Эпитафии. Мне
Г.Ф.Квитка-Основьяненко

Что сделал я, как в мире жил? –
Лет сорок тело бренное влачил,
Прекрасных пятьдесят любил,
Но ни одной я не был мил!
И умер от того. Меня в могилу положил
Отец Памфил.

Примітки
Вперше надруковано в журн. «Харьковский Демокрит», 1816, квітень, відд. 1, с. 85 – 86. Підписано: «Г. К.» Автограф невідомий. Подається за першодруком.
Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 2, с. 377.

Двойные акростихи
Г.Ф.Квитка-Основьяненко
I
Могу ли не любить тебя всечасно зрЯ –
Ах! выше сил моих молчать – скрываться в страстИ,
Реши судьбу мою! – чего мне ждать тепеРь? –
Иль жизнь с любовью? – смерть, последствие отказА? –
Я жду: скажи скорей!! – писать хочу к другиМ.
II
На то ль тебя узнал, чтобы отдаться в плеН?
Ах! сильной страстию горю – часа уж двА,
Других оставил я – исполнить чтоб обряД –
Я должен же спросить: счастливым буду ль Я?
III
Спросить осмелюсь коль – спросить хочу тебЯ;
О чем? – решить презлой судьбы моей напастИ:
Философ я, чудак, монах, но не ТартюФ,
И так спрошу: мы любим ли друг друга страстнО?
Я – нет, и не любил; а ты? – мы квит… смеюСь!
IV
Люблю! люблю! – как никого я не любиЛ,
И постоянно все люблю тебя – три… днИ!
Зачем страдаю так я в жизни первый раЗ?
Ах, ехать со двора мешает мне погодА!
V и последний
Послушником я был, густа была брадА!
Амур пощекотал… спасению шабаШ!
Штандарт любви блеснул, иду служить сюдА!
Ах! вечно ль буду я носить любови цеПь?
Примітки
Вперше надруковано в журн. «Харьковский Демокрит», 1816, квітень, відд. 3, с. 118 – 119. Підписано: «Г. Квітка». Автограф невідомий. Подається за першодруком.
Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 2, с. 377.

Приключение на именинах
Г.Ф.Квитка-Основьяненко

Нина в публику явилась –
Бесподобно как мила;
Не пленяла, не гордилась, –
А желанья всех влекла.
Я со всеми любовался,
Ею взор мой услаждал,
Ей одною занимался –
Душу, сердце замечал.
Все прекрасно, превосходно:
В щечках розы расцвели,
И одета бесподобно,
И в сережке две стрелы.
Я смотрю – и вдруг явился
Подле стрелок сих Эрот;
Прикорнул и погрозился
На меня плутишка тот.
Сей угрозе я смеялся;
Чем он хочет испугать?
Я давненько не влюблялся –
И куда уж мне страдать?
Но Эрот со взором Нины
Бросил стрелку в грудь мою.
И твою, божок всесильный,
Власть я снова познаю.
Не томлюся, не страдаю, –
Мне болезнь моя мила;
Я блаженством наслаждаюсь, –
Хоть уж в сердце та стрела.
Нина стрелочки хватилась, –
Где ей стрелки той искать?
В сердце мне она вонзилась;
Я ж ей не хочу отдать.
Нина! пусть уж я страдаю,
Пусть горю одной тобой,
Пусть люблю, не изменяю, –
Пусть умру с твоей стрелой!

Примітки
Вперше надруковано в журн. «Украинский вестник», 1817, ч. 5, січень, с. 102 – 104. Внизу зазначено: «Кяхта, 30 ноября 1816». Підписано графонімом: –а.
Автограф невідомий. Подається за першодруком.
Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 2, с. 378.

