Водил ли Ленин автомобиль? Почему автора книги о Ленине так раздражает вопрос о Мавзолее? И какова все-таки природа отношений Ленина, Крупской и Арманд?
Выпустив большую книгу о Ленине (и получив за нее «Большую книгу»), Лев Данилкин вынужден все время отвечать на вопросы о своем герое. Накануне очередного дня рождения Ленина, 22 апреля, (некогда — едва ли не государственного праздника, а ныне — даты едва ли не позабытой) Льва попросили обобщить свой опыт ответов на эти вопросы.
Какой вопрос о Ленине вам задают чаще всего? Лев Данилкин: «Что он все-таки был за человек, в двух словах?» Разумный вопрос, я бы тоже спросил автора: проще и быстрее, чем книжку читать. В общем, я на него отвечаю — смешливый. Почти все мемуаристы отмечали — был веселый. Смеющийся постоянно. Насмешливый. Не в смысле — юморной мужик. Не, просто он больше понимал и видел, чем остальные, и это, видимо, действовало на него как веселящий газ. Его распирало от этого знания. Все вокруг думают, что нынешнее положение — окончательное, несменяемое, а он понимает — неа, все изменится, и они этого пока не знают, а я знаю и, более того, могу придумать, как управлять этими изменениями, направить их так, чтоб всем вокруг было лучше.
То есть это не жестокий смех психопата, одержимого ненавистью и презрением к окружающим, а — веселый, добродушный отчасти — хотя и скептический немного, ну как когда видишь, что кто-то на банановой корке поскальзывается — вроде неловко над такой глупостью смеяться, и человека жалко, но комично ведь, никуда не денешься. Так смеяться может только честный человек — как каприйские рыбаки о нем говорили, если верить Горькому. Я вот верю, это хорошо согласуется со всем остальным — и очень похоже на правду.
Какой самый неожиданный вопрос о Ленине вам задали?
Лев Данилкин: Почему Ленин сам не водил автомобиль — ну или хотя бы не пробовал. Я не знаю ответ. По идее, его должно было это заинтересовать.
Какой вопрос о Ленине вас больше всего раздражает?
Лев Данилкин: Как, по моему мнению, надо поступить с Мавзолеем. Во-первых, моя книжка заканчивается в момент смерти моего героя — и все посмертные приключения его тела, какими бы любопытными и поучительными они ни были, не моя тема. Я не знаю ни сколько стоит пошив костюмов, ни как его в войну транспортировали в Тюмень — понятия не имею. Во-вторых, мне кажется, это идиотская, навязанная в качестве политического спойлера повестка, обсуждать которую — заведомая нелепость. В-третьих, если уж на то пошло, в самом вопросе заложен обман — потому что он выглядит как невинно-житейский, но на самом деле имеет политическую подоплеку, и те, кто задают его, знают, что согласие на какие-то манипуляции с этим телом подразумевает делегирование тем, кто будет «выносить», права трактовать этот жест как «символический»: коллективное покаяние за «великую историческую ошибку» и все такое. — и т. п. То есть «вынос», даже оформленный как абсолютно нейтральное, всего лишь «разумное» (зачем-на-Красной-площади-труп) или «прагматичное» (зачем-горожанам-мавзолей-когда-можно-ус троить-там-что-то-поинтереснее) событие, на деле означает символическую расправу: вытащить труп на площадь и оставить гнить, в назидание потомкам — чтоб неповадно было; ровно так в свое время произошло с телом Кромвеля — которое вышвырнули из Вестиминстерского аббатства, расчленили, выставили на обозрение на площади, оплевывали и так далее; именно этого на самом деле желают те, кто задают людям этот «невинный» вопрос. Вот поэтому вопрос о Мавзолее меня раздражает — там на словах одно, но имеется в виду совсем другое…
Л. А. Данилкин «Пантократор солнечных пылинок» Фрагменты из книги «Опять Инесса Федоровна"
Опять Инесса Федоровна.
Роман между ней и ВИ хорошо вписывается в „меньшевистские“ представления о Ленине: фанатик, который должен же был когда-нибудь сорваться — и, конечно, сорвался самым пошлым из возможных образом.
