…Наши испытания на «запреградное действие» стояли в плане полигона сразу за испытаниями огнемёта; не спрашивайте, какого огнемёта и на каком полигоне. Маленькое первобытное стойбище, раздутое в город из бывшей деревни, что никогда не пахала, но всегда сытно кормилась пронырством у столичных рынков. Я давно заметил, что всякая деревня на Руси либо очень хороша своими людьми, либо очень плоха. В этой размножались и приживались подлецы. А любое сообщество подлецов фильтру подобно: оно оставляет в себе только грязь. И чем больший ком грязи влезет в фильтр, тем легче ему там застрять и обрасти подлецами помельче. Мы торопились с испытаниями и разглядывать крупных подлецов было некогда. Позже они меня сами заметили, они зорко выслеживают всякого, кого почтут за удачливого конкурента в пищевой цепи. Ведь в те дни колбаса была изрядным дефицитом и каждый счастливец рьяно стерёг свой шмат. Как бродячий пёс украденную сосиску. В тогдашние мои двадцать четыре года я уже насмотрелся на многое, что стреляет. Но огнемёта «в деле» не видал никогда и пришёл на площадку двумя часами раньше, глянуть на чужие испытания. Меня сразу окружили собаки. Из чистоплюйства я сторонюсь собак, но эти так весело подпрыгивали вокруг, так забавно лаяли… словом, я растрогался их дружелюбием и принялся делить бутерброды с колбасой. Свой обед. Один пёсик даже лизнул мне руку: спасибо, хозяин. Когда появился краснолицый здоровяк с ведром, пёсики стайкой ринулись к нему: попрыгивали, заглядывали в ведро… И вся гурьба исчезла в большом бетонном доте; на том полигоне полно дотов и в них часто живут собаки. Испытателям скучно и они прикармливают собак. Эти испытатели были из местных и поглядывали недружелюбно. Снова появился здоровяк с ведром: – Привязал, шеф. Это он руководителю испытаний. И в амбразуру дота ударил огнемёт. Как я его не заметил, не пойму… Это лишь в допотопном военном кино бравый огнемётчик подлетает к вражеской твердыне и выжигает её огненной струёй. На полигоне нет никаких огнемётчиков и никаких огненных струй. Ампула с огнесмесью и техника безопасности, дистанционный пуск. Я не знал, что огнемёт будут испытывать на собаках. Псы в доте должны были погибнуть сразу: в избытке огнесмеси мгновенно сгорает кислород и сброс давления убивает быстро. Кому не повезло сгореть в доте, тот даже не обгорит толком, кислорода-то уже нет. Гореть не в чем. Но лопнут кровеносные сосуды и полезут наружу лёгкие. Глоткою, как у глубоководной рыбы. …Их и вытаскивали на стальных ошейниках, как глубинных рыб, с вывернутыми через пасть внутренностями. Собаки живучее людей. Дымилась шерсть и волочились по траве розовые лёгкие, но пёсик был ещё жив и тщился понять: что с ним? И посмотрел жалко-жалко: помоги, хозяин! Ты же добрый! …У меня есть кот, потрясный говорун. На каждое моё слово у него два «мява» в ответ. Наглец и плут, каких мало. Испортил уйму мебели, уйму вещей, не кастрирован, имеет шрам и линяет отчаянно. Правда, тотчас отращивает новый мех. А ведь двенадцать лет назад мне внушали, что этот беспородный комок шерсти – «благородный турецкий ван». Мол, смотрите, у него «нет подшёрстка»! Да чёрт его знает, какой «подшёрсток» должен быть у этих «ванов». Может, у «ванов» и вовсе нету шерсти! Не понимаю, почему эдакий «ван» почитается в Турции «благородным»… Да и не «ван» он никакой! – набрехали, собаки. Мелкий зануда. Но спорим мы с ним на равных. Как-то не решаюсь ткнуть его мордочкой в лужу. Однажды схватил за шиворот, а у него такие жалкие-прежалкие глаза сделались… Как у того пёсика. Из дота. Бог с ним, пусть гадит.
> Прошу простить, я убегаю. Завтра прочту. Но, этого мне мало. quoted1
Добавлю. Я озаглавил цикл коротких рассказиков как "Виртуальные новеллы".