Мысли в день моего рождения
Г.Ф.Квитка-Основьяненко

Ударил час – и мне уж сорок лет.
Прощай, прощай весь белый свет!
Пришло уже несносно время!
И самая мне жизнь тяжелое уж бремя.
Придется, знать, сказать: жениться не хочу.
Повсюду я грушу;
В беседах молодых уж лишним становлюся.
Смешу собой, когда в красавицу влюблюся;
Ах, знать, пришла пора мне сердце затворить
И о любви лишь говорить.
Несносно одному на свете сем крутиться!
Несносно, радостей не знавши, – их лишиться!
И ничего несносней нет –
Оставить не женату свет!
Зачем же живши я жениться не старался? –
Поверьте, шестьдесят семь раз и я влюблялся…
Но что ж, коли удачи не имел –
И с тем поустарел?
Повеса в двадцать с завитыми кудрями,
Лишь мастер шаркнуть и войтить
Или отборными стихами
Хотя не говорить – а только лишь томить,
С бумажным сердцем и со вздохом,
Летит повсюду скоморохом;
Не чувствуя любви, он скажет je vous aime
И без разбору всем, –
И все ему внимают:
Глядишь, и руку предлагают!
А истинна любовь – находит лишь отказ:
«Зачем пряма, зачем без слов и без прикрас?
Зачем, не шаркнув, изъяснился?
Он по-старинному, ma chère, fi donc! влюбился…»
Среди горячей я любви,
Бывало, коль такие слышу речи,
То и угаснет жар в крови,
И, положив любовь на плечи,
Иду я до другой.
Но я, к несчастию, искал вотще драгой:
Везде одне и те же песни;
Не идут, хоть тресни!
Фигурки лишь одни в богатых женихах
Их сердце занимают;
А сердце чтоб ценить в делах? –
Они не понимают!
Но добрая жена –
Не кудрями должна супруга заниматься;
Ей нужно, чтоб она
Умела с качеством душевным в нем спознаться, –
И вместо шарканья всего
Быть добрым мужа бы учила,
Не об одних шемизках говорила –
Но знала бы: что есть жена? и для чего?
Потужишь о такой ты странности невольно!
Но, право, грустно мне и больно:
Что я один на свете остаюсь –
И, не имев жены, крушусь!
Я с ней бы разделял и радость и печали;
Малютки… о, они б меня ласкали!
А если б мне пришлось и умереть,
Вкруг ложа моего с женою бы обстали
И было бы кому мне слезы отереть, –
Как руки мне б они слезами орошали;
Последний вздох бы мой к ним в сердце прилетел –
Я в них бы долго жил, хоть жизни б не имел.
Теперь же я один – несчастие прямое!
Один… о слово тяжкое и злое!
Жены – бог даст; без ней
Кому участие принять в судьбе моей?
Без ней – вся жизнь тоска, мученье;
Без ней и смерть – не есть уж утешенье.
Случится заболеть – и бросят все меня…
Вот я лежу стеня,
Вот я все ужасы мученья ощущаю;
От жажды мой засох язык,
И жажду утолить воды не обретаю!
Уснуть бы я хотел – слуга поднимет крик,
И барина не зря мучения – хохочет…
Вот в тишине ночной
Я богу отдаю последний вздох уж мой,
Он встать не хочет!
Уж умер я, застыл…
Тут только мой слуга глаза мне затворил –
И все-таки доспать ложится.
«Схоронят без меня, зачем же суетиться?»
А далее, – как меня и звали, – позабыл!
Холостяки! эй, поспешим жениться!

Примітки
Вперше надруковано в журн. «Украинский вестник», 1818, ч. 9, березень, с. 322 – 327. Підписано графонімом: – а. Автограф невідомий. Подається за першодруком.
Шемизка (шемизетка) – кофта, блузка або вставка у ліфі старовинного жіночого плаття.
Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 2, с. 378 – 380.

Ответ на ответ
Г.Ф.Квитка-Основьяненко

О ты, кого совсем не знаю, –
Красавица ли ты иль нет;
Но все равно, – я поспешаю
Решить судьбу твою, мой свет.
Умерь мечты спои, желанье;
Скрепися – и узнай… отказ.
Моей премены в оправданье
Услышь и резон тотчас.
Бранчливый нрав мне твой не страшен;
От брани можно ведь уйти;
Притом он в женщинах прикрашен,
Так даже можно и снести.
И тридцать лет… что в летах нужды?
На что женировать себя?
Мы дедовских причудов чужды,
Чтобы состариться – любя.
Но вот беда! бородок мало;
Ну, как нам сотнею прожить?
С моим бы Ванькой больше стало,
Но все лишь сто одна – и квит.
И тридцать пять надолго ль станет?
Накормит ли нас фермоар?
Ну как семейка к нам пригрянет!..
Нет, нет; adieu, au revoir!
Но, может быть, я соглашуся
Еще руки твоей просить;
Одно условье – и решуся:
Нельзя ль все удесятерить?
Бородки – на десять помножить,
И то же деньгам учинить;
А летам счет – не потревожит
Мне навыку богато жить!
Итак – сколь многого ни стою
И милый пол сколь ни люблю,
Но от условия с тобою
Я ни на шаг не отступлю.
Ведь ныне кто богат – и знатен,
Умен он, и в чинах, и хват;
Богат? – забавен, остр, приятен;
А беден? – даже не женат!!!