Вот что нам достоверно известно на этот счет. Есть несколько писем ИФ — что характерно, из ее архива, то есть скорее всего не отправленных адресату, — где она очень недвусмысленно упоминает о неких поцелуях с ВИ; есть письма ВИ — довольно много, десятки, где он обращается к ней на „ты“ („запроси и добейся толку, пожалуйста“) и обсуждает с ней, часто на ломаном английском, свои в высшей степени интимные — очень нетипично для Ленина — переживания („Never, never have I written that I esteem only three women. Never! I’ve written that fullest friendship, absolute esteem and confiance of mine are confined to only 2−3 women. That is quite another, quite, quite another thing“ *).
Есть дневниковые записи ИФ, из которых можно понять, что она долго, годами любила ВИ и, возможно, не была отвергнута, но любовь эта постоянно, и особенно после 1916 года, сталкивалась с некими непреодолимыми препятствиями. Наконец, есть слухи, зафиксированные как свидетельства третьих лиц, ссылающихся на собственные впечатления (из серии „Ленин буквально пожирал ее глазами“), и столь же компетентные источники неопределенно-личного характера („Мне рассказывали…“); царицей доказательств здесь, как водится, является признание „мне кажется“. Именно с опорой на последнюю конструкцию сообщается, что своего апогея их предположительный роман достиг как раз в Кракове, затем продолжился во Франции, куда ВИ приехал с большевиком Малиновским, и затем в Швейцарии. Подтвержденные траектории ИФ и ВИ действительно совпадают поразительно часто: Париж (и Лонжюмо), Краков, две недели в Париже (и, возможно, еще одна в Бельгии), Берн, Зеренберг, затем „пломбированный вагон“ и Советская Россия, до самой смерти ИФ. Ясно, что после 1911-го Инесса Федоровна — привлекающая ВИ, возможно, не только знанием иностранных языков и исполнительскими талантами по классу „фортепиано“ — становится его конфидентом и, судя по доступной переписке, „романтическим“ другом: в том смысле, что она пользовалась абсолютным уважением и доверием: „fullest friendship, absolute esteem and confiance of mine“.
Тем не менее, если уж обращаться к услугам вышеупомянутой „царицы доказательств“, то следует заметить, что в целом, „по натуре“, ВИ был не похож ни на одержимого внебрачным сексом свингера, ни на сумасшедшего, ни на хладнокровного экспериментатора в области семейных отношений, который мог жить с двумя женщинами одновременно, то есть, по сути, втроем. Возможно, тут уместно вспомнить свидетельство офтальмолога Авербаха — который, между прочим, как раз и раскрыл тайну ленинского прищура — что в „вопросах чисто личного характера“ „этот человек огромного, живого ума… обнаруживал какую-то чисто детскую наивность, страшную застенчивость и своеобразную неориентированность“.
Пожалуй, самое озадачивающее во всех этих отношениях — постоянное и как будто доброжелательное, не враждебное присутствие НК. Сохраняя как минимум хорошие отношения с ИФ (а затем, после ее смерти, и с ее детьми), оставаясь все это время рядом с ВИ — чьих знакомых она имела право отваживать и правом этим регулярно пользовалась (могла подозрительного человека, даже с рекомендацией, на порог не пустить), — НК как бы удостоверяет, что все происходит в пределах правил.
Возможно, все дело как раз в правилах.
Пытаясь трактовать странные поступки живших когда-то людей, надо осознавать, что в голове у них могла быть предустановлена совсем другая, отличная от „нашей“ этическая „платформа“. Обычно этика отношений между полами и, особенно, внутри семьи формируется двумя культурами — „официальной“, консервативной, и „поп-культурой“, более либеральной. Ни та, ни другая в случае с Лениным, Крупской и Арманд не совпадают с „нашими“, нынешними. Если официальная культура была связана с церковью, то извод „поп-культуры“, который сформировал Ленина, Крупскую, Арманд, — это литература, и прежде всего Чернышевский, чей роман „Что делать?“ был для этого поколения если не учебником жизни, то коллекцией прецедентных случаев.
Чернышевский представлялся своим вдумчивым читателям не просто беллетристом, а практическим философом, который революционным, казалось им, образом перенес фейербаховский культ материализма в сферу этики. Он рассказал и показал, как дóлжно и как можно вести себя не только в революционном, заведомо „благородном“ моральном пространстве, но и в „мещанском“, семейном — с учетом политического момента: освобождение, например, пролетариата происходило параллельно с освобождением женщины от моделей поведения, навязанных ей буржуазным обществом.