Утро моей казни
Майское безоблачное утро, где-то скосили луг... Запах свежего покоса. Строй юных красоток-барабанщиц. Нет, два строя... Слева – блондинки в красных мундирчиках, справа – брюнетки в синих. Все сдерживают слёзы и барабанят тихо-тихо чу́дную мелодию… О! «Dancing Shadows»! Нет. Пожалуй, «Tropical Breez»… Ладно, сами разберутся. Две скорбящих молоденьких нимфы ведут меня; я в чёрном – чёрное стройни́т – и в хромированных кандалах. Прекрасная богиня Немезида, роскошная и бюстообразная блондинка – с чёрной лентою в волосах! – оглашает приговор Судьбы сдавленным от горя голосом. Богиня в чёрных чулочках и в чёрном же поясочке, на высоких каблучках и в чёрном шарфике до колен. Полупрозрачном. Нет, на три четверти прозрачном, наверное... Но в чёрном! И в перчатках тончайшего бархату. Да. Чтоб повыше локтей и непременно в чёрных. Больше на богине и нету ничего, пожалуй... «Последнее желание»! Оно очевидно. Нимфы-модераторы выкатывают шёлковый шатёр и вносят мой любимый диван... ... ... ... ...Но вот всё кончается, включая желания. Дуб-великан. Нимфы пристёгивают мои изящные кандалы к дубу и шепчут: – Завязать глазки, милый? Я гордо отвергаю повязку и нимф. Барабанщицы рыдают, мелодия становится душераздирающей. Взвод нимф с винтовками, одетый незначительно! Залп!!! ...Все пули – мимо, по указанию сердец нимф. Но: рикошет! – шальная пуля отлетает от дуба и пронзает мне сердце. Я красиво падаю на колени, звеня натянутыми цепями мелодию пронзённого сердца. И шепчу: – Прощайте, юные прелестницы... Прощайте, юные барабанщицы... Прощай, прекрасная богиня... И окровавленной рукою правлю на богине Возмездия растрепавшийся шарфик. Да. Именно так. И сама Немезида зарыдает мне в сверкающие кандалы, скорбя о содеянном. ...Ч-ч-чёрт, ради такой смерти стоит жить!
Растворитель номер четыре
Клопа ловили пустым стаканом когда-нибудь? Бесконечно долгий процесс. Юркий, шельма! Любую щель норовит в свою выгоду обратить. Но сколько радости при поимке злодея… − у-у-у! − мечется-мечется в прозрачных стенах, мечется-мечется... а ты на него каплю пине́на – «кап» из пипетки! – мимо! – ещё раз «кап»! Всё, затих, лапками дрыгает. В воздухе ароматы свежей хвои, а на ум стих прёт. Не у всех же имение в Болдино! − кому «осеннее Болдино», а кому и пине́н нюхать. «Пинен» – это очищенная фракция скипидара. Растворитель номер четыре. Прекрасный аромат хвойного леса. Когда я опробовал «растворитель номер четыре» на клопах, то наклеил на входной двери ряд красных звёзд, по числу побеждённых мною кровососов. Идею оценили и подхватили в нашем общежитии, где на многих дверях стали появляться разного цвета звёзды: где пять красных, а где и все десять жёлтых. Какой-то удалец налепил аж с полсотни звезд! Над ними свой портрет вывесил: он якобы «ас Кожедуб» и в шлемофоне, при парашюте, победно улыбается в объектив. Главное – звёзды, конечно; а шлемофон при парашюте – это «так», ассоциации мечтательного честолюбца. Дельтаплан он клеил после учёбы, что ли… И вообразите такой карамболь: как-то раз тружусь я ножницами над очередной звездой, а по лестнице поднимается целая иностранная депутация во главе с нашим ректором. Сам Его Величество Ректор: седины, осанка, шарф чёрный… Никогда не понимал: на кой чёрт ему шарф?! − животик в шарф не спрячешь от глазастых студенток. Студентка, она и скрозь шарф… Гм. Словом, ректор в шарфе. Рядом с ректором переводчица семенит, добрейшая старушка-одуванчик с кафедры немецкого; болтали, самому Лаврентий Палычу переводила допросы военных преступников и ни разу в обморок не грохнулась. Достойная старушка. Я её уважал. А она − меня. За «немкою» настоящие немцы галдят вереницею, депутация из Германии, с ними блондинка-красотка весьма изысканного вида. Смотрели старый немецкий фильм-сказку «Беляночка и Розочка»? – точь-в-точь одна из сказочных сестричек; не помню только, которая. Пусть будет «Беляночка». Словом, вылитая Рената Блюме двадцати пяти лет. Все восходят к нам, на третий этаж, а дверь моя аккурат возле лестницы. После ремонта никто не