Примітки
Вперше надруковано в журн. «Украинский вестник», 1818, ч. 9, вересень, с. 364 – 365.
Автограф невідомий. Подається за першодруком.
Фермоар – застібка, пряжка на альбомі, книзі, намисті.
Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 2, с. 381 – 382.

Малороссийские анекдоты
Г.Ф.Квитка-Основьяненко (?)
1
Крымские татары делали набеги на пограничные селения слободских полков даже в мирное время, неоднократно разоряли деревни, уводили с собою жителей со всем их скотом п имуществом. Напуганные обыватели при малейшем шуме, для них подозрительном, покидали дома свои, крылися кому где можно было, оставляя все имущество на произвол злодеев. В одном селении вдруг раздался крик: «Татарва, татарва!» Все бросились в леса, в сады н куда глаза глядят.
В одном семействе один из братьев спрятался под мостик, другой – в саду вскарабкался на грушу, третий же, от беспечности или желая спрятать батькову скрыньку от татар подалее, хлопотал у себя в хате. Вдруг слышит он у самых уже дверей голоса татарские.
Что делать бедному Миколе? Куда в избе спрятаться? Одно убежище – на печи. Засевши там, с горестью смотрел он, как сии хищники везде шарили, все забирали, укладывали. Вот они уже вышли. Бедный Микола начал было уже оживать и уже прислушивался к исчезающему шуму, как вдруг снова вбегает один татарин – ни с чем более как напиться воды, которую он заметил в хате.
Микола опять без души, но, увидев, что татарин пьет смирно, приободрился и не утерпел, чтобы не сказать обыкновенного при сем случае комплимента: «Здорово пив!» Татарин, не понимая приветствия, бросился на печь, связал арканом бедному Миколе руки и потащил его к своим товарищам.
Сидевший под мостком, увидев, что брата его ведут злодеи, не выдержал и закричал в свою очередь: «Прощай, Миколо!» Тотчас схватили и этого. Только лишь управилися с ними, как третий брат, смотревший на груше и видевший все происходившее, вздумал их пожурить и в свою очередь воскликнул: «Чого було вам, дурним, відзиваться?»
Не нужно сказывать, что и его татаре не оставили дома.
2
Один малороссиянин, полтавский житель, за верное в своем кругу рассказывал: «Як дойшов Бонапарт до Москви, та й хотів було там зимовати; аж ось біжить гінець: дінці рушили! А він тільки усом моргнув (Бонапарт). Далі другий прибіг, що вже козацтво (вообще малороссияне) настига! Бонапарт каже: «Нехай їх, нам тут тепленько!» Аж ось біжить третій: полтавці рушають! Тоді вже баче, що непереливки – засумовав! Та й каже: «Гей-гей, хлопці! біда! щоб не було нам того, що й шведові!»
Як гляди завтра, чуть маленький світок, і побігли, не оглядаючись. А вармія в Москву. А то б вони, пожалуй, і довгенько там би панькались».
3
Один путешественник уверял, что он не находил ничего глупее, чем #####ы В пример сему рассказывал, что, въехав в одно малороссийское селение поздно вечером, искал постоялого двора, и где ни спрашивал, везде слышал один ответ: «Ні, нехай бог милує!»
Потеряв терпение, путешественник начал в первой избе просить ночлега. «Та для чого? Можна! паняйте в двір!»
Вот, наконец, нашли пристанище и въехали. «Мужичок! нет ли у тебя продажного сена и овса?» – «Нема, нехай бог милує! се не постоялий двір, а є там у садочку, то нехай хлопці ваші наберуть, скілько їм треба. Ге-ге! послухайте: там стоїть великий стіг, то з того не беріте, бо сіно осоковате, а біля його маленький, копичок з п’ятнадцять, то того наберіте».
Люди пошли и набрали, сколько им надобно было. «А овсеца нету?» – спросил проезжий. «Та є і овес; нехай хлопці підуть у комору та і наберуть, а я вже далебі сам не піду, бо за день утомився». – «Сколько же мерок взять?» – спросили его. «Е, голово! та бери, скілько треба: уже не впхаєш коням в горло лишнього; нехай їдять, скілько треба».
Людям также поставили добру миску борщу, каши та вареников полумысок. На завтрашний день глупой ##### сказал проезжему: «Одже, пане, я піду у ліс, а жінка до коноплів; тілько діточки остаються – то як будете виїжджати, то нехай ваші хлопці позачиняють хату і ворота!» – «А деньги кто возьмет?» – «Які?» – «А за квартиру?» – «Та що за недобра мати! Хіба се постоялий? абощо? Ми сим не торгуємо, то й грошей ваших не треба».
