>
> По жестокой иронии судьбы, казачий атаман и популярный в русской эмиграции прозаик Петр Николаевич Краснов, повешенный 78 лет от роду 17 января 1947 года в московской Лефортовской тюрьме по приговору советского суда как фашистский преступник, отбросил мрачную тень на всю свою родню. Даже на тех Красновых, которые никогда не слышали и не могли слышать о Гитлере, уйдя из жизни еще до Октябрьской революции в России. Например, потускнела как-то в советское время слава его старшего брата Андрея Краснова, ученика «отца русской ботаники» А. Н. Бекетова, географа-странника, побывавшего в знаменитом ботаническом саду в Бейтензорге на Яве и основавшего в Российской империи его достойный аналог – Батумский ботанический сад. Ученый биолог умер в возрасте пятидесяти двух лет в канун Первой мировой войны. Он не питал симпатий к большевикам, в ту пору гонимой партии радикальных экстремистов, но, разумеется, ни в каких казацких расправах над ними не был замешан. Неохотно вспоминали в советской России и отца белого казачьего атамана – Николая Ивановича Краснова, генерал-лейтенанта войска Донского, который и шашкой владел, и худо-бедно с писательским пером мог управляться. За историческое сочинение о терских казаках даже золотую медаль получил от императорской Академии наук. Беллетристикой тоже баловался и заразил этим «баловством» своего сына Петра. Тот писал с малолетства. По семейному преданию, аж с двенадцати лет.
>
> Разумеется, заслуги самого Петра Краснова в дореволюционные годы и на писательском, и на военном поприще были, казалось, раз и навсегда перечеркнуты суровыми большевицкими судьями. Но как из песни слово не выкинешь, так и яркую личность из истории не сплавишь в небытие. Петр Краснов слишком сложная фигура, одной краской его портрет не написать.
>
> Как-то загадочно в нем срослись воедино воинственный до жестокости, почти до лютости казачий дух предков, неутомимость пытливого странника, роднившая его со старшим братом, и добротный, хотя и без гениальных взлетов писательский дар, унаследованный от отца.
>
> Куда только судьба его не забрасывала! В двадцать шесть лет тогдашний кавалерист лейб-гвардии Атаманского полка Петр Краснов побывал почти в самом сердце Африки – в экзотичной Абиссинии у негуса Менелика, о чем с пылу с жару поведал русской читающей публике в книге очерков «Казаки в Абиссинии» (1898). К тому времени он уже обрел своего читателя, которого баловал статьями, очерками и рассказами о казаках в газете «Русский инвалид». После ярких африканских впечатлений настала пора маньчжурской эпопеи. Еще до начала русско-японской войны молодой атаманец исколесил тот край вдоль и поперек. Понятно, что едва на Дальнем Востоке запахло порохом, «Русский инвалид» тут же снарядил туда Петра Краснова, знатока Маньчжурии и японцев. Скажем задним числом, что японовед из него был никудышный. Имперский русский патриотизм и шапкозакидательские настроения слепили его глаза и мешали трезво понять, с кем схлестнулась на маньчжурских полях российская армия. В его словах было слишком много модной литературщины. Так, в феврале 1904 года он почти в духе Мережковского уверял читателей своей газеты: «Весьма вероятно, что японцы грубо и жестоко обращаются с ранеными и с пленными, но это происходит оттого, что они не умеют обращаться хорошо. Никогда не надо забывать, что это дикари, лишенные главного достоинства дикаря – мягкости души. Японец – это ницшеановский сверхчеловек».
>
> Да, аналитика никогда не была сильным коньком Петра Краснова. Зато он умел ярко и доходчиво рассказать о том, что видел собственными глазами. Поэтому его очерки с театра военных действий читали в России многие. Даже император Николай II, одна из лаконичных записей в его императорском дневнике это подтверждает. В Маньчжурии Краснов в штабах и окопах безвылазно не отсиживался, шашкой намахался вволю, честно заслужил боевые ордена, в памятной Мукденской мясорубке воевал в дивизии конных разведчиков под началом барона Карла Маннергейма, будущего руководителя Финляндии. В ту войну он близко сошелся также и с Николаем Юденичем, еще не генералом, а всего лишь полковником. Наверное, даже в страшном сне ни тот, ни другой не могли тогда представить, что через 14 лет будут вместе в рядах Северо-западной добровольческой армии безуспешно пробиваться с боями из Нарвы в мятежный красный Петроград.