захотел возле лестницы и туалетов селиться, мою идею жребия осмеяли и заселились в ночь, тайно и самостийно. Но с мордобитием. Не один же ты умник и сподобился тайком хапнуть самую лакомую жилплощадь, обойдя недотёп! – ночью все умные. А я пришёл утром. Велено было «для заселения в общежитие явиться утром к восьми», я и пришёл «утром к восьми». Как велели. Живу у лестницы. У туалетов и у мусорного бачка живут охламоны и пофигисты, какие и к двенадцати не проснулись. Но! − когда они не спят, они чуткие-чуткие. Выбросил я как-то немецкий журнал и коробку пастели в мусор – надоело голых девок рисовать – ни журнала, ни коробки. И пяти минут не прошло. Итак, клею звёзды на дверь. Интерес у немецких гостей к моему звёздному творчеству возник страшный. Разумеется, я разъяснил гостям глубину замысла и загнул про Дюрера кой-чего, а там и предложил немцам обнюхать пинен. Как-никак, «растворитель номер четыре», весьма стимулирует творческую мысль художника. Стакан гранёный у меня при себе, а в стакане клоп плавает. Вы не представляете, что началось! Возгласы, хохот, какой-то невменяемый немец и впрямь сунулся клопа нюхать. Тут уж хохот до истерики и слёз, а блондинка полезла ко мне обниматься. Очень аппетитная. Конечно, я обнял. По-братски обнял, разумеется, то есть крепко. Так и пояснил гостям из бывшего города-побратима: «обнимаю по-братски» – ну, чтоб не подумали чего. Гости веселятся вовсю, а девица передвинула мои ладони с талии своей на опоры посолидней. Вот это были «опоры» так «опоры», скажу я вам... Не хочет «по-братски». Фотоаппараты сверкали, как безумные. Ректор наш утёрся шарфом и осведомился очень зло, «о чём интервью». Я объяснил ректору – учтиво объяснил! – что предлагают выехать на ПМЖ в Германию, но я отказываюсь из патриотических соображений. Но вообще-то об искусстве толкуем. О Дюрере. Ректор на переводчицу взор обратил, та икнула, но кивнула. Старушка-переводчица вообще смотрела на меня с ужасом. И представляете: какой-то немец знал русский, оказывается! Перевёл своим, стервец. Блондинка целоваться взялась под аплодисменты, про организованную экскурсию все позабыли моментом. Гости ржут, расползлись по коридору, как клопы. И – бум! – ещё одна дверь со звёздами! Ещё одна! С Кожедубом! Я думал, немцам плохо станет. Ректор наш в умственном затруднении: кого наказывать? По монгольскому обычаю, первого встречного? По американской традиции, самого-самого заметного? Или по-русски: того, кто звёзд нахватал? Но наш ректор умным оказался, несмотря на шарф. Он санэпидемстанцию вызвал. Тут же, по-сотовому. Вот так. Ни словом не вру. Верите?
Запомнилось мне одно старое интервью, дамы и господа. Сколько лет уж прошло, а доселе не выветрилось оно из души. Как ни включишь телевизор – прёт на ум интервью это злосчастное и печалит на весь день сравнением, смотря с кем сравнение произвести. Такое вот гнетущее чувство и сподвигло меня на коротенькое повествование, представленное тут читателю. Не обессудьте: всё написанное – чистейшей воды правда. Правду услышать не всяк готов сразу, так что я сперва пофилософствую малость, а потом уж выложу всю её без остатка, правду эту проклятущую. …Сызмальства удивляло, что русский человек в большинстве своём не просто безбожный матершинник, но он ещё и матершинник бездумный, а ведь для немца выдавить: «шайзе!» – это очень сильный поступок, хотя и непонятно, честно говоря, чего в подвиге эдаком сильного. Говорят: «Воспитание». Не знаю, дамы и господа… Попались мне как-то на глаза назидания из инструкции для немецких лётчиков-истребителей, отправляющихся на Восточный фронт. Смысл их таков: «в одиночном барражировании, встретив русский истребитель-одиночку, атакуйте немедленно. Учтите, что в бою он вам не уступит, но будет долго размышлять, вступать ли в бой. Вы имеете возможность сбить его наверняка, прежде чем русский пилот примет решение». Вот так-то. А инструкции лётчикам-истребителям пишут асы, не пропагандисты всякие. Так почему же мы такие тугодумы, да ещё и матершинники?! И пришла мне в голову