Таким образом, несмотря ни на какие убеждения, по словам сего путешественника, глупой ##### не взял ни копейки ни за квартиру, ни за корм людей и лошадей.
И это приписывают глупости! Хорошо, как бы таких глупцов поселить поболее по столбовым дорогам!
4
Чумаки с фурами пришли в Москву. Сдав клажу по принадлежности, два товарища пошли бродить по городу. Потап таки бував на Москві не раз – вот он и повел Охрима с собою смотреть все диковины. Подошли к Ивану Великому. «Дивись, бра! дзвіниця! ще вища, ніж в Куряжі (в просторечии так называется Старохарьковский монастырь заштатный). А галки, галки! та й до пропасті їх! Одна їх, дві їх, три…»
Где ни взялся удалая голова служивый, который уже давно ходил вслед за чупрунами, чтобы от них чем-нибудь поживиться. Подбегает и грозно спрашивает: «Хахол! что ты считаешь?» – «А що, галок!» – «Сколько насчитал?» – «Та… ваше благородіє, іще тілько шість». – «Давай же шесть рублей». – «Ио? за віщо се?» – «Велено от команды: сколько кто галок насчитает, за каждую брать по рублю штрафу». – «Оце ж лихо! Господа служивий! та чи не можна помиловать?» – «Молчи, безмозглой! Давай поскорее шесть рублей, а не то в тюрьму!»
Нечего Потапу делать: вынимает мошну и робко отсчитывает деньги. Только лишь скрылся служивый, как вдруг наш заезжий отводит удивленного товарища в сторону (к стене Кремлевской, между консистории и сената) и рассказывает ему с удовольствием человека, обрадованного неожиданною удачею: «Охріме, я #####я одурив; я налічив дванадцять галок, а йому сказав, що тільки шість, а він, мов дурний, повірив та шість рублів тілько і узяв!» Похохотавши довольно долго над оплошностью служивого, Охрім промолвил: «Не без розумних людей таки і нашому народові».
5
На крымской границе, в одном селении, находилась отдельная команда для содержания караулов. Начальнику велено было иметь при себе также и сотню тогдашних козаков малороссийских. Важнейшие посты охранялись армейскими; козакам же была поручена большая дорога. В предосторожность от чумы все обозы, идущие из Крыма в Россию, должны были в сем пункте поворачивать в сторону на пять верст к учрежденному карантину. Несмотря на карантин, обозы шли безостановочно мимо козаков, и начальник всей команды должен был затрудняться препровождением обозов сих в обратный путь и к карантину. На взыскание его козаки отвечают: «Що ж! ми б і радніші не пускать, так не сила на нашому бекетові». Прибавили им еще смену козаков – все то же.
Наконец, являются к начальнику некоторые из козаков с объяснением: «Вже ж ми їх і не пускаєм, вже ж і просимо, і лаємо, так таки народ такий, так і лізе! Та ще в очі сміються. Будьте ласкаві, дайте хоть з пару #####в а то без них далебі нічого не зробим».
Как ни строг был начальник, но, позабавившись простодушием сих неопытных своих подчиненных, для пробы послал к ним шесть солдат русских. Новые товарищи не долго думали: поставив ружья в пирамиду среди дороги, сами подсели к галушкам с салом, которыми на ту пору, по обыкновению, козаки утоляли свой голод. Только лишь обоз приближался, вдруг солдат, выдавшись из кучи обедающих козаков и своих товарищей, закричал: «Не езди, караул сломаешь!» И обоз поспешно удалялся в сторону. Начальник, видя, что все пошло исправно, спрашивал солдат, научили ли они малороссиян караулить. «Позвольте еще, ваше высокоблагородие, поучить их еще с недельку! – сказал один, который был отважнее прочих. – Хотя козак-то и простоват, да галушечки его с сальцем вкусны».
6
Лаврин вывез на торг продать мешок муки с тем, чтобы за вырученные деньги купить нужное для дома. Остановившись на площади в городе среди множества людей, он решился не вставать с воза, весьма прилежно караулить свой товар и глаз с него не спускать ни же на секунду. Подходит один служивый, посматривает на продавца, на мешок с мукою, поглаживает его, пошевеливает. Лаврин бормочет про себя: «Одже #####ь не думає купить, а хоче вкрасти».
