> Login-off (Login-off) писал (а) в ответ на сообщение:
>

> . "Материал для "Архипелага" во многом дали Александру Исаевичу те разговоры, которые он вёл в "шарашке", в пересыльных тюрьмах и лагерях. Эта информация, которую он получал, носила фольклорный, а подчас и мифический характер"
> Из книги Натальи Решетовской «В споре со временем. ГЛАВА IV. Марфино и Маврино» : на:
> http://www.rulit.me/books/v-spore-so-vremenem-r...

> 2018 год Путин объявил в России годом Солженицына, его столетие будет отмечаться на государственном уровне. Будем в ладу со временем, отдадим должное титану мысли, на чей «Архипелаг ГУЛАГ» едва не молились антисоветчики и который произвел разрушений в стране больше, чем могла бы американская атомная бомба.
>
>
>
>
> Сообщение проходит проверку модератором.
>
> На тот «Архипелаг», который ныне включен в школе в обязательный минимум по литературе. Должное человеку, который свое кредо выразил статьей-манифестом «Жить не по лжи», где провозгласил «ни в чем не поддерживать лжи сознательно!». Т.е. в пику советской жизни, в которой, по Солженицыну, «бытие», состоящее из «насилия» и «страха», определяло лживое «сознание». Того самого «насилия», которое почему-то не смогло или не захотело остановить общественную — откровенно антисоветскую — деятельность Солженицына в 60-х, начале 70-х. В этот период он издал в СССР несколько своих произведений, проводил встречи, выступления, давал интервью иностранным журналистам — учил, учил и еще раз учил всех как надо не лгать.
>
> О довоенном периоде жизни Солженицына мы знаем по книге «В споре со временем» первой его жены Натальи Решетовской. По ее воспоминаниям его взгляды того периода на 180° отличались от будущего образа непримиримого борца с проказой советской жизни, выраженном в его позднем творчестве. Так, перед войной он задумал большой роман «Люби революцию» и даже начал его писать.
>
> И на фронте, куда он попал весной 1943, его отношение к советской истории не претерпело изменений. Решетовская пишет, что в конце 1943 года ее будущий супруг мечтал сделать «посильный вклад в будущее развитие ленинизма» (стр.35 книги). А в мае 1944 он видит свое будущее в «служении пером интересам мировой революции»(стр. 40), а также отвергает нововведения в СССР: новый гимн, погоны в армии, роспуск Интернационала — видит в этом отход от идеалов революции. И даже в сентябре 1944 у него план после возвращения с фронта устроить коммуну в Москве (стр.44). И только с самого конца 1944 его письма становятся (стр.46) «все более сложными, трудными, противоречивыми», а литературные планы «захватываются, завихриваются, впитываются, уносятся Политикой». А потом его арестовали — трех месяцев до Победы не дотянул...
>
> Арест. С него начинается переворот в жизни писателя. С него же автор «Архипелага ГУЛАГ» и начинает этот антисоветский пасквиль. С самых первых страниц этого «художественного исследования» Солженицын контузит читателя, вываливая на него кучу обрывков каких-то случаев, связанных с арестом. Обрывков, т.к. отсутствует контекст большинства живописуемых автором арестов, т.е. неясно где, когда и с кем что было — и было ли.
>
> Эти аресты у Солженицына предстают не как формальность государственного карательного органа, а как творческий акт человекодробильной системы. Арест по Солженицыну, это ждущий советского гражданина зверь, притаившийся за каждым кустом, каждым углом, под кроватью. И если он вас еще не схватил, то значит Ваша очередь еще не дошла — Вас много, а он один.
>
> Вот арестовывают женщину (безымянную), подвернувшуюся под руку НКВД в Новочеркасске: «надо было спешно заполнять число, и не хватало сотрудников рассылать по городу, а эта уже была здесь!» Или «вас берут прямо с операционного стола, с операции язвы желудка (некий Н.М.Воробьев, инспектор крайнаробраза, 1936 г.) — и еле живого, в крови, привозят в камеру» (!). Некий Воробьев в неназванном крае, инспектор — ищи птицу в небе. Плюс возникает вопрос, а если он умрет по дороге — заменят следующим больным? Да и зачем же брать с операционного стола, когда можно поздоровее — какая им разница? Но автор не рассуждает. Вот, дают некому Петру Ивановичу путевку в санаторий — и тот радуется; но, оказывается, дают исключительно для того, чтобы на вокзале сотрудник известного органа взял его «доверительно под руку — навсегда или на десять лет». Или же «при аресте паровозного машиниста Иношина» у него дома при обыске «выбросили из гробика» умершего ребенка. Машиниста неизвестного депо, неизвестно когда, неизвестно за что.