Практический вывод из теоретической преамбулы заключался в том, что в семейных и, шире, „чувственных“ отношениях следует руководствоваться не общепринятыми церковными и светскими табу, но „разумным эгоизмом“ — то есть потворствовать своим „естественным“ инстинктам, которые сигнализируют вам, что, ограничивая свободу действий других в этой сфере, вы сами доставляете себе же прежде всего дискомфорт.
Супружеская измена вашего партнера в рамках этой этической парадигмы не является катастрофическим для брака событием.
Это вовсе не обязательно подразумевало пропуск в мир „свободной любви“ — такие выписывают себе индивидуально, — но означало, что сложные, связанные с проблемой выбора события в семейной жизни, которые в традиционной, буржуазной семье должны заметаться под ковер, в среде „новых людей“ могут обсуждаться; разумные эгоисты могут „договориться“ про отношения — так, чтобы всем было одинаково комфортно и психологически, и физиологически.
Чернышевский записывает в дневнике свой разговор с невестой, где они обсуждают возможность измены: „Неужели вы думаете, что я изменю вам?“ — „Я этого не думаю, я этого не жду, но я обдумывал и этот случай“. И еще — тоже из бесед Чернышевского с невестой, хорошо известных Ленину и его окружению: „А каковы будут эти отношения — она третьего дня сказала: у нас будут отдельные половины, и вы ко мне не должны являться без позволения; это я и сам хотел бы так устроить, может быть, думаю об этом серьезнее, чем она: — она понимает, вероятно, только то, что не хочет, чтобы я надоедал ей, а я понимаю под этим то, что и вообще всякий муж должен быть чрезвычайно деликатен в своих супружеских отношениях к жене“.
В переводе на русский вся эта моральная тарабарщина означает, что у каждого участника, допустим, любовного треугольника есть свои интересы, в том числе сексуальные, экономические, рабочие и т. п., — и все разумные люди способны их учитывать. Просто „любовь-и-верность-навсегда“ в семейной, мещанской жизни „новых людей“ — пустая фраза: у них другая мораль, а та, которая кажется нормой и для нашего, и для их времени, ими квалифицируется как „буржуазная“ и подлежащая посильному преодолению.
Возвращаясь к „тайне“ отношений в семье Ульяновых. Мы можем, при желании, строить любые гипотезы на темы секса — ВИ и НК (супружеского), ВИ и ИФ (дружеского/"романтического») и пытаться реконструировать состояние НК, предположительно знавшей о том, что ее муж, допустим, вступил в альтернативные отношения с товарищем и соседкой. Однако мы должны не исходить из «буржуазной», сегодняшней морали, а учитывать, что те, чьи мотивы мы реконструируем, «работали» на другой платформе, пользуясь другим «этическим софтом» https://rg.ru/2018/04/21/kakie-voprosy-o-lenine-...
У Ленина спрашивают: — А как Вы в ссылке обходились без женщин? — Пгедставляете — дгочил! Пгевеликолепнейшая штукенция! И, самое главное, никакого вгеда для миговой геволюции!!!
Стахий Дановский 24182 (24182) писал (а) в ответ на сообщение:
> У Ленина спрашивают: > — А как Вы в ссылке обходились без женщин? > — Пгедставляете — дгочил! Пгевеликолепнейшая штукенция! И, самое главное, никакого вгеда для миговой геволюции!!! quoted1
Я другой анекдот знаю: Звонит Ленин Дзержинскому и спрашивает: Ленин говорит Дзержинскому: — Феликс Эдмундович, а вы занимаетесь онанизмом? — Ну что вы, Владимир Ильич, конечно нет! — Згя, згя, батенька, знаете какая Пгевеликолепнейшая штукенция!
Kaktotak (Kaktotak) писал (а) в ответ на сообщение:
> 22 апреля 1870 года родился Владимир Ильич Ленин > Поздравляю всех Украинцев с днем Рождение основателя Украины quoted1
Не только Украины, но и самих Украинцев. Если учреждение других ССР и АССР можно попытаться оправдать предполагаемым стремлением народов к большей автономии, что, однако, не было замечено в массовой порядке, то создание же «Украины» в рамках советского государства объяснить по такой схеме не получается. В случае «Украины» отсутствовал народ, ради которого якобы создавалась республика. В состав Российской империя входила вся территория нынешней «Украины» за исключением её западной части.