Служивый, видя, что хозяин, уставивши на него большие глаза, спокойно, впрочем, позволяет осматривать товар свой, поднял мешок, взвалил к себе на плечо и удаляется тихим шагом. Лаврин между тем с лукавою усмешкою говорит себе: «Вражий #####ь думає, що я не бачу, як він краде. Бач, взяв! ану, ану! бач, пішов! Одже і вкрав!»
Когда служивый скрывался уже в толпе народа, наш Лаврин привстал на телеге и смотрел вслед за проворным служивым, пока он совсем не скрылся. Тогда Лаврин сказал в отраду сам себе: «Уже сказано що #####ь, уже коли не купе, то вкраде. Вже ж я і дивився – таки прийшов та таки і вкрав. Ану, синку, впрягай воликів, поїдемо додому!»
7
Стеха, пожелав иметь новый очипок, сказала мужу: «Чи знаєш що, Денисе? Повези лишень завтра на базар хвастку масличка, що я за петрівку придбала; продай його та купи мені очіпок та ще чого треба: то солі, то тарані, то ще чого знаєш. Та гляди пильненько, щоб ##### не вкрали, як у нашого кума Лавріна муку. Гляди та й гляди, а то коли вкрадуть, далебі усю потилицю обірву тобі. Уже ти знаєш мене, що я не збрешу. Впрягай волів. От хвастка, поганяй. Та гляди ж!»
«Не бійсь, не вкрадуть», – отвечает Денис, кладет кадочку на телегу и отправляется в город. Там отпряг волов, купил дыню и для безопасности садится на кадочку с маслом. Явились охотники посмотреть, а может быть, и купить товар Денисов, но наш Денис ни с места. Кушает свою дыню со скорлупою, соком запивает (так многие лакомятся в Малороссии) и на все вопросы, что у него продается, вяло отвечает: «Масло!» – «Покажи!» – «От так! щоб украли? Наперед купи, то тоді і встану». Разумеется, что покупщики оставили его; но другие проворные хитрецы всячески увивались около Дениса. Тщетно! Продавец наш сидит на кадке и бодрствует.
Наконец, уже почти к вечеру, подошел к нему один служивый; всматривается и восклицает:
– Здорово, приятель!
Денис
Здоров.
Служивый.
Узнал ты меня?
Денис
Ні.
Служивый
Как не узнал! Да я у вас в прошлом году в деревне с командою стоял.
Денис
Де? щоб то у нас у Куликівці?
Служивый
Так, там, приятель! У вас у Куликовке стоял.
Денис
Та брешеш, #####ю У нас зроду постою не було, а то, коли хоч тямити, так то у Тернівці стояли, біля нашої слободи недалеко.
Служивый
Тьфу пропасть, я все ошибаюсь! Так точно! Я у тебя часто в гостях бывал и лавренички едал.
Денис
Може й так. Ходив один #####ь, так той тільки був молодший, та й дуже молодший!
Служивый
Эх, брат! Кого служба молодит? А брат твой дома? здоров?
Денис
Себто Серьога? Здоров!
Служивый
Так, он, он! Жаль мне его! ох!
Денис
А що там таке?
Служивый
Набор, брат, есть. Меня капитан послал с мерою везде набирать, а Серега выйдет в меру.
Денис
Та вже Серьога і старий.
Служивый
Так что ж? Старички-то теперь и понадобились.
Денис
Та він горбатий і малий; і ще нижче мене.
Служивый
Какое нижче? Вот мера – как раз выйдет, хоть и ниже тебя. Вот смеряй!
Служивый приставил к нему на телегу меру; Денис поднялся, примеривается, вытягивается, с удовольствием замечает, что и он ниже меры; служивый удивляется, что почитал Серегу годным в рекруты, и уходит. Денис, проводив его глазами, хотел было сесть по-прежнему, но кадки с маслом не стало. Огорченный продавец запряг волов своих и поехал домой.
Стеха встретила мужа вопросами:
– А що? чи купив очіпок? очіпок купив? – Денис от горести и стыда безмолвствует. Наконец, жена спросила: – Мабуть, забув?
Денис
Ні.
Стеха
Ну, так загубив?
Денис
Ні.
Стеха
Ну, так украли.
Денис
Кажу тобі, що ні.
Стеха
Масличко ж де?
Денис.
Нема.
Стеха
А що? Украли?
Денис
Але! лиха украли. Весь ранок ходили, та не вкрали, і з півдня приходили, та таки не вкрали; та вже насилу насилу к вечеру…
Примітки
Вперше надруковано в журн. «Вестник Европы», 1822, № 21, листопад, с. 61 – 68, № 22, листопад, с. 157 – 162, без підпису. Авторство приписується Квітці (див. Трубицын Н. О. народной поэзии в общественном и литературном обиходе первой трети XIX века. Спб., 1912, с. 105). Доказом авторства Квітки може служити те, що окремі мотиви анекдотів використані у «Татарских набегах».
Подається за першодруком.
Перший з цих анекдотів використано в оповіданні І. Франка «Два приятелі» (1876 р.).
Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 2, с. 383 – 386.