>
> До самого Солженицына эта окаянная зверюга дотянулась в феврале 45-го, на фронте, в момент боя, когда «окружили не то мы немцев, не то они нас», а «немецкие разрывы терзали землю метрах в двухстах» (!). Такова обстановка в момент ареста в изложении самого Солженицына в том месте «Архипелага», куда взгляд читатель упрется сразу за вышеописанной вереницей арестов. Упрется, когда читатель уже просвещен насчет манер наших «органов», т.е. готов ознакомится с рассказом правдоруба. Вот он:
> «Комбриг вызвал меня на КП, спросил зачем-то мой пистолет, я отдал, не подозревал никакого лукавства, — и вдруг из напряженной неподвижной в углу офицерской свиты выбежало двое контр-разведчиков, в несколько прыжков пересекло комнату и четырьмя руками одновременно хватаясь за звездочку на шапке, за погоны, за ремень, за полевую сумку, драматически закричали: — Вы — арестованы!! И обожженный и проколотый от головы к пяткам, я не нашелся ничего умней, как: — Я? За что?!..».
>
> Этот случай является хорошей иллюстрацией зловредности наших «органов», их бесчеловечно-нелогичного характера, который «исследует» «историк» Солженицын. Он хорошо вписался бы в голливудский фильм про советский «кошмар». Бериевские хищники пробрались на передовую (в окружение?), чтобы сцапать жертву прямо в момент боя. Это вам не эпическое спасение рядового Райана, это тоталитарная проза. Хотя, был ли Солженицын на передовой?
>
> Тут уместно вспомнить, что в мае 44-го ординарец капитана Солженицына Соломин доставил из Ростова к нему на «передовую» в Белоруссию жену — Наталью Решетовскую — которая и прожила там три недели (стр.40). Впрочем, через 9 дней после ее отъезда началось наступление в Белоруссии. Но даже в нем выпускнику артучилища Солженицыну не пришлось стрелять из пушек прямой наводкой, ибо в его беспушечной батарее звуковой разведки пушек не было, а были циркули и приборы, с помощью которых по картам выяснялось положение вражеских артбатарей (см. книгу Вл. Бушина. «Неизвестный Солженицын» и «Александр Солженицын. Гений первого плевка»).
>
> Описание правдорубом собственного ареста вызвало недоумение, например, у фронтовика Вл. Бушина, с которым он и поделился в книге «Неизвестный Солженицын» в главе «Загадка ареста Солженицын». Поведение смершевцев, их «тарзаньи прыжки», соответствовали бы задержанию опасного диверсанта, шпиона, который не сдастся живым, а не «кролика», как назвал себя сам «исследователь» в «Архипелаге». Неужели спецслужбисты так плохо разбирались в своем контингенте? Ведь, по нынешней версии, арестован Солженицын был за письма с критикой Сталина, которые он отправлял своему другу Н. Виткевичу.
>
> Описание ареста, данное Решетовской в книге «В споре со временем», лишено этих несуразностей, тем и правдоподобнее. Она передает рассказ ординарца Солженицына Соломина (стр.53 книги). Так, 9 февраля 1945 года оба они делили трофей, а именно найденный кусок голубого плюша (бархата) — дело было рядом с Кёнигсбергом. В этот момент «вошли в комнату двое». «Один говорит: "Солженицын Александр Исаевич? Вы нам нужны". Они вышли. Какая-то сила толкнула меня (Соломина — прим. ИА Красная Весна) выйти следом. Он уже сидел в черной "эмке". Посмотрел на меня, или мне показалось, таким долгим взглядом...Его увезли. Больше я его не видел. Двадцать с лишним лет...». Такова, по словам, Бушина «бархатная версия ареста: ни тарзаньих прыжков, ни хватания в четыре руки, ни воплей "Вы арестованы!" Все тихо, деловито, обыденно».
>
> Как понятно, две эти версии полностью противоположны друг другу по создаваемому образу сотрудников СМЕРШа. Т.е. одна из них, в этом смысле, ложная. Против версии Солженицына говорит странное, неправдоподобное поведение «особистов». Они пришли арестовывать офицера на передовую во время боя. Офицера, за которым, кроме писем, больше ничего не числится.
>
> Допустим, «особистов» не интересует, как они будут выглядеть в глазах боевых офицеров, как это повлияет на отношение к СМЕРШу, которое и без того далеко от романтического. Но здравый смысл должен подсказать вопрос: кто заменит этого офицера в бою на его месте? Или это не интересует смершевцев? А если эта часть в итоге будет окончательно окружена и разгромлена и далее начнется выяснение всех подробностей? СМЕРШу на это глубоко плевать? Даже если эта нетипичная для конца войны ситуация дойдет до верховного командования?