крамольная мысль: что, если второе – это производная от первого?! Что, если проснувшись поутру, немец сразу включает ум, а русский – только мозг?! Что, если русский включает ум лишь по насущнейшей необходимости?! Пока раскачивается, пока ищет штепсель, розетку… Глядь – и сбили уже. Может, нам только кажется, что немец соображает быстро, а русский – медленно? Вдруг русский куда быстрее немца мыслью, он просто ум свой мощный прогревает перед включением? – у нас холодно ведь, как-никак. О мощи русского ума и смысла нет спорить; он в космосе первым, пока шустрые остроумием англицким состязались меж собою на медвежьи темы. Да и хотя бы Менделеева взять Дмитрий Иваныча! – проснулся, позавтракал, ум включил и выдал миру периодическую таблицу. Другим утром полистал журнал с фотографиями, подивился на гнутые американские рельсы, что теплотою аризонской вспучило, ум включил – и готово, есть «коэффициент теплового расширения». Да просто как всё! – два числа перемножить. Русские инженеры и проложили Транссиб без зигагулин скрозь сибирские морозы, даже ум не включая. Правда, рельсы стучат… Но то сну в поезде не мешает, а ежели и мешает, то вдохновляет на поэзию и обогащает душу. Третьим утром глянул Дмитрий Иваныч в газеты – мать честна́я! – солдатиков-то российских газом ипритом потравят тевтоны! Включил ум. Готово: вот вам противогаз, Ваше Императорское Величество. Пущай тевтон хоть весь газами изойдёт – нам «хоть бы хны». Впрочем, в противогазе не Менделеев был, наверное, а Зелинский… Один чёрт, два русских ума стремительных. То есть ум-то включать мы умеем. Идея показалась мне перспективной и сразу дала ответ на причины русского мата непревзойдённого. Ведь если немцу надобно съязвить – толкнули в автобусе или ещё чего – он перебирает словарный запас (ум-то включён постоянно), быстро выбирает нужные слова и высказывает неуклюжему типу нечто, наиболее подходящее ситуации. Вслух. Все дамы смеются, а неуклюжий извиняется и краснеет. Если ж толкнули русского (заметьте: ум выключен), то русский не дожидается, пока неумёха пролезет к дверям и растворится в канадских клёнах, ибо ум включать долго, а время поджимает – дверь-то недалече! – вот русский берёт ведро с дежурными словами, кои всегда наготове и на языке, и выливает на обидчика Редкие дамы при том выплеске краснеют, а большинству баб начхать. Они тоже выключены. Идея моя принялась слагаться в теорию и поразила обратным выводом: дежурные-то ведра на языке наполняются из выгребной ямы в мозгу, а та препятствует включению ума! Да-с! На кой его включать, ежели любое ведро с этим самым «шайзе» всегда под рукою?! Уже на службе воинской я проверил теорию свою практически. Одно дежурное ведро в мозгах у должностного лица – ещё кумекает кое-как. Десяток ведёр – только при крайней нужде кумекает. Сто ведёр – нет и смысла включать ум. А ведь на воинской службе всё пронумеровано и распределено сообразно должности! Значит, чем больше звёзд на плечах, тем больше вёдер в голове. Как думаете, почему все генералы «натовские» говорят с журналистками непринуждённо и лишь наши «тульи» тужатся до горечи и обиды за отечество? – а слов нету подходящих, господа. Одни вёдра перестукиваются. И плащ прорезиненный плащ накинут на мозг. Что хошь лей на меня вышестоящий, мне «побоку». С меня твои вёдра – как с гуся вода. Потому и нет резону включать ум. Супротив «верхних» плащ имеется, супротив «нижних» – вёдра. Вот и смотрел я летом 1994 года в телевизор с ужасом и недоумением, ибо там журналистки наперебой суют микрофоны к лицам наших власть заимущих: – Господин президент, почему нас не пригласили на торжества?! – Господин премьер-министр, это же плевок в память павших! – Господин министр, что теперь скажет Россия?! О празднествах в Нормандии пытали элиту нашу. От нормандских ворот дали поворот элите. Обиду государственную нанесли. А «господа» наши лишь мычат чего-то невнятное, на лицах лишь смущение стыдливое, будто ширинку в автобусе застёгивает, когда и смысла-то уже нету срам прятать, ибо рейс к концу подобрался. И то: вёдра для прямого эфира не годятся, а слова под плащом пока нашаришь ощупью! Вот и бубнят чушь какую-то. Уж Черчилль или Сталин нашли бы что ответить в микрофон «сходу»… Одно «оба хуже» чего стоит! – дескать, какой же из политических «уклонов» всё-таки лучше, Иосиф Виссарионович? – «левый» или «правый»? Той порою и стало мне как-то сумрачно. Неужто эти настырные и косноязычные люди нами править подрядились?! Причёски хороши, да; но куда они направят, коль умы под ними и до германского унтера не доросли?! ...