> Ну если Королев, родившийся в Российской империи, украинец, тогда —
>
> Илон Маск родившийся в ЮАР Претория — африканец;

> Как с украинца Корольова сделали русского.
>
>
>
> Гнида с КГБ, которая пытками переучивала украинского отца космонавтики на русского, жила прекрасно на старости лет в Москве, пережила Королева на 30 лет, имела квартиру и получала пенсию и медицинское обеспечение от государства. Он понимал, что творил зло, но ничего не стеснялся.
> Вот такой вклад СССР в жизнь Королева — подорвать здоровье, заставить отказаться от национального происхождения, платить пенсию его палачам.
>
> До пыток и сломанной челюсти — украинец, после пыток и сломанной челюсти — русский.
>
> …На мой запрос в управление кадров КГБ пришел ответ с указанием адреса Михаила Николаевича Шестакова — оказывается, жив-здоров. Я немедленно к нему поехал.
> Дверь отворил невысокий крепкий пожилой человек, с живыми карими глазами. На аккуратной голове его темные волосы резко, как словно бы это тонзура какого-нибудь монаха-иезуита, прерывались лысинкой чистого блеска. Михаилу Николаевичу шел 80-й год, но в движениях его не было ни старческой заторможенной немощи, ни мелкой прерывистой суетливости — спокойный, опрятный, сильный еще отставной полковник.
> Познакомились. Со всей возможной деликатностью сообщил я о цели моего визита, упирая главным образом на то, что меня более всего интересует поведение Королева во время допросов. Каким он был: подавленным или, напротив, агрессивным, молчаливым, словоохотливым, оживленным, угрюмым?
> — Какого Королева вы имеете в виду? — спросил в свою очередь Шестаков, глядя мне в глаза честным, прямым взглядом.
> — Сергея Павловича. Из РНИИ. Впоследствии — Главного конструктора ракетно-космической техники…
> — Не помню… Решительно не помню.
> — Но ведь Королев сам называет вас своим следователем в письме к Сталину. Согласитесь, вряд ли, находясь в тюрьме, он рискнул бы писать неправду товарищу Сталину.
> — Удивительно. Здесь какая-то ошибка…
> И вдруг страшная мысль в этот момент пришла мне в голову: а может быть, Шестаков говорит правду? Может быть, он действительно не помнит Королева? Может быть, раскрыв в январе 1966 года «Правду» и увидев портрет академика в траурной рамке, он не нашел знакомых черт? Но ведь это было бы страшнее ложных отпирательств!.. Существует только одно объяснение тому, что Шестаков забыл человека, которого он избивал: таких людей было много! Их было так много, что все их окровавленные лица превратились в памяти его в какой-то неразделимый мокрый красный ком. Эта страшная работа была столь ординарна для него, неинтересна, а главное — длилась так долго, что требовать, чтобы он запомнил свои жертвы, так же нелепо, как требовать от кассирши универмага, чтобы она запомнила лица всех своих покупателей.
> — Да я вообще не занимался следствием, — продолжал тем временем Шестаков, — я был на оперативной работе.
> — А в чем она заключалась?
> — Ну, это уже наши профессиональные дела…
> — Михаил Николаевич, но если вы не занимались следствием, зачем же вас в 1955 году вызывали в Главную военную прокуратуру, где состоялся разговор малоприятный, помните? Дело Лангемака…
> Темные глазки метнулись: он не ожидал, что я и это знаю. Движение было быстрым, как щелчок затвора фотоаппарата, но он «засветился» в этот миг. Теперь я знал, что он помнит Лангемака, и Королева тоже не может не помнить. Ну, слава богу, а то мы уж было начали возводить на человека напраслину…
> — Видите ли, я действительно давал показания по делу Лангемака, поскольку однажды заходил в кабинет, где его допрашивали…
> — Вот и славно! Расскажите, какой это был кабинет: большой, маленький, куда окна выходили, какой свет, где сидел Лангемак, а где следователь?
> Шестаков улыбнулся:
> — Помилуйте, все это было пятьдесят лет назад. Неужели вы могли бы запомнить комнату, в которую вы случайно зашли пятьдесят лет назад?
> — Ну, хоть и пятьдесят лет прошло, но Лангемака вы помните. А Королева не помните?
> — А Королева не помню. Да, много лет пролетело… И не заметил, как годы бегут, а сейчас вот здоровье никудышное, на днях опять в госпиталь кладут…
> "Его в госпиталь кладут, — подумал я, — а подследственный его уже почти три десятилетия лежит в кремлевской стене".
> Из вежливости пришлось выслушать жалобы отставного полковника на нашу медицину.
> На том мы и расстались с Михаилом Николаевичем.