Лакейство заразило Украину.
Украинцы чувствуют, что Россия – это брат (да-да, вопреки известным злобным стишкам).
А холуи братьев не уважают, они их презирают.
Какой такой брат?
Зачем мне брат, равный, такой же, как я?
Ну если он даст мне чего, тогда ладно.
А если в другом месте жирней накормят, то «никогда мы не будем братьями»!
У холуя должен быть не брат, а пан. Вот пана он принимает и почитает, ведь пан ему сотни лет спину бил. Так собака покоряется жесткому волевому хозяину, пригибает голову и не смеет тявкать. А потом уже и любить начинает – по-своему, по собачьи.
Потому что миска супа, как ни крути, теплая подстилка в прихожей, и всегда наготове властная рука, которая укажет, что делать, не надо думать самому. А что ошейник, намордник и поводок… ну так на то она и собачья жизнь.
А Россия не пан. Она не панует над народами и никогда не панувала. Именно поэтому недалекие умы понимают ее братское отношение как слабость. И соответсвующе относятся.
Россия не ведет себя, как господин, а лакеи уважают только господ. Скажи лакею: «Брат мой! Вот тебе хлеб и соль, будем жить в мире и стоять друг за дружку», - лакей посмотрит на тебя брезгливо. Отстраненно посмотрит он на тебя и холодно, ибо всё, что не выше его, то – ниже.
Такой тип людей не способен к братству, к любви с равными, они еще не выработали в себе уважения к своему уровню, им нужно или молиться на кого-то, или пинать. Это самоутверждение плохо воспитанного, агрессивного подростка.
Отрицать наше братство бессмысленно. Потому и стон стоит над землей, что кровно родные люди оказались по разные стороны границы. Были бы чужие – никто бы слезинки не пролил. Не плачут ведь над украинцами ни немцы, ни поляки, ни «их браты амэрыканци».
А русские плачут. Кровь соединила нас, тут ничего не поделаешь. Ты можешь тысячу раз откреститься от брата, выгнать его из своего дома и привести себе нового, ты можешь даже плюнуть на мать и отца, но от этого они не перестанут быть тебе родными. А вот ты человеком быть перестанешь.
Если Вам было интересно это прочитать - поделитесь пожалуйста в соцсетях!
Ярослав Гашек, "Похождения бравого солдата Швейка", часть 3, глава "Из Хатвана на галицийскую границу" Не прошло и получаса, как они вернулись с тремя поросятами, связанными за задние ноги, с ревущей семьёй угроруса — у него были реквизированы поросята — и с толстым врачом из барака Красного Креста. Врач что-то горячо объяснял пожимавшему плечами подпоручику Цайтгамлю. Спор достиг кульминационного пункта у штабного вагона, когда военный врач стал доказывать капитану Сагнеру, что поросята эти предназначены для госпиталя Красного Креста. Крестьянин же знать ничего не хотел и требовал, чтобы поросят ему вернули, так как это последнее его достояние и он никак не может отдать их за ту цену, которую ему выплатили. При этом он совал капитану Сагнеру полученные им за поросят деньги; жена его, ухватив капитана за руку, ЦЕЛОВАЛА ЕЁ С РАБОЛЕПИЕМ, ИЗВЕЧНО СВОЙСТВЕННЫМ ЭТОМУ КРАЮ. Капитан Сагнер, напуганный всей этой историей, с трудом оттолкнул старую крестьянку. Но это не помогло. Её заменили молодые силы, которые, в свою очередь, принялись сосать его руку.
> маиуполь, русские основали для греков, бежавших из османской порты в Свободную Россию. > > вы тут чужинцы quoted1
Тоже самое:
Нахичева́нь-на-Дону́ (Нахичеван, Нахиджеван, арм. Նոր Նախիջևան, [noɾ nɑχidʒɛˈvɑn] — Новый Нахичеван) — в прошлом город на правом берегу реки Дон, с 1929 года[1] — часть Пролетарского района города Ростова-на-Дону. Был основан в 1779 году армянами, переселёнными из Крыма по указу Екатерины II от 14 ноября 1779 года[2].
Укры не знают ничего. Историю не читают. И вот пришла война.
Военную литературу не читают тоже. Катят и катят в сторону Москвы длинные немецкие грузовики. Прошумела очередная автоколонна. В кузовах наложены, обвязаны толстыми веревками ящики с боеприпасами. Несколько машин заполнено солдатами. Сидят съежившись, вобрав руки в рукава темно-зеленых шинелей. На уши натянуты пилотки, воротники подняты.
Прошла, вздымая колесами снежную пыль, эта колонна. Двигаться? Опять приближается, мчится вереница машин с гитлеровской мотопехотой. Противник, видимо, вводит резервы, свежей кровью вживляет, подкрепляет наступление. Посмотрим, надолго ли еще хватит у вас крови!
И это не Роботино. И не линия Суровикина.
Это Линия генерала Панфилова, который отвечал за оборону Москвы, перемалывая ударную группу Марун, пока готовилось контр-наступление Под Москвой.
ак и несколько дней назад, когда я был у Панфилова, меня поразила картина взломанного, раздробленного фронта. Там и сям пролегли словно бы разрозненные красные ощетиненные дуги, ромбики, кружки, обозначавшие наши боевые части. Просветы, разрывы между ними достигали километра и более. Эти просветы были открыты для противника.
Обернувшись, я встревоженно посмотрел на Панфилова. Он улыбался — от узеньких глаз бежали гусиные лапки.
— Товарищ генерал, я не пойму... Где же наш фронт?
— Это и есть наш фронт, товарищ Момыш-Улы.
— Но ведь тут... Где тут наша линия?
Замечу, что в те времена фронт мне всегда представлялся линией.
— Линия? — Панфилов засмеялся. Чуть ли не впервые в дни битвы под Москвой я услышал его смех. — А зачем нам линия? Думайте, товарищ Момыш-Улы, за противника. Всмотритесь: это опорные точки, узелки нашей обороны. Промежутки простреливаются. Здесь он не полезет. А полезет — пусть! Ни машин, ни орудий не протащит.
Придвинув мне стул, Панфилов не удержался, чтобы не полюбоваться картой.
— Видите, товарищ Момыш-Улы, о чем думаем... Об ансамбле, о театре! Все это нужно для войны. Нужно, чтобы дошло до сердца — все-таки остановили! Остановили немцев под Москвой по всему фронту.
— Я, товарищ генерал, не смел этому верить.
— Остановили! — повторил Панфилов. — Им теперь потребуется недельки две, чтобы подготовиться к новому рывку. Но и мы с вами дремать не будем.
Извинившись, он позвонил начальнику инженерной части, приказал послать взвод саперов на постройку театра, потом соединился с начальником политотдела, расспросил про ансамбль. Положив наконец трубку, Панфилов вернулся к карте, посмотрел на россыпь цветных значков.
— Беспорядок! — проговорил он. — Случается, что беспорядок, товарищ Момыш-Улы, это и есть новый порядок.