Вот об унтере одном германском и будет зарисовка моя литературная. Интервью с ним состоялось на побережье Франции, в Нормандии, летом 1994 года. В то лето союзники наши (по минувшей войне) затеяли грандиозное шоу с имитацией высадки 1944 года – полувековой юбилей, как-никак. «Величайшая десантная операция, что освободила Европу и мир»! «Великая битва, что решила исход войны»! В толпе ярких гостей сновали девки с микрофонами и патластые носители видеокамер, а я стал случайным очевидцем одной встречи. Представьте: солнечно, лёгкий ветерок, оркестр, марши, знамёна и журналистка из Восточной Европы, что цепляется ко всем пожилым – она лихорадочно ищет в толпе нужного человека, о котором прослышала в гостинице. И вот натыкается на сухопарого старика (фамилия мною изменена, разумеется). Итак… Журналистка (возбуждённо): Простите, это Вы – господин Фогель из Берлина?! Старик (оценивая собеседницу взглядом): Да, фрейлейн. Это я. Журналистка (восторженно): О! Наконец-то я вас нашла... Вы один из немногих немцев, которых мне удалось тут разыскать. Правду ли сказали в гостинице, будто вы – ветеран Восточного фронта? Старик (равнодушно): Да. Журналистка (с неподдельным интересом): О! Вам ни за что не дашь столько лет…Говорят, Вы служили в СС и подбили множество русских самолётов, а… Старик (вежливо перебивает): Я был танкистом, фрейлейн. Журналистка (растерявшись): Да? Я напутала… (быстро находится) Значит, Вы подбили множество русских танков! И получили «Железный крест». Это правда? Старик (спокойно): Да. Журналистка (вкрадчиво): И Вы – узник сталинских лагерей?! Старик (мрачно): Да. Журналистка (довольная): С ума сойти... Какая жестокость... Господин Фогель, Вы живая история! Читатели будут в восторге. Сюда прибыли на торжества? Старик (терпеливо): Нет, я проездом. Журналистка (притворно вздыхает): Какая жалость… Вы пропустили грандиозное шоу «Высадка в Нормандии»! Знаете, тут были до мелочей повторены все детали великой битвы. Был парашютный десант, морская пехота, стреляли танки... Смотрите-смотрите! Вау! Завершающий парад! Уже идут американские участники! Предстоит ещё шоу английское, французское... Ожидается триумф польского! Видите, девочки готовят флаги... Как Вы относитесь к тому, господин Фогель, что организаторы шоу не пригласили русских? Старик (насмешливо): Тут лишь участники сражения в Нормандии, фрейлейн. Русские не участвовали в той великой битве, что решила исход войны. Журналистка (с восторженным энтузиазмом, оценив тон старика): Да, конечно! Конечно, «да»!
<долгая пауза>
Журналистка (помявшись и заискивающе): А как Вы относитесь к тому, что не пригласили немцев? Старик (по-прежнему насмешливо): Мы тоже не участвовали. …Я так и не увидал этого интервью.
Проза у вас так хороша.!!! (отметила особо образные моменты) Я поклонница Славы Сэ теперь наверное и ваша ... (в юмористической прозе поклонница))) Стихи я понимаю,к сожалению не все и не всегда поэтому про стихи ничего не могу сказать А в вашу прозу и сарказм-влюбилась!!!! Нереально хороши ваши произведения!! !
>Наш разговор не стоит и яйца: > «Да мало ль что пустой зверюге свищет − > зовите стражу! − этот дервиш нищий!» > > Смотрите, у Руми: > Когда болвана учат мудрецы, > Они посев бросают в солонцы > И как ни штопай — шире, чем вчера,
> Назавтра будет глупости дыра. > > Вы точно родились в двадцатом веке ? quoted1
Как отрава, как самый изысканный яд Проникает мне в мысли и кровь «Рубайят». Хвать бумагу! И пишешь куплет за куплетом. А мыслишка скребётся: на кой это ляд?!