>
> А ведь вполне могло имя Петра Краснова остаться в нашей памяти в одной трагической строке с именами вице-адмирала Степана Макарова и художника Василия Верещагина. Плыть-то он думал на Дальний Восток в их кампании на борту броненосца «Петропавловск». Любовь к лошадям спасла его от гибели: уж больно хотелось казаку взглянуть перед дальней дорогой на доброго, только что купленного коня. Из-за этого пришлось отсрочить отъезд. Думалось, на беду, а оказалось, на счастье.
>
> И в Первую мировую войну капризная фортуна миловала этого «счастливчика», теперь уже полноценного боевого генерала и георгиевского кавалера. Всё заслужено – никаких закулисных интриг и штабной гонки за наградами. Умелые, с толком и пользой арьергардные бои в жутком провальном 1915 году в Польше, когда немцы прорвали фронт. Отвага во время Брусиловского прорыва, когда одна из пуль всё-таки зацепила казачьего генерала. А дальше... долгая упорная ожесточенная гражданская война против своих. Белый Дон, первый «роман» с немцами. Да, Петр Краснов сделал ставку на немцев еще в 1918 году. Из-за этого терпел постоянные раздоры с Деникиным. Свою «немецкую ориентацию» (такой ярлык закрепился за атаманом войска Донского в Белом движении) объяснял по-солдатски просто: мол, большевики во главе с Лениным прикатили в Россию в немецком вагоне, без немцев никогда бы не угнездились в Кремле, а клин, как известно, выбивают клином. Тактика ясна: переманить немцев на свою сторону, доказав, что созданная ими большевицкая бомба разнесет в клочья и саму Германию. Убедил. Вышиб с немецкой помощью большевиков в июле 1918 года из Донецкого края, а дальше... ноябрьская революция в Германии, кайзер летит в тартарары, немецкая помощь белому Дону иссякает, и все военные успехи Краснова сходят на «нет».
>
> Вполне возможно, стойкое германофильство донского атамана подпитывалось и из семейного источника. В 1896 году Петр Краснов женился на немке, дочери обрусевшего действительного статского советника, камерной певице Лидии Федоровне Грюнейзен. Это был брак на всю жизнь двух людей, близких по духу, пристрастиям и мыслям. Только смерть и могла их разлучить. Лидия Краснова пережила мужа на четыре года и умерла в разоренной войной Германии 23 июля 1949 года в местечке Вальдензее близ Мюнхена.
>
> Именно там, в Баварии, Петр Краснов в начале 1921 года закончил, а опубликовал уже в Берлине свой двухтомный труд «От двуглавого орла к красному знамени», эпопею, которая, в сущности, и сделала ему громкое писательское имя в литературе русской эмиграции. Впрочем, литературные критики не слишком жаловали Краснова-писателя. Глеб Струве, например, отводил ему место если не вне литературы, то лишь «около»:
>
> «Замысел Краснова был еще более честолюбивый, чем у Толстого, - дать панораму русской жизни на всем протяжении царствования Николая II и первых четырех лет революции, т. е. охватить и русско-японскую войну, и революцию 1905 года, и Первую мировую войну, и революции 1917 года, и гражданскую войну (во всех событиях этого периода сам Краснов был не только свидетелем, но и участником). Находились люди, которые сравнивали роман Краснова с «Войной и миром» Толстого не только по заданию, но и по исполнению. Снисходительные критики отмечали обычно, что Краснову удались батальные сцены и описания хорошо знакомой ему военной жизни, но всё остальное в романе – и особенно психология действующих лиц – было крайне слабо».
>
> Это взгляд авторитетного литературоведа, который подводит итог «уходящей натуре». Непосредственные живые отклики современников на прозу Петра Краснова были резче – как в хвале, так и в хуле. В хвале тон на много лет вперед задал прозаик Александр Амфитеатров, который прочел в Миланском филологическом обществе лекцию на тему «Литература в изгнании», а текст ее опубликовал в 1929 году в Белграде. Критическое чутье лектора не раз подводило: не всем сестрам он раздал по серьгам, кого-то недохвалил, а кого-то перехвалил. Весьма скромного по дарованию А. Деренталя, например, громогласно объявил «русским Стивенсоном». Неудивительно, что в речи неуемного в восторгах Амфитеатрова фигура Петра Краснова почти что затмевает Льва Толстого:
>
> «Как художник-баталист, Краснов силен не менее великого автора «Войны и мира» (например, в «Единой, неделимой»). Пожалуй, для нас его батальная живопись даже интереснее, так как он пишет современную ужасную «войну на расстоянии», а ее приемы, нравы и психология, конечно, очень далеко ушли от эпохи Наполеоновых войн, которую Толстой должен был угадывать, и от войн Севастопольской и Кавказской, в которых он лично был участником-наблюдателем. Кровный казак и природный кавалерист, Краснов не превосходим в изображениях военного, так сказать, центавризма: слияния психологии всадника с психологией лошади в единую действенную силу. Его успехи в этой области тем более замечательны, что они любовно разработаны в русской литературе ее классиками (Лермонтов, Тургенев, больше всех Толстой), а в ближайшее время ею занялись Куприн (знаменитый «Изумруд») и Шмелев («Мэри»). Выделиться на фоне такого авторитетного предшествия не легко и, конечно, свидетельствует о первоклассном художественном таланте».