Ганнуся. Г. Ф. Квитка-Основьяненко
Пирожки
– Пирожков, пирожко-о-в!.. кому горячих пирожко-о-в?.. – раздавался тоненький, почти детский голосок подле моей брички, которая увязла в глубокой, густой грязи, в Харькове, близ круглого трактира, лишь только переехали мы Лопанский мост от Холодной горы.
Положение мое было незавидное! лошади не только не могли дотащить меня до гостиницы, но ниже сдвинуть с места. Идти пешком не было никакой возможности, потому что грязь, без преувеличения сказать, была по колено. Это случилось в октябре месяце; погода стояла сырая и холодная. Я отправил своего человека с ямщиком на почтовый двор требовать по подорожной свежих лошадей до первой станции, а сам остался в бричке как взаперти.
Окружающие предметы не могли привлечь моего внимания: день был не торговый, и по этой улице, одной из грязнейших и самой шумной в Харькове, по причине торгов, бывающих здесь четыре раза в неделю, не проходило тогда ни одного человека. Простые неопрятные торговки сидели в своих высоких и обширных лавках, известных тогда под именем Леванидовскнх, выстроенных в 1796 году бывшим генерал-губернатором Леванидовым. Там кучами, без всякого порядка, навален был лук, лен, сало, мел, охра; в кадках стояло постное масло, деготь; сверху висели нитки, стручья красного перцу, крашеная шерсть… и т. п.
С досады и скуки, голодный и перезябший, я не хотел ничего видеть, укутался в своей шинели и задумался о предмете своего путешествия. Тоненький голосок, которым вызывались охотники до горячих пирожков, не вывел бы меня из задумчивости, если бы я в то же время не услышал пронзительного крика торговки из соседней лавки: «Галю-Галю!.. панночко! Чи ти глуха? ке сюда пиріжків!..»
Тоненький голосок подле моей брички отвечал тихо, как бы нехотя: «Та зараз; бач, як кально (видишь, как грязно)». – «Та що ж там; не розкиснешь; уже і видно дворянку, боїться ніжки закаляти (замарать!)»
«Панночка… дворянка… что это такое?», – подумал я, и любопытство заставило меня выглянуть из брички…
Я увидел девочку лет двенадцати с большими голубыми глазами, беленькую, румяненькую, одним словом, прекрасненькую, но в затасканном длинном шушуне, подпоясанную грязным-прегрязным полотенцем, или, как здесь называют, рушником. Маленькая ее головка повязана обрывком затасканного шелкового платка, от давности потерявшего свой цвет, из-под которого висела длинная русая коса с алою новою лентой, вплетенной на конце. В больших, конечно, отцовских сапогах, увязая в грязи и с большим усилием вытаскивая из нее не ноги, а точно сапоги с ногами, переходила она улицу к кликавшей ее торговке. Она несла большой горшок, покрытый какою-то ветошкой, которая, верно, года два мокла в сале и масле.
Перетащась с большим трудом чрез улицу и продав сколько-то из своего товару, девочка опять пустилась к моей бричке и, утопая почти в грязи, все припевала: «Пирожко-о-ов, пирожков!» – как будто желая именно меня прельстить своими лакомствами.
Слышав, как ее кликали дворянкою и панночкою, не в насмешку, потому что она за то не сердилась, я вздумал расспросить ее, что это значит.
