... Да как он мог!.. Это немыслимо! Черт побери! - Пингвин никак не мог приколоть бутоньерку к карману. Нет, вот взять и плюнуть мне на чистый туфель. И ладно бы на левый, а то ведь на правый! И как мне шаркнуть ножкой прикажете в этом случае?
Доведенный до некоторой степени бешенства, Пингвин пылал жаждой мести. Хулиганистый Кошак в этот раз перешел черту. Это ж надо, прям на правый ботинок! Еще и сморкался в присутствии дам!
Справившись с бутоньеркой, поправив парадно-выходной жилетик, смахнув с плеча невидимую соринку,Пингвин отправился творить месть. До блеска начищенные туфли сверкали на солнышке, бросая блики на обшарпанные сараи скотного двора. По иронии судьбы, хулиганистый Кошак поселился в местном курятнике. То-ли счел, что так будет смешнее, то-ли просто будучи нетрезв заблудился однажды, да так и прижился. Впрочем, ранее он облюбовал полупустой сарай, населенный древними полуразумными полипами, смыслом своего существования почитавшими воскрешение скелета лошади, сдохшей от внутренних противоречий пару десятков лет назад. Полипы соскребали пыль времен со стен и пола и посыпали ею скелет. За что получили прозвище "милые маленькие совочки". В целом они были совсем безобидны. Но с ними Кошак не ужился. В редкую минуту трезвости, до него все-таки дошло, что Полипы предлагают ему участвовать в ритуале воскрешения, и это оказалось слишком, даже для него.
Пингвин тем временем, почти не испачкав ботинок, дошел-таки до двери курятника и собирался вежливо и аккуратно постучать, но вспомнив зачем он здесь, распахнул обветшавшую дверь ударом ноги.
А не будет-ли так любезен милостивый государь Кошак, пояснить как же так получилось?
Пингвин решил что именно так должен звучать грозный голос Немезиды, для придания же грозного вида самому себе он вставил в глаз монокль .
Всполошенные куры, откладывая яйца на полном ходу, метались по курятнику в поисках Петуха. Но Петух, увы, несколько месяцев назад покинул курятник, оставив бедолажек совсем без защиты. Кошак приоткрыв мутный с похмелья глаз, непонимающе промямлил что-то невразумительное. Одна из куриц, путая слова и оговариваясь, что происходило с ней постоянно, призвала Кошака, все же хоть как-то сформулировать разбегавшиеся мысли. Но Кошак только икал и просил "Христа ради, пивка-а-а-а!". Метания и крики разбудили рыжую курицу, слывущую матершинницей. Будучи не в курсе событий, по причине отбывания пожизненного срока, намедни замененного на помилование. Ее держали в клетке, которую периодически накрывали непрозрачной тканью, что бы не травмировать окружающих вонью давно не чищенного клюва и мощным ко-ко-ко, часто перекрывающим вой турбин далнемагестральнго лайнера. И вот она-то сходу включилась в дискуссию. Громогласное ко-ко-ко встряхнуло курятник. Попрятались даже тараканы, в маленьких головках аборигенок. Смотрящая за порядком, попросила Пингвина не нагнетать и покинуть заведение, однако Пингвин был полон решимости довести месть до конца.
Нет! Идите сами... Вы!
Приняв комичность ситуации за трагизм, и отринув простые решения, Смотрящая примерялась к доске, валявшейся на полу, чтобы огреть ею нерадивого "дебошира". Но тут...

КО-КО-КО!

Волна затхлого воздуха сорвала и без того хлипкую дверку убогого строения и понесла куриное возмущение в массы окружающих... Косяк же двери, крепко припечатал, натурально обалдевшего, Пингвина прямо по лбу...
Спасибо! Извините! Я зайду на неделе...
Пингвин был как всегда вежлив и интеллигентен.
Черт, занесла же нелегкая... И чего я так завелся, прилетает же иногда, от птиц или от дождика... Глупо расстреливать облака из пушки или кормить голубей отравленным пшеном... Хоть иногда и хочется... Пятна на жилетке останутся теперь... И монокль потерял...
Смотрящая, справившись с первой оторопью, отточенным движением укрыла клетку пледом...
Кошак так и продолжал громко икать.

Ко-ко-ко носилось эхом, отражаясь от стен и крыш, пугая голубей, круша тишину и гармонию окружающего мира, оно было неизбывно и совсем не хотело утихать. Потеряв первоначальный смысл в результате массы переотражений, утратив суть свою, но тем не менее существуя и являя себя миру отвратительной своей мерзостью, носится оно и по сей день.