>
> С появлением в советской России шолоховского «Тихого Дона» критики оставили в покое Льва Толстого и дружно кинулись сравнивать Краснова с Шолоховым. Даже Георгий Адамович не удержался от этой общей тяги. Ему не стоило, разумеется, большого труда отделить зерна от плевел, прозу казацкого генерала он не высоко ставил, но его рецензия в одном из августовских номеров парижской газеты «Последние новости» за 1933 год все-таки не сводится только к словам «за упокой», есть там кое-что и «во здравие»:
>
> «Краснов – дурной писатель, конечно. Он во всех отношениях Шолохову уступает. Но характер и дух его писаний – шолоховский. Притом таланта у него отрицать нельзя: первый том «Двуглавого орла и красного знамени» написан с такой широтой и непринужденностью, какая и не снилась многим нашим заправским беллетристам. Дальше всё портится, а когда дело доходит до философских размышлений или критики блоковских «Двенадцати», хочется книгу выбросить в окно. Но вначале, в картинах учебной и военной жизни есть такое же правдивое и бесстрастно-бездушное отражение жизни, которое прельщает и у Шолохова. Будто и в самом деле «Война и мир».
>
> Примерно в том же ключе высказался о прозе Краснова в своих воспоминаниях «Я унес Россию. Апология эмиграции» Роман Гуль:
>
> «Писал атаман размашисто и по старинке, но было бы неверно сказать, что его книги совсем не литература. Нет, П. Н. Краснов умел и мог прекрасно писать, но только о том, что он видел. Все его военные картины (бои, парады, военная жизнь) всегда ярки, свежи, живы и, конечно, с большим знанием дела. До сих пор помню его чудесную статью «Казачья лава» в каком-то военном журнале. Но когда Краснов в своей трилогии («Largo», «Выпаш», «Подвиг») писал о «мировом масонском заговоре» и выводил эмигранта Ленина-Ульянова под фамилией Бурьянова, это было плоховато».
>
> В воспоминаниях Романа Гуля можно наткнуться и на такую колоритную житейскую сценку, рисующую нравы русской литературной среды в Берлине 1920-х годов:
>
> «Вспоминаю, зашел я как-то в «Петрополис». [Берлинское издательство З. И. Гржебина.] Петрополитяне Я. Н. Блох и А. С. Каган – в веселом настроении. И Яков Ноевич говорит: «Жаль, что вы не застали, только сейчас здесь был Анатолий Мариенгоф и говорил, что прочел здесь Краснова «От двуглавого орла к красному знамени» запоем. С большим интересом, говорит, читал. Мы ему сначала не поверили, но он вполне серьезно сказал, что считает эту трилогию очень интересной. Я ведь, говорит, как Вольтер, из всех книг не люблю только скучные. Я его спросил, пошла ли бы трилогия Краснова в Советской России, если б ее выпустили? А он, смеясь, отвечает: «Покупали бы, как французские булки!»
>
> Трудно сказать, чего здесь больше: ироничного бурлеска или точного понимания, почему роман Краснова стал едва ли не самой ходкой книгой среди русских эмигрантов тех лет. И ведь не одни лишь квасные ура-патриоты монархического толка раскупали творения донского генерала, «как французские булки». Даже такой взыскательный и капризный читатель, как Иван Бунин, черкнул в своем дневнике 28 июля 1940 года скупую похвалу: «Читаю роман Краснова «С нами Бог». Не ожидал, что он так способен, так много знает и так занятен».