– Сейчас я куплю у тебя пирожков, подожди только моего человека, у которого спрятаны деньги, – сказал я, высунувшись из своей брички, когда она подошла ко мне близко. – А как тебя зовут, девочка?
– Ганнусею, – отвечала она уныло, самым простым малороссийским наречием, приставив свой тяжелый горшок на колесо и обдувая маленькие свои пальчики, окостеневшие от холоду.
– Отец и мать у тебя есть?
– Нету, только тетушка.
– Родная?
– А кто ее знает, какая она? родная или не родная, а только тетушка.
– Давно ты у нее живешь?
– Атож, я у нее всегда живу, отроду.
– Видно, с тех пор, как мать твоя умерла?
– Нет, матушка моя не умерла, а, говорят, бросила меня.
– Кто же была твоя матушка?
– А кто ее знает? Говорят, что благородная.
– И тетушка твоя благородная?
– Уж благородная! – сказала девочка с усмешкою и готова была расхохотаться. – Чучукалка благородная? Вот тебе раз! разве вы ее никогда не видали?
– Нет, нe видал и не знаю. Где она живет?
– За Нетечею.
– В своем доме?
– Да какой у нее дом? хата, да и та чужая.
– Застану ли я ее дома? – спросил я, решившись отыскать ее, пока будут вытаскивать мою бричку, и узнать от нее о похождениях таинственной девочки, которая возбудила мое любопытство.
– Застанете. Да зачем вы хотите ехать к ней? У ней нет уже пирожков; а теперь она печет булки на вечер. А пирожков возьмите у меня.
– Возьму, моя милая, непременно возьму все, вот только воротится мой человек. Скажи же ты мне: хорошо ли тебе жить у тетушки?
– Атож! к утру напекает она пирожков, а к вечеру булок и посылает меня продавать. Коли продам все, так она меня накормит, а коли нет, так не даст ничего, да еще и побьет… – сказала девочка жалким голоском и тяжко вздохнула.
Я продолжал ее расспрашивать и узнал, что тетка ее живет в бедности; Ганнусю держит только потому, что некуда сбыть ее; бранит ее за то, что надо кормить, обувать и одевать ее; бранит ее отца и мать за то, что бросили и не отыскивают ее; а лишь только подрастет поболее, хочет пустить ее на все четыре стороны с какими-то бумагами, чтобы по ним она отыскала родителей своих.
Наконец, мой человек воротился с ямщиком и лошадьми. Я вынул серебряный рубль и хотел дать Ганнусе.
– Отак пак! У меня и сдачи нет на него. Всего товару было на сорок алтын с золотым (1 р. 40 к), – сказала мне Ганнуся, не принимая от меня денег.
– За пирожки тебе особо человек заплатит, а это тебе… на башмаки… на платье… и на что захочешь.
– Не нужно, – сказала она с родом равнодушия, мило кивнув головкою и сделав розовыми губками презрительную мину.
Пока человек забирал у нее оставшиеся пирожки и рассчитывался, я послал старого извозчика за дрожками, которые он мне скоро и привел.
– Ну, поедем же к тетушке, – сказал я Ганнусе, пересаживаясь на дрожки.
– Оце ще! – почти закричала девочка, – как мне можно с господами ездить на дрожках? А что люди скажут?..
Мне приятно было видеть ее осторожность.
– Поедем, милая! – сказал я, – ты укажешь мне, где она живет.
– Найдете и сами, – продолжала она в том же тоне, тщательно завертывая полученные деньги в тряпицу.

Примітки
Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 2, с. 330 – 332.