются отчислить с клеймом "враг народа": кто-то донес, что тот не указал в автобиографии факт нахождения в немецком плену. Я живо представил, что именно мне, Талашко, а не только моему герою предстоит принять непростое решение, от которого зависит судьба человека. Ее ведь могли легко поломать тогда. Старшие товарищи рассказывали, на каких диких наветах держался сталинизм. Одним словом, я заступился за парня. Вложил в игру всю силу искреннего переживания. Эта роль удалась мне, наверное, еще и потому, что в свои студенческие годы я пережил подобное ЧП. > – Что это было? > – Расплата (правда, малой кровью) за любовь к поэзии Василя Симоненко. Точнее – за некоторые строчки, изъятые цензурой из его сборника "Тиша і грім", но озвученные мной на госэкзамене по сценическому слову в Киевском театральном институте. Хотелось проявить не только актерские способности, но и патриотическую позицию. Ну я и включил в поэтический моноспектакль самиздатовский вариант популярного в народе стихотворения Василя Симоненко: "Україно! Ти для мене диво!..". > > > > > > Талашко: Характер у меня еще тот – волынский норов плюс донбасский кряж. Фото из личного архива Владимира Талашко > > Меня предупреждали: пропусти ту "крамольную" строфу, не попавшую в "Тишу і грім", а то будут неприятности. Но характер у меня еще тот – волынский норов плюс донбасский кряж. К тому же сам Кость Петрович Степанков своим педагогическим авторитетом благословил меня (правда, тайно) на это творческое своеволие. Короче говоря, ничуть не отступая от первоисточника, я вдохновенно продекламировал перед солидной экзаменационной комиссией запрещенное поэтическое обращение Василя Симоненко к Украине: "Хай мовчать Америки й Россії, коли я з тобою говорю!..". > "Над Талашко разразился гром после тишины", – изгалялись острословы. Декан кинофакультета Виктор Илларионович Ивченко был в шоке. ЧП, в котором кое-кто усмотрел политическую подоплеку, стало предметом разбирательства на уровне ректора и секретаря парторганизации. Подняли вопрос о моем отчислении из института за какой-то месяц до его окончания. На дворе стоял 1972 год: от хрущевской "оттепели" остались одни воспоминания... Благодаря Костю Петровичу Степанкову я отделался выговором по партийной линии и тройкой на экзамене. Идеология взяла верх над творчеством. Слава Богу, не надолго. > – А меня ветераны КПСС пробовали уволить с работы (из партии я вышел по собственной воле) уже на заре украинской независимости, в октябре 1991-го. Я тогда на первой полосе "Вечернего Киева" с его полумиллионным тиражом рассказал о демонтаже в столице монумента Ленину на тогдашней площади Октябрьской революции... > – О, самое время было для проведения сплошной декоммунизации. Причем с обязательным покаянием "руководящей и направляющей" в смертных грехах перед народом: и за Голодомор, и за ГУЛАГ, и за сговор Сталина с Гитлером о переделе Европы, и за депортацию татар, и за Быковнянскую бойню, и за Волынскую резню... > Коммунисты перекрестились, но не покаялись. КПУ сначала запретили, потом разрешили. Ее возглавил по решению съезда, который почему-то прошел не в Киеве, а в Донецке, Петр Симоненко. Спевшись с Партией регионов, начал бомбить нас на каждом углу демагогическими, ослепляюще-красными лозунгами: "Вернем страну народу!". И мы начали терять независимость Украины. Это хорошо стало видно и на сепаратистском шабаше в Северодонецке во время "оранжевой революции". Та половинчатость с холуйской оглядкой на Москву просто не могла не сдетонировать Евромайданом. Когда народ обрушил памятник Ленину возле Бессарабского рынка, я с облегчением вздохнул: "Давно пора бы...". > – В 2009 году этого Ильича уже пытались "поставить на место": отбили руку и нос...
> – Помню-помню те истеричные вопли: "вандалы-бандеровцы" замахнулись на святыню. Коммунисты-симоненковцы начали спекулировать на том, что при ее сотворении скульптор Сергей Меркуров использовал красный кварцит, из которого строили Мавзолей Ленина на Красной площади в Москве. Только вот начисто забыли о выгравированных на постаменте словах, в которых было увековечено желание империи задушить свою окраину в братских объятиях: "При едином действии пролетариев великорусских и украинских свободная Украина возможна. Без такого единства о ней не может быть и речи". И подпись: "В. И. Ленин". Ну а то, что во время фашистской оккупации там была виселица, наводит на еще более мрачные мысли о коммунистической дьяволиаде. > – А что тебе видится на месте вождя напротив Бессарабского рынка? > – Когда по всей Украине продолжается неизбежный ленинопад, не хочу видеть там ничего монументального. Давайте посадим там калиновый гай. Пусть небольшой, но живой и красивый – кустов 12, пущенных по кругу, вслед за солнцем... quoted1
ну вообще нечестно начинать с Быкова и заканчивать Талашкой. не одно и то же. любишь ты в одну кучу йогу с телегонией.