>
> А ведь к 1940 году репутация атамана, «гитлеровского прихвостня», была почти окончательно загублена в глазах вменяемых трезвомыслящих людей, у которых хватило ума понять, куда катится нацистская Германия. Конечно, политика политикой, а литература все-таки гуляет сама по себе, и тем не менее…
>
> К чести казачьего генерала нужно признать, что он достойно встречал нападки литературных критиков. Не впадал в крикливую брань в духе непризнанного гения, как, скажем, прозаик-толстовец Иван Наживин. Свою роль в русской словесности Петр Краснов не переоценивал. В седле боевого коня сидел прочно, с должной кавалерийской выправкой, а взнуздать Пегаса не особо стремился. «Я казачий, кавалерийский офицер, и только», - писал он в одном из писем генералу Головину. И пояснял: «Я тот ефрейтор, который ходит в ночные поиски, ладно строит окопы, всегда бодр и весел и не теряется ни под сильным огнем, ни в атаке. Он, несомненно, нужен роте, но погибель его проходит незаметно, ибо таких, как он, много, - так и я в литературе, один из очень многих…»
>
> По некоторым свидетельствам, с тем же офицерским достоинством Петр Краснов встретил и свою смерть в Лефортовской тюрьме. Конечно, никакой невинной жертвой он не был. Как штатный генерал гитлеровского рейха, глава с марта 1944 года Управления казачьими войсками нацистского министерства восточных территорий, он не мог не знать о том, какие зверства творят на этих самых «восточных территориях» его казаки. В августе 1944 года казаки атамана Тимофея Доманова ничем не уступали в лютости и бесчинствах своим собратьям-карателям немецким эсэсовцам, устроившим кровавую баню в Варшаве. А чуть раньше, в июне того же года, казаки полка «атамана Платова» свирепствовали по всей Югославии. На их совести и грабежи, и убийства, и особенно – старинная казацкая «забава» - массовые изнасилования «вражеских» женщин. Одна трагедия Метлика, предместья города Загреб-Карловац, чего стоит! Там «казачья орда вермахта» учинила насилие над всеми женщинами, кроме совсем уж малолетних крох да дряхлых старух. Матерей убивали на глазах их детей. Много позже, вкусив в полной мере жуткой яви сталинских лагерей, Николай Николаевич Краснов-младший, племянник Петра Краснова, попытается задним числом в книге «Незабываемое», вышедшей в Сан-Франциско в 1957 году, хоть как-то оправдаться, свалив часть вины на чужие плечи:
>
> «Разлад в дисциплину особенно вносили внезапно появившиеся и присоединенные к «домановским частям» кавказские «элементы», распущенная орда, прекрасно вооруженная автоматами, в немецких формах, говорившая на «семнадцати кавказских наречиях», прошедшая огонь, воду и медные трубы в дни усмирения знаменитого варшавского восстания. <...> Они занимались грабежом и бандитизмом на больших дорогах. Они насиловали женщин и жгли селения. Их безобразия бросали пятно и на тех, кто честно и по-солдатски пришел исполнять свой долг, на тех, кто шел бороться с коммунизмом и верил в победу разума над алчностью, верил в то, что победа западных союзников не будет являться концом борьбы за Россию».
>
> Весь этот рыцарский пафос сродни шулерским приемам сохранять хорошую мину при плохой игре. Факты упрямая вещь. Казаки Краснова не были рыцарями без страха и упрека, благородным воинством с большевиками, а были классическими варварами и мародерами эпохи упадка Римской империи. Поэтому они везде, где побывали, оставили по себе недобрую память – и в Варшаве, и в хорватских городах, и в сербских селах, и в белорусских деревнях, и на земле Ломбардии, где создали в конце войны свое «казачье государство» с центром в Алессо, переименованном в Новочеркасск. А Петр Краснов с упорством, достойным лучшего применения, проповедовал расистскую теорию о происхождении казаков от арийцев-готов, народа германского корня, исторического врага русских с их московским империализмом.
>
> Казалось бы, тут и добавить-то нечего. Слишком очевидна вина. Однако Петра Краснова даже в этом случае невозможно изобразить одной краской. Лично он не только не участвовал в зверствах казаков вермахта, но в своих речах пытался усовестить особо ретивых: мол, сражайтесь по-рыцарски с большевиками, но женщин-то не насилуйте. Генерала Власова откровенно презирал, хотя был вынужден с ним общаться время от времени. В глазах Краснова, кадрового офицера царской армии, убежденного монархиста, этот перебежчик был классическим предателем, к тому же – вывернутым наизнанку большевиком-сталинистом.
>
> Нет, Петра Краснова очень трудно втиснуть в какую-то жесткую черно-белую схему. Слишком много в нем было чего намешано. Быть может, именно по этой фигуре рельефнее всего виден весь трагизм истории России жестокого и кровавого двадцатого столетия.
>
> Валерий Крапивин, литературный редактор журнала «Кентавр. Исторический бестселлер»
>
> Опубликовано в журнале «Кентавр. Исторический бестселлер» (2006, №5)

> Bravo писал(а)
>
> Че сталинист, сразу стучать модератору?????????? Вона сущность твоя стукаческая.

> Отец Онуфрий писал(а)
>

>> ты за краснова скажи,клоун...
>
> Краснов хотел очистить матушку Русь от иудо-вампиров.